– А если нет, – подхватила выпь, – я буду только счастлива вколотить его ему в голову.
– Он подлец и негодяй и не заслуживает ни малейшего доверия, – стояла на своём слониха. – А кроме того, у меня от одного его вида с души воротит.
– Я приму ванну, – пообещал Крысий Хват. – Я переоденуфь во вфё чифтое и буду офень аккуратным.
Слониха вздохнула.
– Да, настоящие электрические лампочки – это и вправду было бы очень мило, – признала она.
Крысьему Хвату спустили лестницу, и он взобрался наверх.
Поверженный господин свалки принял ванну, как и обещал, и вместе с грязью, казалось, смыл с себя и последние остатки претензий. Преисполненный смирения и покорности, в своём новом одеянии – чистом, но грубом лоскуте мешковины – он походил теперь на кающегося грешника. И все свои силы он посвятил высокой миссии: принести свет в то самое жилище, где когда-то вершил чёрные дела под покровом тьмы.
Объяснив, что на скорый результат рассчитывать не стоит, Крысий Хват тотчас приступил к изысканиям и в первую очередь тщательно проверил остатки старой проводки, проложенной в кукольном доме ещё в незапамятные времена. А попутно, взглянув на дом глазами прилежного слуги, а не беззаботного хозяина, он обнаружил, что и другой работы здесь – непочатый край.
Он безропотно выполнял всю самую трудную, самую чёрную работу: подметал полы, вытирал пыль и мыл подоконники; обтёсывал доски, таскал тяжести и чинил сломанные вещи. Он делал то, что заводяшкам, птицам и гадальщику было попросту не под силу. Взор его смягчился; демонический огонь, некогда горевший в его глазах, угас. Он держался так кротко и так трогательно выражал благодарность за всякое доброе слово, что перед лицом столь чудесного преображения растаяло бы даже каменное сердце. Однако слониха принимала нынешнее смирение Крысьего Хвата так же бесстрастно, как и его былое высокомерие, и держала его под строгим и неусыпным надзором.
Когда ремонтные работы завершились, жизнь в кукольном доме потекла более размеренно и у мышонка с отцом появилось свободное время. Теперь наконец-то можно было подступиться к задаче самозавождения. Они провели инвентаризацию запчастей и стали раздумывать, с какого конца подойти к этой проблеме.
Квак пытался отговорить их.
– Я и сам ума не приложу, как это сделать! – заявил он. – Мало того, подумайте как следует – и вы сами увидите, что в этом просто нет нужды. У вас есть добрые друзья, которые всегда будут вас заводить, и разных механизмов у вас – сколько душе угодно. Перед вами открыты все пути! Вы теперь можете всё… ну, почти всё. А быть всё время в движении – это же так утомительно!
– Вы просто не понимаете, каково это: пройти такой путь, не зная, когда тебя заведут в следующий раз! – воскликнул мышонок-сын.
– Тут дело в принципе, – добавил отец. – Всякая мышь стремится к независимости. Мы вступили в бой и отвоевали свою территорию, так неужели мы должны и впредь оставаться беспомощными? Мы даже не можем сами охранять свои владения!
И прочие обитатели дома предоставили мышонку с отцом спокойно размышлять над проблемой. Отец и сын стояли вдвоём на площадке и глядели на свалку сквозь голубоватое осеннее марево; на ветру громко шуршали листья, пламенеющие красками осени; вдали, у самого горизонта, сходились в точку сверкающие рельсы железной дороги. Болотный ястреб, доставивший мышат к победе, всё кружил над своим болотом, высматривая добычу. Всё те же чёрные вороны, что каркали над заснеженным кладбищем автомобилей почти год тому назад, оглашали окрестности хриплыми криками, и в голосах их слышалось приближение новой зимы.
– Ключ умножить на Завод равно Идти, – промолвил мышонок-сын.
– Идти разделить на Завод равно Ключ, – откликнулся мышонок-отец.
– Кажется, мы зашли в тупик, – подытожил сын. – Давай-ка начнём сначала.
