* * *
Чехов говорят, что у него недавно было опять кровохарканье. Он здесь для постановки "Чайки". Савина сказала, что роль для нее слишком молода. Она отказалась в пользу Комиссаржевской, сама взяла Машу. У нас в театре тоже перемены. Яворская снова вступает. Она была у меня вместе с мужем и сказала, что желает 1500 руб. в месяц, так как бенефиса, по своему положению, она взять не может: продажа билетов из квартиры, за что обыкновенно платят дороже. Говорил с А. П. Коломниным и Бурениным. Оба находят, что дорого. Холева совсем ее не хочет. Коломнин предлагает 800 руб. Холева справедливо говорит, что это недостойно кружка. Маслов сказал, что в деле поступления есть сторона нравственная. Могут сказать, что кружок бьет на скандал, что он пользуется своим влиянием на князя, который не может устоять против этого влияния и влияния своей жены То, что касается князя Барятинского, доходит до государя, и потом о нас могут говорить скверно. Я это рассказал князю и его жене, извинившись, что принужден говорить откровенно. Князь сказал, что это не имеет значения, что отвечает он, а никто другой, так как он это дозволяет.
- "А если государю угодно будет передать вам, что он этого не желает?"
- "Государь может только посмеяться", - сказала она.
- "Если государь не скажет", - сказал он, - "я ему скажу; дайте мне 20 тысяч и тогда я этого не сделаю".
- "Значит, вы не позволили бы ей, если бы у вас были деньги?"
- "Да, но тогда я в своих салонах сделал бы для нее, как артистки, гораздо больше, чем она может получить на сцене". Далее говорил, что для кружка это важно (этого отрицать невозможно), что если он позволит своей жене вновь вступить на сцену, то тем самым показывает свое уважение к кружку. Мать его не против того, что она - артистка, а только против того, что она - разводка. Одним словом, пришлось этот вопрос устранить. Я сказал, что предлагают ей 800 рублей. Она тотчас сказала, что согласна. - "Но может быть дирекция еще подумает и согласится на тысячу", - сказал князь. Ранее этого он говорил, что мать его сказала, что если он женится, ему придется жить на средства жены. "Но предоставь мне знать, на какие средства я буду жить". Разговор был длинный и откровенный. Мне будет трудно помирить влияния в труппе. Юрковский прямо против ее вступления. Говорят, что скажут, что кружок прибег к Яворской, как к якорю спасения, что без нее он бы погиб. Для наших премьерш это прямой зарез. Пасхаловой обещали роли в двух пьесах и обе придется передать Яворской. Друг друга они ненавидят. Яворская ненавидит Ге и просит, если она поступит в труппу и будет играть "Принцессу Грезу", чтоб играл не Ге, а Судьбинин. Одним словом, начинается переделка. Самое распределение уборных вызовет неудовольствие. Чорт меня дернул на старости лет погрузиться в эту театральную пучину. Денег она стоит пропасть, а удовлетворения от нее очень мало. Князь обещал приехать и узнать, берем ли мы ее или нет.
13 октября.
"Женитьба Белугина". Пискарева плоха.
* * *
Был у князя Барятинского и его жены Яворской. Взяли Яворскую в труппу на 800 руб. без бенефиса, потом 600 и бенефис.
* * *
Ужинали - Чехов, Давыдов и я. Давыдов сказал: "по моему, талантливый человек не может быть мрачен. Он все замечает, все видит, вечно заинтересован чем-нибудь". Он разумел актрис и актеров. Думаю, что это не совсем справедливо. В разговоре Давыдова, много талантливости и жизни. Критикуя mise en scène "Чайки", устроенной Карповым, он много сказал правдивого. "Надо, чтобы все было уютно" - и это правда. Он многое видит и чувствует и говорит о том, с каким удовольствием он стал бы учить молодых.
* * *
Был на репетиции "Злой Ямы", комедии Фоломеева. Комедия была написана в 4-х действиях. Я просил автора сделать из них 3, это было не трудно. Пьеса груба, но талантлива. Автор настаивает на том, чтобы брат ударял сестру сапогом по лицу, говоря, что это "высшее оскорбление". Я сказал, что не допущу этого. На сцене достаточно намеков. Ведь нельзя же человека раздеть и сечь его розгами.
* * *
Яворская оплетает своего мужа. Князь Барятинский не хотел, чтобы она брала бенефис. Сегодня А. П. Коломнину она уже говорила о бенефисе.
* * *
Щеглов мне говорил, что М. П. Соловьев желает со мною познакомиться. Завтра к нему поеду, в час. Его называют крокодилом. Сегодня Чехов говорил Щеглову: "Спросите Соловьева, разрешит он мне газету или нет". Висковатов говорил, что в "Новости дня" назначен редактором какой-то Смирнов из "Московских Ведомостей". Туда прочили Щеглова.
