Странный приговор
Текст обвинительного заключения по делу А. И. Солженицына нам неизвестен. Лишь частично мы можем судить о нем на основании свидетельств самого Александра Исаевича, Определения Военной коллегии Верховного суда СССР о его реабилитации, а также публикаций Б. А. Викторова и К. А. Столярова.
"Процитирую, - писал К. А. Столяров об обвинительном заключении, - начало и конец: "…В НКГБ СССР через Военную Цензуру поступили материалы о том, что командир батареи звуковой разведки Второго Белорусского фронта - капитан СОЛЖЕНИЦЫН Александр Исаевич в своей переписке призывает знакомых к антисоветской работе…
…Виновным себя признал. Изобличается вещественными доказательствами (письма антисоветского содержания, т. н. резолюция № 1).
Считая следствие по делу законченным, а добытые данные достаточными для предания обвиняемого суду, руководствуясь ст.208 УПК РСФСР и приказом НКВД СССР № 001613 от 21.XI.1944 года - следственное дело № 7629 по обвинению СОЛЖЕНИЦЫНА Александра Исаевича направить на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР…
Обвинительное заключение составлено 6 июня 1945 года в городе Москве…"."
"Вместе с капитаном Езеповым, - отмечал К. А. Столяров, - этот документ подписали его начальники - полковник Иткин… и подполковник Рублев, а двумя днями позже его утвердил комиссар государственной безопасности 3 ранга Федотов" (1).
Иначе характеризовал констатирующую часть обвинительного заключения Б. А. Викторов, по словам которого в ней говорилось: А. И. Солженицын "с 1940 года занимался антисоветской агитацией и предпринимал шаги к созданию антисоветской организации". "В связи с этим ему было предъявлено обвинение по ч.1. ст.58–10 УК РСФСР, предусматривающей ответственность за антисоветскую агитацию, и по ст.58–11 УК, предусматривающей ответственность за создание антисоветской организации" (2).
О том, что Александр Исаевич обвинялся по двум статьям, говорится в недавно обнаруженной в архиве карагандинской прокуратуры карточке заключенного (3). Это же следует из опубликованного текста Определения Военной коллегии Верховного суда СССР о его реабилитации (4). Подобным же образом характеризовал в 1964 г. содержание предъявленного ему обвинения сам А. И. Солженицын (5).
В первом издании "Архипелага" мы читаем об обвинительном заключении: "Подписал вместе с 11 пунктом. Я не знал тогда его веса, мне говорили только, что срока он не добавляет" (6). Ах, какая наивность! Он, видите ли, думал, что обвинение в намерении создать антисоветскую организацию, тем более в условиях войны, "не добавляет срока". Во втором издании у этих слов появилось продолжение: "Подписал вместе с 11 пунктом (уж "Резолюция" на него тянула). Я не знал тогда его веса…" и далее по тексту (7). И здесь мы видим, "Резолюция" появилась только во втором издании "Архипелага". Но упомянув ее, Александр Исаевич тем самым усилил весомость предъявленного ему обвинения, после чего его наивность приобретает смехотворный характер.
Чтобы лучше представлять положение, в котором находился А. И. Солженицын летом 1945 г., прежде всего вспомним один лагерный анекдот, который он приводит в "Архипелаге" как реальный факт: "На новосибирской пересылке в 1945 г. конвой принимает арестантов перекличкой по делам. "Такой-то!" - "58–1а, 25 лет". Начальник конвоя заинтересовался: "За что дали?" - "Да, ни за что" - "Врешь. Ни за что десять дают"" (8).
Если тогда "ни за что" давали "десятку", сколько же должен был получить человек за антисоветскую пропаганду и намерение создать антисоветскую организацию?
Обратимся к Уголовному кодексу РСФСР 1926 г., который продолжал действовать и в 1945 г. Вот как в нем была сформулирована первая часть знаменитой статьи 58–10: "Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст. ст. 58–2 - 58–9 настоящего Кодекса), а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собою лишение свободы на срок не ниже 6 месяцев" (9).
О том, что означала формулировка "лишение свободы", мы можем судить на основании 28-й статьи УК РСФСР, в которой говорилось: "Лишение свободы устанавливается на срок от одного года до 10 лет, а по делам о шпионаже, вредительстве и диверсионных актах (ст. ст. 58–1а, 58–6, 58–7, 58–9 настоящего Кодекса) - на более длительные сроки, но не свыше 25 лет" (10). Это значит, что статья 58–10 (часть первая) предусматривала наказание до 10 лет.