Отец стоял неподвижно, вытянув перед собой пустые руки. Ручки малыша касались орехового барабанчика, эхом вторившего его словам. Их старый, проржавевший механизм лежал перед ними на площадке; медленно, шаг за шагом, шестерёнка за шестерёнкой, зубчик за зубчиком отец и сын постигали тайную суть того, что вело их путями большого мира. Свет растворился в сумерках, а вскоре и ночная тьма поднялась над костровым заревом, бормоча несметными голосами. Ночь сменилась безмолвным рассветом; вспыхнула и замерцала над горизонтом Пёсья Звезда. Мышонок с отцом, все в бусинах росы, смотрели на восходящее солнце и молча дожидались смелого прыжка к открытию, к неведомому Иксу самозавождения.
Минул ещё один день, а за ним и ночь, но и следующее утро не приблизило мышонка с отцом к решению ни на шаг. Крысий Хват, возвращавшийся домой через спящую свалку с мотком проволоки под мышкой, застал их озадаченными и раздражёнными; стоявшая рядом на страже выпь зевала и трясла головой.
– Пружина умножить на Зубчик… – пробормотал мышонок-сын.
– …на Зубчик, на Шестерёнку, – подхватил отец, – и по-прежнему никакого Икса.
– Профу проффения, фто перебиваю, – вмешался Крысий Хват, – но бывают такие веффи, которые проф-то нельжя придумать головой.
– Но мы же придумали, как выбраться из пруда, – возразил сын. – А потом придумали, как отнять у тебя кукольный дом.
– О да, это я жнаю, – кивнул Крысий Хват. – Кто теперь фтанет флуфать неудафника? – Взгляд его внезапно полыхнул былым огнём. – Умом этого вообфе не понять! – воскликнул он. – Кое-фто надо профто фуффтвовать! – Он отложил проволоку, выбрал из банки с запчастями два моторчика и, уставившись на них, рассеянно забубнил себе под нос. – Вфодит и выфодит… – бормотал он, ласково обводя лапой завитки стальных пружин. Потом уселся, уложил моторчики себе на колени и, приговаривая что-то уже совсем невнятное, принялся поглаживать зубчатую передачу.
Застав Крысьего Хвата за этим мирным занятием, уже никто бы не принял его за злодея: сейчас он казался ещё одним из добрых дядюшек заводяшечного семейства. Мышонок-сын глядел и глазам своим не верил: неужели перед ним – тот самый безжалостный мучитель заводя-шек, который ещё совсем недавно мечтал расколошматить его с папой вдребезги?
И та же самая поразительная мысль осенила Крысьего Хвата, безмятежно бормочущего себе под нос, словно самый настоящий дядюшка, взявшийся починить племяннику любимую игрушку. Он украдкой метнул взгляд на отца и сына и впервые осознал, что у него есть с ними что-то общее: словно крошечные жестяные карикатуры на крысу, подумал он. За год жизни на природе они обросли мхом, похожим на мягкий зелёный мех. Крысий Хват беззвучно рассмеялся. Что, если они превращаются в настоящих зверьков, а он, бывший некогда самым могущественным зверем на свалке, скоро превратится в игрушку? В конце концов, почему бы и нет? Разве они не поменялись ролями? Разве жертвы не стали охотниками, проигравшие – победителями? Разве они не вознеслись на высоты, с которых он пал? Точно такая же пружина, как те, которых сейчас касались его лапы, выстрелила в него монетой и лишила его зубов. Нос Крысьего Хвата задрожал, взгляд устремился вниз, на потёртый медный кружок, холодивший шкуру на груди; челюсти судорожно дёрнулись, как будто он всё ещё мог кого-то укусить. Краешком глаза он заметил, что выпь зорко приглядывает за ним и только кажется сонной.
– Фуда вфодит, отфудова выфодит, а отфуда обратно туда, – забормотал Крысий Хват, пытаясь сообразить, как использовать энергию от раскручивания одной пружины для завода другой.
Час проходил за часом; снова сгустились сумерки, и наступил вечер. Караул сменился пять раз: гадальщик, зимородок и выпь несли дозор по очереди. Снявшись с поста, Квак вернулся в дом и зажёг свечи. Цветные огни и тени зелёных, синих и янтарных окошек заплясали на площадке, а поверх заколыхались тёмные силуэты жильцов.
