Он рассказал мне, как там они два года
Дышали смертью на чужой земле,
Как поредела первая их рота
И как Героя дали старшине…
Песня взорвалась в зале, как заряд тротила. 1984 год - год самых больших потерь с его 2 343 цинковыми гробами - был еще впереди, но слухи о том, что в Афгане все чаще гибнут наши солдаты, потихоньку просачивались в Союз.
- Никакого "Голоса Америки" я, конечно, не слушал, - говорит Чернецкий. - Просто ко мне заходили школьные друзья, которые служили в Афгане, мы пили водку, и у меня складывалось свое впечатление, что на самом деле там происходит.
Когда Сашка под аплодисменты спустился со сцены, к нему подошел деликатный мужчина, похвалил за песню и попросил переписать слова. На следующий день был экзамен по биологии. Чернецкому поставили "неуд". Не понимая, почему его "завалили", он вернулся домой и поступил в мясо-молочный техникум.
Через полгода, когда полтавская история успела забыться, его неожиданно вызвали в райотдел милиции. В кабинете по-хозяйски расселись двое мужчин. Чернецкому показали тот самый листок с текстом песни: "Рассказывай, что это за друг, назови его фамилию, адрес". Сашка пытался объяснить, что "мой друг" всего-навсего художественный образ, но ему не верили. В кабинет, подыгрывая чекистам, регулярно вваливался бугай в милицейской форме: "Ну шо? Молчит?.. Дайте его мне!".
- Меня, конечно, не били, но выложили полное досье: "Как же ты мог? У тебя же отец работает в нашей структуре…". А отец у меня был пожарный, работал в системе МВД. "И мать у тебя простой человек - воспитатель детсада. Что же ты родителей подводишь, не хочешь нам правду рассказать?..". Я был полностью подавлен, уничтожен и не знал, как из этой ситуации выкрутиться.
В конце концов Чернецкого заставили написать объяснительную, которая звучала приблизительно так: "Все явления, отраженные в тексте, я придумал. Ничего подобного в действительности не происходило и не происходит".
- В общем, я признался, - говорит Чернецкий, - что вся война в Афганистане придумана лично мной. В чем собственноручно расписался…
Эта история имела свое продолжение, которое не прибавило Чернецкому симпатий к советской тайной полиции.
- Отец к тому времени уволился из пожарной охраны и устраивался на работу в секретный институт. А там был допуск через Москву, через КГБ. И ему отказали. И он не понял почему. У него за время службы не было никаких проступков, и сам он человек честный, никогда не шел против совести. Оказалось - из-за меня. Но отец был даже рад, что эта история никому, кроме него, вреда не принесла. Правда, после этого родители говорили: "Ты бы лучше не пел этих песен…". Мой дед был "врагом народа", много других родственников пострадало. И родители понимали, что надо быть осторожным…
В 1985-м Чернецкий влился в новую группу, которая играла шумный дворовой "heavy metal". Харьковский рокер Сергей "Сэр" Щелкановцев вспоминал: "Это был всего второй концерт "Рок-фаната", но случилась удивительная вещь: с первой же ноты они так взяли зал за глотку, что ошалевшая толпа чуть было не разобрала площадку на мелкие запчасти. И это была не тупая вакханалия заведенных малолеток - в те времена на концерты в основном ходили вполне взрослые, музыкально подкованные люди… Никто не мог понять, в чем дело, но теперь-то я знаю, что это было - мы стали свидетелями полевых испытаний Саниной харизмы".
Весной 1987 года Сашка съездил в Питер, где услышал Башлачева и Шевчука. Вскоре он написал "Рабочий рок-н-ролл" и песню-манифест "Россия":
Взятки в больницах, в комсомоле - ублюдки,
Травля поэтов, индустриальная мафия,
Фашисты из Люберец и проститутки -
Неужели уже это - твоя эпитафия?..
Парням новые песни Чернецкого показались "слишком смелыми", и он ушел из группы. В июле к нему заглянул Павел Михайленко, студент-архитектор и басист харьковской "ГПД", чтобы предложить поездку в Ригу. Там, в лагере хиппи, скрывался от призыва в армию их общий знакомый Костя Костенко.
Когда земляки приехали на реку Гауя, они сразу поняли, что хиппанская среда им совершенно не подходит: "Чай они заваривали из каких-то подорожников. Искали блох друг на друге. И опять же - сексуальная революция в пределах лагеря. Было жуткое ощущение, что всюду процветает триппер. К тому же у Паши были короткие волосы, и на него косились: "Этот парень, похоже, не наш!..".