* * *
Нет ни одного актера и ни одной актрисы в нашем театре, который бы мог удовлетворить вполне. Все это средние таланты. Даже Далматов, по моему, не такой актер, который давал бы удовлетворение полное. Он, бесспорно, хороший актер, но и только хороший. Конечно, это много, но не все. Театр меня мучит. Каждую минуту у меня желание отказаться от директорства и каждую минуту другое желание - остаться. Мне страшно подумать, что, отказавшись, я снова должен сидеть вечера дома и заниматься целые сутки газетой. Она взяла всю мою жизнь, дала много горечи, много удовольствий. Она держала меня в струе умственных интересов и дала мне значение и состояние, но все это ценою только каторжного труда, что я не жил, как все живут, теми удовольствиями и радостями, которые всех притягивают к жизни. Но, может быть, эти радости и удовольствия не стоят ничего? Нет, стоят, я знаю, что стоят.
16 октября.
В полученном сегодня номере "Русского Слова", которое издает в Москве доцент университета Александров, явилось стихотворение - акростих, которое читается так: "Александров дурак". Оно получено из Воронежа, от г. Алябьевой, будто бы найденное в бумагах ее бабушки, а дедушка ее, прасол, будто бы был другом Кольцова. Стихотворение будто написано в 1840 году Кольцовым. Я поместил это в "Нов. Вр.", № 7414.
17 октября.
Сегодня "Чайка" в Александрийском театре. Пьеса не имела успеха. Публика невнимательная, не слушающая, разговаривающая, скучающая. Я давно не видал такого представления. Чехов был удручен. В первом часу ночи приехала к нам его сестра, спрашивала, где он. Она беспокоилась. Мы послали к театру, к Потапенко, к Левкеевой (у нее собирались артисты на ужин). Нигде его не было. Он пришел, в 2 часа. Я пошел в нему, спрашиваю:
- "Где вы были?"
- "Я ходил по улицам, сидел. Не мог же я плюнуть на это представление. Если я проживу еще 700 лет, то и тогда не отдам на театр ни одной пьесы. Будет. В этой области мне неудача".
Завтра в 3 часа хочет ехать. "Пожалуйста, не останавливайте меня. Я не могу слушать все эти разговоры". Вчера еще после генеральной репетиции он беспокоился о пьесе и хотел, чтобы она не шла. Он был очень недоволен исполнением. Оно было, действительно, сильно посредственное. Но и в пьесе есть недостатки: мало действия, мало развиты интересные по своему драматизму сцены и много дано места мелочам жизни, рисовке характеров неважных, неинтересных. Режиссер Карпов показал себя человеком торопливым, безвкусным, плохо овладевшим пьесой и плохо репетировавшим ее. Чехов очень самолюбив, и когда я высказывал ему свои впечатления, он выслушивал их нетерпеливо. Пережить этот неуспех без глубокого волнения он не мог. Очень жалею, что я не пошел на репетиции. Но едва ли я мог чем-нибудь помочь. Я убежден был в успехе и даже заранее написал заметку о полном успехе пьесы. Пришлось все переделать. Писал о пьесе, желая сказать о ней все то хорошее, что я о ней думал, когда читал.
Если бы Чехов поработал над пьесой более, она могла бы и на сцене иметь успех. Мне думается, что в Москве ее сыграют лучше. Здешняя публика не поняла ее. Мережковский, встретив меня в коридоре театра, заговорил, что она не умна, ибо первое качество ума - ясность. Я дал ему понять довольно неделикатно, что у него этой ясности никогда не было.
* * *
Татищев сегодня говорил, что Соловьев, начальник по делам печати, говорил вчера при двух директорах департ. министерства внутренних дел, что он запретил "Гражданин" по настоянию министра внутренних дел, а для него, Соловьева, "Гражданин" стоит всех "Вестников Европы". Это рекомендует его искренность. Запрещение "Гражданина" не рекомендует ни ума, ни беспристрастия Горемыкина, который сделал это из-за вечного недоразумения за статьи, которые его касались. Какой это государственный человек!?
18 октября.
Сегодня был у Карпова, говорил о "Чайке" Чехова, просил его сделать репетицию и изменить mise en scène. Написал Чехову. Он сегодня уехал с поездом в 12 час. дня, очень недовольным. Я ему послал вслед телеграмму, просил вернуться, чтобы подготовить пьесу к понедельнику.
* * *
Приехал князь Барятинский, остался обедать.
Я писал статью о "Чайке". Мне стало тяжело писать, нет ни одушевления прежнего, ни легкости в работе. Маслов говорил, что Росоловский пьет. - "И я скоро пить буду", - заметила. - "Я у вас заметил, что вы не так сердитесь, не так как прежде волнуетесь", - сказал он. Я сам давно это заметил и знаю, что начало моего конца давно началось.