Выбор наказания зависел от наличия как смягчающих, так и отягчающих обстоятельств. Смягчающие обстоятельства определялись статьей 48, из которой явствует, что у Александра Исаевича было только одно такое обстоятельство - привлечение к ответственности в первый раз (11). Что же касается отягчающих обстоятельств, то они были перечислены во второй части статьи 58–10, по которой, кстати, и обвинялся А. И. Солженицын.
В ней говорилось: "Те же действия (т. е. действия, указанные в первой части этой статьи - А.О.) при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, или в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влекут за собою меры социальной защиты, указанные в статье 58–2 настоящего Кодекса" (12).
Это значит, что, вынося приговор, Особое совещание должно было руководствоваться не только ст.58–10, но и ст.58–2, которая предусматривала два вида наказания: "высшую меру социальной защиты - расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и лишением гражданства союзной республики и тем самым гражданства Союза ССР и изгнанием из пределов Союза ССР навсегда, с допущением при смягчающих обстоятельствах понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет с конфискацией всего или части имущества" (13).
Поскольку такая мера, как лишение гражданства в годы Великой Отечественной войны не применялась, а смягчающих обстоятельств в деле А. И. Солженицына по существу не было, то в соответствии с действовавшим в 1945 г. Уголовным кодексом РСФСР ему угрожала высшая мера наказания - расстрел.
Это тем более следует подчеркнуть, что он обвинялся сразу же по двум статьям 58–10 и 58–11. Последняя статья гласила: "Всякого рода деятельность, направленная к подготовке и совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений, предусмотренных настоящей главой, влекут за собою - меры социальной защиты, указанные в соответствующих статьях настоящей главы" (14).
Чем следовало руководствоваться в данном случае, мы можем узнать из статьи 49-й: "Когда в совершенном обвиняемым действии содержатся признаки нескольких преступлений, а равно в случае совершения обвиняемым нескольких преступлений, по которым не было вынесено приговора суда, суд определяет соответствующую меру социальной защиты за каждое преступление отдельно, окончательно определяет последнюю по статье, предусматривающей наиболее тяжкое из совершенных преступлений и наиболее тяжкую меру социальной защиты" (15). В комментариях к данной статье специально подчеркивалось, что в рассматриваемом случае "в качестве основной меры социальной защиты" суд должен использовать "наиболее суровую меру" (16). В данном случае такой мерой был расстрел.
Однако знаменитое Особое совещание проигнорировало дополнение к статье 58–10 и статью 58–2, не пожелало руководствоваться статьей 49-й УК РСФСР и сохранило Александру Исаевичу жизнь, чтобы он имел возможность позднее описать его безжалостность. Если "ни за что" давали "десятку", если "десятку" Н. Д. Виткевич получил по одной статье 58–10 (17), то Александр Исаевич по двум статьям (58–10 и 58–11) был приговорен к восьми годам заключения (18). "При этом, - писал он позднее в прошении на имя министра обороны СССР Г. К. Жукова, - даже не было решения о лишении меня воинского звания и орденов". (19).
А поскольку ни следователь, ни прокурор, ни Особое совещание не могли игнорировать действующий Уголовный кодекс РСФСР, можно с полным основанием утверждать, что обвинение по двум статьям (58–10, ч.2 и 58–11) и приговор о восьмилетнем сроке наказания находятся в непримиримом противоречии друг с другом.
В связи с этим особого внимания заслуживает опубликованный К. А. Столяровым документ под названием "Сведения о прохождении службы в Советской Армии и о наградах". Он был составлен А. И. Солженицыным 31 августа 1955 г. и завершался словами: "…судебного решения по моему делу вообще не было, а было лишь административное решение ОСО НКВД от 7.7.45 (8 лет ИТЛ по 58–10-ч. II)". Обратите внимание - по статье 58, пункт 10, часть 2-я, т. е. антисоветская агитация (20). Подобным же образом характеризовал А. И. Солженицын вынесенный ему приговор и в своем ходатайстве на имя Г. К. Жукова, В нем говорилось: "…меня не судили, а вынесли административное постановление ОСО МВД от 7.7.45 - 8 лет Исправ. труд. лагерей, ст.58–10-ч. II" (21).
Таким образом, ходатайствуя в 1955–1956 гг. о пересмотре дела, А. И. Солженицын утверждал, что в основе его обвинения лежала только переписка с Н. Д. Виткевичем, и специально подчеркивал, что обвинялся лишь по одной статье 58–10-ч.2. Трудно представить, чтобы человек, ходатайствующий о пересмотре своего дела, сознательно искажал и характер предъявлявшегося ему обвинения, и неправильно называл статью, по которой ему был вынесен обвинительный приговор.