– А это – фуда, – приговаривал Крысий Хват, – а фуда прифпофобим во-от эту фтуковину…
Его лапы – почти что против воли – наконец отыскали решение, несущее его врагам полный триумф. Крысий Хват печально потряс головой: ему вдруг страшно захотелось ореховой патоки.
Он взял кусачки, нарезал проволоку на стерженьки и кое-что подправил в зубчатых передачах. Затем его лапы сами собой соединили два моторчика в одно целое, взвели одну из пружин и отпустили. Пружина стала раскручиваться с тихим жужжанием. Тут же защёлкала, заводясь, вторая пружина. Дойдя до упора, она, в свою очередь, начала раскручивать, заводя первую. Крысий Хват положил моторчики перед собой, встал, уставился на них и несколько минут смотрел, как две пружины взводят друг друга попеременно. Потом он улыбнулся уголком пасти, взял отвёртку и вопросительно дотронулся до мышонка-отца.
– Давай, – сказал отец, и лишился чувств: Крысий Хват разъединил половинки его корпуса.
Мышонок с отцом очнулись на ходу: пружины у них внутри жужжали и щёлкали, попеременно свивая и развёртывая кольца. Крысий Хват молча повернулся и поплёлся прочь, волоча за собой моток проволоки, ещё утром подобранный на свалке. Мягкий свет из окошек озарял его понурую фигуру; тень его на несколько мгновений накрыла отца и сына и потянулась дальше.
– Ну и ну, папа! – воскликнул мышонок-сын. – У него получилось! Мы теперь заводимся сами! Ой-ой-ой, спасибо! Спасибо, дядюшка Хват!
Крысий Хват уронил проволоку и развернулся рывком.
– Фто? – прошептал он. – Фто-фто?
– Я не имел в виду… – смутился мышонок. – Я хотел сказать…
– Он хотел сказать тебе спасибо. Только и всего, – вмешался отец.
Крысий Хват кивнул, повернулся и побрёл в дом.
Так мышонок с отцом стали самозаводящимися. Теперь они могли без посторонней помощи обходить дозором границы территории, отвоёванной у Крысьего Хвата.
10
Блестяще разрешив проблему самозавождения, Крысий Хват с удвоенной силой набросился на свою главную задачу – устройство освещения в кукольном доме. Он и прежде-то не отлынивал от работы, а теперь и вовсе завертелся, как белка в колесе. Целыми днями он пропадал в городе в поисках нужных материалов. Он натащил в кукольный дом километры проводки и горы ворованного оборудования, старого и нового: малюсенькие розетки и выключатели, трансформаторы и предохранители – столько всего, что хватило бы на электрификацию доброй дюжины больших человеческих домов.
Повадки его заметно переменились. Кротость, с которой он неизменно держался в первые дни, теперь лишь находила на него приступами. "Что было, то прошло", – казалось, говорил он всем своим видом; и оглядываться на прошлое Крысий Хват больше не желал. Он смотрел в будущее. Походка его стала уверенней и бодрее, на вопросы он теперь отвечал торопливо и лаконично, и по всему было видно, что подготовка близится к концу и вскоре пробьёт час монтажных работ.
И вот, наконец, по стенам и потолку во всём доме протянулись укреплённые на изоляторах провода, и все розетки и выключатели были привинчены, куда положено. Под потолком закачались крошечные лампочки. В гостиной заняла почётное место миниатюрная действующая модель железнодорожного трансформатора, чёрная и загадочная; по приказу слонихи её тотчас накрыли скатертью с длинной бахромой.
– Фегодня вефером! – объявил Крысий Хват и хихикнул, потирая лапы.
– Скорей бы уже стемнело! – воскликнула тюлениха. – Наш дом станет таким хорошеньким, когда засветится всеми огнями!
– Не то флово, – подтвердил Крысий Хват. – Его будет видно жа мили. Это я вам обеффаю.
– Не хотелось бы, чтобы он сиял слишком ярко, – заметила слониха. – Я, знаете ли, предпочла бы нечто тёплое и уютное.
– О да, – заверил её Крысий Хват с беззубой улыбкой. – Будет офень тепло.