20 октября.
С. С. Татищев рассказывал о пререканиях в министерстве иностранных дел. Нелидову ничего не писали о парижских событиях. Написал ему Татищев, со слов Ганото. Когда государь вошел в оперу с государыней, зала закричала "Vive l'impereur! Vive la Russie!" и разразилась рукоплесканиями. Ганото, сидевший с Шишкиным, сказал: "N'est ce pas chaleureux accueil?" (неправда ли, горячий прием?) - "Oui, il ne manque que les sifflets". (Да, недостает только свистков.). Ганото сконфузился и не понял. Моренгейм восставал против программы празднества, оберегая монархические принципы, в то же время иронически относился к государю и его антуражу, напр., говоря - "Les angartes bagages", чем приводил в смущение республиканцев.
О печати. Я сказал, что повторятся республиканские годы, т.-е. цензура будет преследовать всех тех, которые говорят о современных вопросах жизни с достаточной свободой, и будет оставлять в покое все то, что будут писать радикалы и социалисты. - "Да, это естественно", - сказал Татищев. - "Когда вы пишите о министрах, то как бы становитесь выше их. Государь может сказать: "Однако, такая-то газета говорит умнее, чем министр". Понятно, что этого они не выносят, и потому закрывают глаза на все радикальное, которое их не трогает. Соловьев ничего не понимает, Горемыкин еще меньше его понимает. Это - средний человек, совсем не государственного склада.
* * *
Вечером у князя Э. Э. Ухтомского. Он говорил об армянах, которых он изучал во время поездки на Кавказ. Потом о М. П. Соловьеве, которого он знает 15 лет. По его мнению, - умный, талантливый человек, художник, мистик. Он несколько раз видел перед собою чорта. Князь не одобряет его крутых мер против Меншикова и друг. - "Я ему говорил, что своими мерами он поставит меня в оппозицию".
21 октября.
Сегодня был у меня М. П. Соловьев. Это меня удивило чрезвычайно. Отдает ли он мне визит, или делает первый визит? Его карточка заказана так: "Михаил Петрович Соловьев, начальник Главного Управления по делам печати. Александрийская площадь, д. 2, кв. 41." Это - литографировка. Затем, его рукою написано: "временно исполняющий обязанности" и поправлено: "начальника". Я его спросил, за что он прекратил "Гражданина". Он отвечал: - "Помилуйте, разве можно так относиться к Фору". - "Но Фора французы ругают сами". - "У них свобода печати, и правительство не отвечает за печать. А у нас правительство отвечает. Называть его "tonneur", "Мамзель Фор!!" Извините, он не "tonneur", а президент Французской республики! Наши законы обязывают печать относиться с уважением к главам дружественных держав". - Когда мне министр сказал, что 3-е предостережение значит "закрытие" газеты, я ему сказал, что - нет. Князь Мещерский может подать прошение на высочайшее имя и, конечно, вы, ваше превосходительство, поможете ему в этом. Он сказал: - "конечно, конечно". По-видимому, судя по тону, которым он говорил о Мещерском, Ухтомский был прав, говоря, что у Соловьева есть свои личные счеты с князем Мещерским.
Говорили о предостережениях. Он мне сказал, что их не снимут и амнистии не будет, что они имеют "воспитательное значение", заставляя осторожно относиться к своему делу журналистов. Он считает, что у "Спб. Ведомостей" два предостережения. Я ему сказал, что князь Ухтомский не может отвечать за Авсеенко, что на нем не лежат ни долги Авсеенко, ни предостережения. Это - арендная казенная статья, а она не может быть запрещена или обесценена. - "Мне министр тоже говорил", - возразил Соловьев, "но я ему сказал, что предостережения даются газете в лице редактора". - "Прекрасно! Газета имеет предостережения в лице редактора Авсеенки, но в лице кн. Ухтомского она их не имеет". - "Пожалуй, вы правы", - сказал он. "Но все равно в законе стоит: "газете"!! - "Но газета без редактора не существует". - "Да, вы правы, вы правы", - повторил он. Говоря о запрещении "Гражданина", он прибавил, что на замечание министра в пользу газеты он сказал, что может последовать "Дипломатический инцидент", если не принять такой меры. Можно удивляться, что министр сказал ему, что это глупо до последней степени. В разговоре с Соловьевым меня удивляла какая-то черта не то глупости, не то наивности, зависящей не от ума, а от того, что он совсем не приготовлен к своей работе.