Итак, что же мы видим? "Ни на что непохожий арест", грубейшее нарушение распоряжения Военной прокуратуры СССР о производстве обыска, составление протокола личного обыска постфактум, запоздалое оформление протокола ареста, странное этапирование в контрразведку фронта, доставка в Москву под спецконвоем в плацкартном вагоне, совершенно невероятное следствие и находящийся в противоречии с Уголовным кодексом РСФС приговор Особого совещания.
Что же скрывалось за всем этим? Это предстоит выяснить.
Знакомство с ГУЛАГом
В начале марта 1945 г. Н. А. Решетовская получила очередное письмо от мужа с фронта. Ответное ее письмо вернулось с пометкой: "Адресат выбыл из части", а в первой половине апреля, пришло сообщение от сержанта И. И. Соломина, который писал ей о муже: "Он отозван из нашей части. Зачем и куда, сейчас не могу сообщить. Я знаю только, что он жив и здоров и больше ничего, а также, что ничего плохого с ним не будет" (1).
Последние слова не могли не настораживать, но что скрывалось за ними, можно было только предполагать.
Потянулись тревожные дни ожидания.
Через два с половиной месяца, 25 июня 1945 г. из Москвы от Туркиных пришла телеграмма: "Саня жив, здоров, подробности сообщу. Вероника". 27 июня - новая телеграмма: "Приезжай". Телефонный разговор и новость - Саня арестован (2).
Оказывается, после того как завершилось следствие и А. И. Солженицын получил разрешение написать родным, он дал знать о себе не Наталье Алексеевне, а ее московским родственникам - Туркиным (3).
Н. А. Решетовская еще не успела уехать в Москву, как в Ростове-на-Дону появился демобилизованный И. И. Соломин. Он рассказал об аресте Александра Исаевича и привез Наталье Алексеевне письма, которые она писала на фронт (4).
Ко времени приезда И. И. Соломина в жизни Натальи Алексеевны произошло еще одно событие. По окончании учебного года (с осени 1944 г. она училась в аспирантуре ростовского университета) ее научный руководитель уехал в Казань и предложил ей на выбор: или ехать вместе с ним, или перевестись в Новочеркасск, или же перейти в МГУ на кафедру физической химии профессора А. В. Фроста. Н. А. Решетовская выбрала последний вариант и отправилась в Москву (5), где находилась с 4 июля по 4 августа (6). 18 июля по предложению А. В. Фроста ее согласился взять к себе в аспирантуру профессор Николай Иванович Кобозев. Решив вопрос об аспирантуре и побывав на свидании с мужем, Наталья Алексеевна вернулась в домой (7).
А пока она улаживала свои аспирантские дела, 27 июля 1945 г. Александр Исаевич был ознакомлен с постановлением Особого совещания и 14 августа покинул Бутырку (8). Можно было ожидать, что его упекут куда-нибудь вроде Джезказганских медных рудников. Можно было ожидать, что его отправят на золотые прииски знаменитой Колымы или в лучшем случае на угольные шахты Воркуты. Однако когда А. И. Солженицына вывезли из тюрьмы, машина устремилась не к вокзалу, а за пределы города. Прошло около часа, и Александр Исаевич оказался в лагере, который находился под самой Москвой в поселке с оригинальным названием Новый Иерусалим.
"Зона Нового Иерусалима - пишет А. И. Солженицын в "Архипелаге" - нравится нам, она даже премиленькая: она окружена не сплошным забором, а только переплетенной колючей проволокой, и во все стороны видна холмистая, живая, деревенская и дачная, звенигородская земля". Лагерь обслуживал кирпичный завод (9).
Оказавшись на новом месте, Александр Исаевич дал знать об этом Туркиным, и 24 августа Вероника Николаевна сообщила Н. А. Решетовской о новом местонахождении ее мужа (10).
В "Архипелаге" А. И. Солженицын нарисовал страшную картину лагерной жизни, которая отнимала у заключенных не только все время, но и все силы. В эту жизнь на восемь лет предстояло погрузиться и ему. Как же началось его хождение по мукам? По утверждению Натальи Алексеевны, обосновавшись на новом месте, ее муж написал ей письмо. В нем говорилось, что "он думает всерьез заняться изучением английского языка, просит привезти ему побольше чистой бумаги, карандашей, перьев, чернил в чернильницах - непроливайках, английские учебники и словари" (11).
Такое впечатление, что Александр Исаевич попал не за колючую проволоку, а в дом отдыха. Оказывается, хождение по мукам он начал с командирской должности - его назначили "сменным мастером глиняного карьера" (12).