И принялся подбирать материалы для подключения домашней проводки к линии, тянувшейся от столба к столбу вдоль железной дороги.
Приготовления завершились уже в сумерках. Рьяный электрик смотал провода и уложил их на площадке. Он помедлил ещё немного, глядя на мышонка с отцом – самозаводящихся и без устали вышагивающих вдоль границ своей территории. Поручни, которые он же и соорудил, не давали им упасть с площадки.
Малыш не расставался со своим барабанчиком и в любой момент был готов подать сигнал тревоги. Отец мерил площадку шагами с видом процветающего землевладельца, обозревающего свои необъятные акры. За ними топали слониха и тюлениха – их заводил Квак. Слониха, превратившись в миссис Мыш, стала уделять внимание внешности. Чёрная повязка, закрывающая слепой глаз, и яркая косынка, повязанная на голову, чтобы скрыть недостающее ухо, придавали ей пленительную щеголеватость и в то же время неожиданную элегантность. Тюлениха крутила на носу весёленький зонтик. И образ этой маленькой компании, не скрывающей своего довольства, тесно сплочённой и исполненной гордости своими владениями, ожёг душу Крысьего Хвата и запечатлелся в ней неизгладимо.
Он вернулся в дом, прошёл в гостиную и взял с буфетного шкафа два больших красных картонных цилиндра с медными крышками. Вскрыв обе коробки открывалкой для пивных бутылок, он извлёк из них свинцовую дробь и высыпал её за окно, в траву. Затем он обошёл всю гостиную кругом, рассыпая за собой чёрный порошок из тех же коробок. Опустевшие коробки полетели в окно следом за дробью.
Выпь, которая бдительно следила за ним немигающими жёлтыми глаэами-очочками, ткнула длинной ногой в чёрный шлейф, протянувшийся за Хватом по всей комнате.
– Это ещё что за мусор? – осведомилась она.
– Электрифефкая негрия! – с видом знатока пояснил Крысий Хват. – Где вы видели электрифефкий фвет без электрифефкой негрии?
Выпь всю жизнь прожила на болоте и электрического света не видала отродясь, да и ружейные патроны и порох были для неё в новинку. Поэтому она лишь кивнула, вздёрнула клюв, чтобы показать, что ей всё понятно, и больше вопросов не задавала.
– А теперь, – объявил Крысий Хват, – пора подклюфаффа.
Он частично размотал уложенные кольцами на площадке провода и протянул два конца через окно в гостиную, но подсоединять их к трансформатору не стал. Вместо этого он уложил провода на пол примерно в дюйме друг от друга, прикрепил их к изоляторам и поместил между оголёнными концами медную монету – вверх надписью "ВАШ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ…". Посыпав монету и провода порохом, Крысий Хват подмигнул выпи и покинул гостиную.
Могло показаться, что бывший хозяин свалки вступил на путь добродетели окончательно и бесповоротно. Однако, преподнеся мышонку с отцом великий дар самозавождения, он не выдержал: слишком полным теперь стало торжество его губителей, и слишком тяжким бременем легло оно на душу Крысьего Хвата. Какие бы грехи ни отягощали его прошлое, такое искупление оказалось непосильным и едва не ввергло его в пучину безумия. Отчаянно цепляясь за рассудок, Крысий Хват осознал, что ему остаётся только одно: снова предаться злу.
И осветить кукольный дом – но совсем не так, как предполагалось поначалу, а сполохами пожара.
Слишком простые способы, наподобие спичек, Крысьего Хвата не прельщали; он от души наслаждался хитроумием своего коварного плана. Теперь оставалось только подсоединить провода к линии электропередачи над железнодорожными путями. И тогда в гостиной, там, где он положил медную монету, произойдёт короткое замыкание, от искры займётся порох, и пламя пожара снова охватит кукольный дом. На сей раз он вспыхнет ярким факелом и будет пылать, пока не сгорит дотла. Крысий Хват хихикнул, представив себе мышонка с отцом: обугленные призраки, вечно бредущие вдоль границ родного пепелища. Забросив на плечо моток, он спустился по верёвочной лестнице, на ходу разматывая провода.
Между тем слониха вернулась в гостиную с семейной прогулки.