* * *
Сегодня второе представление "Чайки" Чехова. Пьеса прошла лучше, но все-таки, как пьеса, она слаба. В ней разбросано много приятных вещей, много прекрасных намерений, но все это не сгруппировано. Действия больше за сценой, чем на сцене, точно автор хотел только показать, как действуют события на кружок людей и тем их характеризовать. Все главное рассказывается. Я доволен сегодняшним успехом и доволен собой, что написал о "Чайке" такую заметку, которая шла в разрез со всем тем, что говорили другие. Видел в театре Нотовича. Очевидно, он сам выругал в своей газете пьесу и Чехова и пришел для поверки на второе представление. Видел в театре М. В. Крестовскую и говорил с нею. Писала ли она пьесы? "Раз, лет 10 тому назад, она переделала "Нана" Золя в пьесу, но цензура запретила. С тех пор она не пробовала".
22 октября.
Письмо от князя Барятинского. Дозволяет своей супруге выступать под фамилией Яворской. Она еще вчера говорила мне, что очень благодарна за эту деликатность, с которою я намерен объявить о вступлении ее в труппу под псевдонимом Орской, что я и сделал сегодня. Какое лживое создание! Она вся состоит из притворства, зависти, разврата и лжи. А муж в ней души не чает. Если б он знал хоть сотую часть ее жизни; я напишу ему, что для меня и для нашего дела решительно все равно, под какой фамилией она выступает. Он пишет, что этим согласием он надеется "доставить удовольствие и вам и вашему делу".
* * *
Сегодня в № 7419 моя заметка "Чайковский и Бессель" с подписью Т. А-ий, т.-е. Тимон Афинский. Этим псевдонимом, Тимон Афинский, или Тимон Афинянин, я несколько раз подписывался. Сколько помню, первый мой псевдоним в "Весельчаке", в 1859 или 1860 году, под драматическим циклом - А. Суровикин; в "Спб. Ведомостях" потом - А. Бобровский (под этим псевдонимом явились и "Всякие", сожженный роман), Незнакомец; в "Русском Инвалиде", - А. И-н., в "Вестнике Европы" - А. С. и А-н. Эти же инициалы в "Новом Времени". Потом, помню, я подписал один фельетон Карл V. Других не помню, но их было довольно. Неподписанных статей и заметок прямо тысячи и в "Спб. Ведомостях" и в "Новом Времени" особенно.
23 октября.
Приглашение завтра, в 5 часов, быть у министра внутренних дел. Это в третий раз в течение министерства Горемыкина. Вначале ему хотелось сделать из "Нового Времени" свой орган, и он говорил мне, что двери его кабинета всегда открыты для меня. Я, разумеется, ни разу не воспользовался этим дозволением. Во все время моего издательства меня приглашали только Лорис-Меликов и Игнатьев, да и то "для разговоров". Терпеть не могу эти приглашения. Едешь словно на пытку и передумаешь бог знает что.
* * *
Вчера "Злая яма" имела успех. Студенты сыскали автора и благодарили его. Пьеса мне показалась очень грубою, грубее, чем на репетициях. Потемкин называл ее бездарною, характеры трафаретными. Это слишком строго. Чехову она нравилась в рукописи, но он говорил против ее грубости. Автор Фоломеев говорил режиссеру, что я к нему "придираюсь". А я только старался очистить пьесу от грубых слов и действий и уничтожить длинноты.
24 октября.
Был у министра внутренних дел. Очень любезный прием. Говорил о золотой валюте, желает, чтобы не было "шумового зайца". Теперь много говорят, много пишут. Я сказал, что Витте летом говорил мне, что, если не пройдет реформа в государственном совете, то он подождет ее применять. Горемыкин сегодня дал мне понять, что она совсем не будет проведена, что даже до государственного совета едва-ли дойдет. - "Я от государя", - сказал он значительно. Лукавит он со мной, или говорит правду, - господь его знает. Говорили о предостережениях. Он резко выражается об этом законе, как о нелепости. - "Надо подождать, а потом можно кто-нибудь сделать. Я представил в комитет министров об амнистии, - там подняли шум, говорят, кто с печатью трудно будет управиться". - "Помилуйте, всякую газету можно уничтожить в три дня". Он передал мне, что испросил у государя позволение не применять к "Гражданину" примечания в статье, по которому после третьего предостережения он должен подлежать цензуре. Говорил с раздражением, как о бестактном человеке. - "Я вовсе не желаю отвечать за то, что они будут печатать под цензурой".
26 октября.
Яворская приезжала просить взаймы 3000 руб., так как хотят описывать их квартиру, говоря, что им (ей и мужу) сказали, что если они теперь заплатят, то им дадут 15 тысяч, и тогда она отдаст и эти 3000 и 1200 руб., взятые ею прежде у меня. Я дал 3000 р. под расписку ее в конторе.