Наутро харьковчане сбежали в Ригу, где через пару дней начинался рок-фестиваль. Абонемент на пять концертов стоил 10 рублей. Это была вся их наличность. Казалось бы, полный облом, но дальше началась цепь счастливых случайностей. Употребив под настроение литр водки, Чернецкий с Михайленко двинулись в центр, на Домскую площадь. Там они уселись на булыжную мостовую и стали по очереди петь свои песни - "Правду", "Рабочий рок-н-ролл", "Паука на стене". Неожиданно из обступившей их толпы возник человек, который назвался членом оргкомитета фестиваля: "Надо, чтобы вы у нас обязательно выступили. Как вы называетесь?" - "Да никак!.. Мы все играем в Харькове в разных группах, и вообще - люди разные" - "Отлично! Вот так и назовитесь: "Разные люди"!..".
На концертную площадку группа-экспромт пришла с обшарпанной гитарой. "Мы должны были выступать вторыми, - рассказывает Чернецкий. - Паша обнаружил, что его губная гармошка сломана, но пару нот он все-таки пообещал выдавить. Костик нашел в туалете пластиковое ведерко, высыпал оттуда грязные бумажки - это были бонги".
С такими "инструментами" парни вышли на сцену. Но, как писал рок-журналист И.Смирнов, "пронзительная искренность песни "Россия, где твоя вера?" произвела настолько сильное впечатление, что РАЗНЫЕ ЛЮДИ заняли второе место, уступив только ЧАЙ-Фу".
Расставаться после такого триумфа не захотелось, и "ГПД" пригласила к себе Чернецкого вокалистом. Состав группы выглядел так: Павел Михайленко - бас, Олег "Клим" Клименко - гитара, Евгений Обрывченко - клавишные, Владимир Кирилин - ударные. Полгода они сидели по 8 часов в подвале, репетируя новую программу.
В сентябре 1987-го "ГПД" отправились на фестиваль в подмосковный Подольск. Но выступить там не удалось, поскольку харьковчане не сумели отыскать человека, который их пригласил.
- Ночевать было негде, - вспоминает Чернецкий, - и мы оттуда еле соскочили: весь Подольск был забит люберами, съехавшимися "бить панков". После концерта прямо на платформе для электричек возникла драка. Если бы мы спели там своего "Любера", нас бы точно убили, и никакая милиция нас не спасла…
С другой стороны, харьковчане упустили реальный шанс попасть в "первый дивизион" нашего рока. Практически все участники "советского Вудстока" мгновенно приобрели всесоюзную известность. Не говоря уже о настоящем триумфе "ДДТ" и "Наутилуса". К тому же приз Подольска - ёжик с гитарой - очень подошел бы группе, стиль которой критики определили как "воинствующий харьковский рок".
Вспоминая тот период, Саша говорит: "Перед концертом мы глотали чистый спирт, запивали водой из-под крана и делали "паровоз". На сцену выходили как на линию огня. В зале обязательно сидели люди из горкома комсомола, переодетые кагэбэшники, которые строго следили за тем, чтобы мы ничего антисоветского не сотворили, не сказали. Мы делали все, чтобы побольше задеть этих гадов, которые нас давили и запрещали".
Весной 1988-го Чернецкий вместе с делегацией Харьковского рок-клуба в очередной раз побывал в Ленинграде, где познакомился с поволжскими рокерами и получил приглашение на фестиваль в Горьком. В отличие от дзержинцев, встреча с "тёзками" его не угнетала.
- Наше название, - вспоминает Саша, - было на уровне стёба. Три этих буквы мы расшифровывали, как хотели. Например, "Городской ПсихДиспансер". Или - "Господи, помоги дебилам", "Говно, подонки, дерьмо". В каждом городе по-своему. В Прибалтике на афишах напечатали, что "ГПД" - это, оказывается, "Гласность, Перестройка, Демократия".