– О небо! – вскричала она. – Что это такое?
– Электрическая негрия, – со знанием дела пояснила выпь. – Без неё электрического света не бывает.
– Чепуха! – отрезала слониха. – Какая ещё негрия? Энергия, вот что надо для света. Уж я-то повидала на своём веку электрическое освещение. И никто при этом не разводил такой грязи. Мужчины попросту ленятся убирать за собой, только и всего. Заведите меня, будьте добры. И дайте мне метлу. Этот крысий нахал решил, раз у него зубов нет, так ему теперь всё сойдёт с рук, – хмуро добавила она. – Но если он думает, что может превратить мой дом в свалку, то он глубоко заблуждается.
И она принялась проворно выметать порох, а выпь послала за кукольным мусорным ведром.
– А это ещё что? – воскликнула слониха, наткнувшись на счастливую монету между проводами. – У этой крысы совсем мозги отшибло, – проворчала она и кликнула гадальщика.
– В чём дело? – спросил тот.
– По-моему, Крысий Хват не разбирается в электричестве, – заявила слониха. – Я и то больше знаю. Всем известно, что провода должны к чему-то вести. А кстати, видишь вон там два проводка? Торчат из этой чёрной коробки? Если ты привяжешь эти два к тем, всё станет гораздо красивее, а, может, и свет включится. Насколько я понимаю, именно так всё было устроено в магазине.
– Во всяком случае, попробовать можно, – согласился Квак. – Хуже не станет.
И он соединил провода, а счастливую монету снова повесил себе на шею.
Карабкаясь на столб линии электропередачи, Крысий Хват чуть не лопался от счастья. Давненько ему не было так хорошо. Сумерки сгустились в ночь, и ласковая темнота приняла его в свои объятия; сейчас Крысий Хват мечтал лишь об одном – продлить этот восхитительный миг предвкушения. Однако он не хотел рисковать: если затея с пожаром не удастся, ему больше никогда не знать покоя.
Взобравшись на верхушку столба, он остановился между стеклянными изоляторами и стал выискивать подходящий провод. Чутьё подсказывало ему, что большие провода – толстые и жужжащие – слишком опасны. Во время своих вылазок в город Крысий Хват почерпнул кое-какие полезные сведения у местных крыс, и, полагаясь на эту информацию и собственную тонкую интуицию, не сомневался в том, что сделает всё как надо. Он выбрал провод под относительно низким напряжением – тот, что вёл к лачуге сигнальщика, стоявшей немного поодаль у железной дороги. Крысий Хват подвесил на линию электропередачи верёвочную сетку, забрался в неё, отпустив столб с заземлением, и когтями отодрал изоляцию. На оголённых концах проводов, которые он притащил с собой, были клеммы-"аллигаторы". Крысий Хват взял их по одной в каждую лапу, поднёс к основному проводу и изготовился защёлкнуть.
Но прежде он оглянулся ещё раз и бросил прощальный взгляд на кукольный дом. В доме горели свечи; в мягком свете, льющемся сквозь янтарные, синие и зелёные окошки, мелькали шагающие тени мышонка с отцом. Заводяшки из бывшего фуражирского отряда распевали какую-то жалобную балладу, которой их научила тюлениха, а из дома доносились обрывки беседы и тихий смех: там с нетерпением ждали, когда же свечи наконец померкнут в великолепном сиянии электричества.
– Ну, поехали! – ухмыльнулся Крысий Хват. – С огоньком!
И соединил провода. Полыхнула ослепительная вспышка, и вся шерсть на Крысьем Хвате встала дыбом и затрещала голубыми искорками. Ток от силового провода пронизал его насквозь; тело его забилось в конвульсиях, в мозгу вспыхнули ветвистые молнии. Окна кукольного дома озарились ярким светом, но Крысьего Хвата поглотила непроглядная тьма. Его обмякшее тело лежало в верёвочной сетке, покачиваясь на вечернем ветру. Спустя какое-то время о нём забеспокоились. Зимородок и выпь разыскали его и принесли домой – в ту самую гостиную, которую он собирался поджечь. Его осторожно положили на пол, и всё семейство стояло над ним, охваченное скорбью.