"В конце августа, - отмечала Н. А. Решетовская, - муж писал, что с командирской должности уже слетел", "но в перспективе метил все-таки попасть "на какое-нибудь канцелярское местечко. Замечательно было бы, если удалось…"" (13). "Но я даже из Ростова не успела приехать, как адрес переменился. Тетя Вероника прямо на вокзале ошарашила меня: "Саня уже в самой Москве"" (14).
9 сентября Александра Исаевича перевели из Нового Ерусалима в лагерь № 121, который находился в Москве на Калужской заставе. Сейчас это Ленинский проспект, д.30, площадь Ю. А. Гагарина (15).
По прибытии на новое место А. И. Солженицын был назначен "заведующим производством". Комментируя это назначение, он пишет: "Прежде меня тут не было и должности такой" (16). Получается, что ее создали специально для него. В связи с этим он поселился не вместе со всеми заключенными в лагерном бараке, а в так называемой "комнате уродов", в которой вместе с ним жило еще пять "придурков" (так в лагерях именовали заключенных, занимавших "теплые местечки") (17).
В новой должности А. И. Солженицын пробыл недолго. Сменился начальник лагеря, начались кадровые перестановки и "на вторую неделю (т. е. не ранее 16 - не позднее 23 сентября - А.О.), - пишет Александр Исаевич, - меня с позором изгнали на общие" работы. Так он стал маляром. Однако несмотря на "позор" его оставили в "комнате уродов" (18). А "как-то ночью", вспоминает А. И. Солженицын, увели одного из ее обитателей, бывшего нормировщиком, "не теряя времени, я на другое же утро устроился помощником нормировщика" (19). Когда это произошло, Александр Исаевич не указывает, но поскольку, по его же словам, он не успел овладеть "малярным делом", есть основания думать, что на общих работах он не задержался (20). Зато в новой должности пробыл до середины июня 1946 г. когда его перевели то ли в плотники, то ли в паркетчики (21).
В "Архипелаге" "придурки" подразделены на две группы: зонных и производственных (22). "Трудно, трудно, - пишет А. И. Солженицын, - зонному придурку иметь неомраченную совесть. А еще ведь вопрос - и о средствах, какими он своего места добился. Тут редко бывает неоспоримость специальности, как у врача (или как у многих производственных придурков). Бесспорный путь - инвалидность. Но нередко покровительство кума" (23).
Кличка "кум" в местах заключения обозначает офицера, который обязан следить за настроениями в лагере и по этой причине имеет осведомителей из числа заключенных. Подчеркивая, что покровительство "кума" открывало путь к занятию должностей зонных "придурков", Александр Исаевич тем самым дает понять, что к нему это не относилось, так как он принадлежал к числу производственных "придурков".
Однако администрация лагеря нуждалась в том, чтобы иметь "глаза и уши" не только в зоне, но и за ее пределами. И в "Архипелаге" мы можем прочитать, как однажды на Калужской заставе пригласил к себе лагерный "кум" Александра Исаевича и предложил ему стать осведомителем (24).
А. И. Солженицын не датирует эту встречу, но отмечает три детали: 1) "зима" и "вьюга" за окном (25), 2) "еще года не прошло от моего следствия" (26) и 3) вопрос кума: "Как я привыкаю к лагерю" (27), который имел смысл только в самом начале пребывания за колючей проволокой. Это дает основание датировать данную встречу началом зимы 1945 г.
Я не имею на этот счет собственного опыта, но с чужих слов мне известно несколько фактов вербовки. Один случай относится ко времени войны, когда человека вербовали, используя чисто патриотические чувства и мотивируя сделанное предложение необходимостью борьбы с немецкими диверсантами. В другом случае человек уже в мирное время был поставлен перед выбором: или отвечать за связь с эмигрантской организацией Народно-трудовой союз (НТС), которой, как я думаю, у него не было, и его специально подставили, адресовав на его имя из-за границы посылку с энтээсовской литературой, или же помочь установить, кому она в действительности могла быть адресована. И в одном, и в другом случае отказаться от сотрудничества было почти невозможно.
У А. И. Солженицына же получается, что на протяжении нескольких часов "кум" всячески уговаривал его и вырвал согласие на сотрудничество только потому, что пошел на удовлетворение его условия - сообщать информацию лишь о готовящихся побегах (28). Вряд ли, у осведомителей есть специализация. Сомнительно и то, что подписав обязательство о сотрудничестве и получив оперативную кличку "Ветров", Александр Исаевич, если верить ему, ни разу не дал своему куратору никаких сведений (29).
"А тут, - пишет он, - меня по спецнаряду министерства выдернули на шарашку. Так и обошлось. Ни разу больше мне не пришлось подписываться "Ветров"." (30).