* * *
- Вышли "серые лошадки", - вспоминает Чиж выступление харьковчан, - и с первой же песни все просто оцепенели. А до них было от чего цепенеть - по-настоящему "рубились" рижский "Цемент", "Калинов мост", москвичи из "Веселых картинок". А Сашка вышел, долбанул, и у меня голову свернуло…
Парень из Харькова, в отличие от многих "героев рок-н-ролла", не зубоскалил и не стебался - он обличал "совок" с предельной беспощадностью. В системе образов той эпохи он напоминал воскресшего Павку Корчагина, который с ужасом увидел, что натворили за 70 лет его товарищи-большевики ("Не говори мне о Революции, - пел Чернецкий, - Она умерла в двадцать четвертом"), сжег свой партбилет, взял гитару и ушел "партизанить" в отряд рокеров. И если блюзы-частушки того же Полковника вызывали, по свидетельствам очевидцев, желчный нервный смех, то манифесты Чернецкого - мурашки.
- Я такого никогда не слышал и не видел у нас в стране, - говорит Чиж. - И Сашка был такой бескомпромиссный, - сказал бы "плакатный", да неправильно, - какой-то честный наотмашь: "Ну, вые**те меня, б**, но я такой!..".
Естественно, с ним захотелось познакомиться. "Но в гримерку как-то неудобно было зайти, - рассказывал Чиж. - Мы-то звезды были местные, районные, а они как бы всесоюзные… А потом нас с ними в заключительный гала-концерт поставили. И мы все попали в одну гримерку". Здесь Чижа ждало еще одно потрясение: Чернецкий-на-сцене и Чернецкий-за-кулисами отличались также сильно, как доктор Джекил и мистер Хайд.
- Выходит на сцену злющий, мрачный, - вспоминает Баринов. - Со сцены ушел - светлый, спокойный. Человек на сцене раскрывался, все из себя выливал: вот он какой на самом деле!..
За кулисами Чернецкий был деликатным, мягким человеком без фанатичного блеска в глазах. И этот резкий контраст с тем, как демонически он выглядел на сцене, притягивал к нему еще сильнее.
Рокеры выпили водки и закусили пасхальными яйцами. И хотя гости с Украины сразу прозвали ГПД-шников "нашими горьковскими братками", первое знакомство вышло шапочным. Чернецкому запомнился только паренек-вокалист ("на вид - лет двадцати") в самопальном свитере с вышивкой "The Beatles". Для Чижа эта встреча оставила более глубокий след.
- Чернецкий безусловно на меня повлиял - своей манерой, подачей вокальной. Естественно, я пытался писать под него. Можно сказать, что это было неким подражательством кумиру. Но Сашкин "полит-рок" был прицельным, адресным. А у меня - набор фраз, лозунгов кумачовых… Ну, а вокальную манеру я точно брал с него. До этого я пел минимум на октаву выше, а стал петь, как Чернецкий, микстом, и диапазон у меня изменился: все верха сошли на нет…
ЛЕТО 1988: "РОК-ТУРИСТЫ"
"Я покоряю города истошным криком идиота.
Мне нравится моя работа.
Гори, гори, моя звезда!"(рокерская походная).
II-й Горьковский рок-фестиваль стал важным этапом в биографии "ГПД". Полтора года репетиций и концертов сделали свое дело: сработал закон перехода количества в качество. Группа нашла свой репертуар, саунд и преданных поклонников. Звание "лучшей "металлической" группы области" стало тому подтверждением. Для настоящего успеха не хватало самой малости - известности за пределами Нижегородского рок-н-ролльного княжества.
В "эпоху рок-туризма", которой журналисты назвали 1987–1988 годы, совершить прорыв на новые территории было несложно. Этой экспансии способствовали фестивали, гремевшие тогда по всему СССР - от Череповца до Владивостока. Рок-клубы, которые их устраивали, приглашали интересные группы из других городов, отправляя туда в свою очередь собственные делегации. Сравнительно небольшие деньги на билеты, гостиницы и питание добывались либо у комсомола, либо у меценатов из числа кооператоров и крупных госпредприятий. Нередко вместо гонораров музыкантам платили только суточные: три рубля с копейками. Портвейн стоил два рубля, пачка болгарских сигарет - полтинник, общепитская котлета - 17 копеек, кусок хлеба - копейку. Чего еще было желать?..
Вскоре в эту кипучую жизнь окунулась и "ГПД". На фестивале в Горьком дзержинские "металлурги" так понравились делегатам из Калуги, Кирова и Арзамаса, что их стали наперебой зазывать в гости. Но большинство устных договоренностей так и остались "протоколом о намерениях". Единственным надежным партнером оказался Ижевский рок-клуб. За выступление на своем фестивале он не предложил никакого гонорара, но твердо пообещал, что оплатит дорожные расходы и проживание в гостинице.
Взять отгулы на работе помог Олег Попов. Его общественная нагрузка - "директор группы" - не была игрой в шоу-бизнес. "ГПД" развивалась естественно, как живой организм: сначала возникала потребность, затем она получала свое скромное оформление (так было со звукооператором, осветителями и пиротехниками). Когда группа стала выступать на разных площадках Дзержинска и Горького, потребовался некто, кто взял бы на себя функцию организатора.
Таким человеком стал Попов, который сделал в "ГПД" классическую карьеру рок-менеджера: светооператор, "звукарь" и, наконец, директор. За массу проколов и накладок он получил прозвище "Великий Администратор". Но свою неопытность Олег компенсировал бешеным напором и трогательной заботой о музыкантах.
- На концерте в Горьком, - говорит Баринов, - Чиж срывает голос, а ему наутро снова петь. Нужно горячее молоко. Где ты его ночью возьмешь?.. Попов выходит из гостиницы, смотрит: вон окошко горит в соседнем доме. Приходит туда, падает на колени: "Дайте молока!". И ему дают!..
Когда ГПД-шники погрузились в вагон, их настроение, по словам Чижа, напоминало монолог Шуры Балаганова: "Вот мы едем, мы сыты. Может быть, нас ожидает счастье!..". Во всяком случае, поездка в Ижевск уже воплощала идеал каждого рокера: играть свою музыку и получать за это, если не деньги, то хотя бы ночлег и харчи.
Вдобавок Попов сообщил, что в Ижевске, кроме выступления на фестивале, у "ГПД" запланированы еще два сольных концерта. Причем, не где-нибудь, а в местном Дворце спорта - для советского уха это звучало почти как "Вудсток" или "стадион Уэмбли". (Правда, по приезду выяснилось, что никаких сольников у "ГПД" не будет: Попов в очередной раз всё перепутал).
Приключения продолжились в гостинице. Когда Майк отправился за выпивкой, его попросили заодно купить чаю. Но поскольку в СССР случился очередной товарный кризис - "чайный", в продаже был только непонятный зеленый.
- Взяли у горничной тазик, налили воды и забодяжили, - вспоминает Баринов. - Сдуру-то… А чай, зараза, возбуждающим оказался. Всю ночь не спали - сидим, как дураки, ржачка распирает, а у нас наутро съемка. Нас предупредили: оденьтесь покрасивее, будем фотографировать вас для плакатов и буклетов. И мы утром, как зомби, с эмалированными рожами выходим…
Уже к вечеру фотографы отпечатали большую стопку черно-белых снимков, где гости из Дзержинска выглядели как рок-демоны - космы, хмурые взгляды исподлобья, гитары наперевес. Внизу карточки было оставлено место для автографа. Перед концертом неизбалованная публика расхватывала эти фотографии по 6 рублей за штуку (по тем временам - цена ящика пива). "Продлёнщикам", разумеется, не перепало ни копейки. Но они были рады уже тому, что впервые ощутили себя объектом шоу-бизнеса.
Гастроли в Ижевске стали для "ГПД" важным опытом овладения "чужой" аудиторией. На сцену дзержинцы вышли вторыми, когда зал еще толком не "разогрелся". Прием, соответственно, был довольно прохладным.
- А мы уже привыкли, что зрители должны "колоситься", что энергия из них прет, - говорит Чиж. - Ну, естественно: нас же в Ижевске никто не знал. И мы, зашуганные, отыграли так себе…
Реванш был взят на гала-концерте, где "ГПД" устроила шоу-импровиз. Не последнюю роль в нем сыграл танец. Майк Староверов, как обычно, вышел к публике в мягких хромовых сапогах, подаренных тестем-отставником. Чтобы скрыть их офицерское прошлое, он оторвал каблуки и подошву, но поленился вытащить все торчащие гвоздики. Шляпки таких же гвоздей, только покрупней, вылезали из дощатой сцены.
- Майк наступит ногой - его как даст током!.. - вспоминает Баринов. - Было впечатление, что он пытается сплясать то ли "Яблочко", то ли лезгинку. После второй песни белый, как мел, он подбежал к Чижу: "Пойдем отсюда, я больше не могу - меня током убивает!".
Отличился и Быня - он прыгал так неистово, что у него сорвалась с ремня гитара, и лопнули по шву знаменитые "тигровые" штаны (горьковская тусовка до сих пор вспоминает их с восторгом) - оранжевые, с черными продольными полосами. В результате ему пришлось доигрывать концерт, невежливо повернувшись к залу задницей.