В стране с 14-15-миллионным населением имелось 40 тысяч мечетей. При каждой мечети был мулла, при каждом мулле его помощник да еще два-три-четыре служителя.
Легко подсчитать: 40 тысяч мечетей, в среднем по пять человек в каждой - это 200 тысяч верующих фанатиков, преданных великому Аллаху, для которых Коран двенадцать веков являлся основой духовной жизни. А теперь вопрос: кто же на самом деле духовно владел судьбами Афганистана - НДПА с 14–15 тысячами членов обоих крыльев, имевшая власть в Кабуле и провинциальных городах, или те 40 тысяч мулл, которые вокруг мечетей образовали местные общества на основе веры в Аллаха и преданности Корану?
За 70 лет советской власти мы, конечно, вытравили - во всяком случае думали, что вытравили - жестоко и цинично - православную веру, уничтожая людей, ссылая их на Соловки, подкупая и вербуя в КГБ священнослужителей. И уж тем более мы считали, что покончили с исламом на территории наших советских республик. Как глубоко и непростительно мы ошибались!
Прошло совсем мало времени после распада СССР, краха КПСС, ее идеологии атеизма, а какую силу успела вновь обрести церковь, сколь сильны сегодня ее идеалы и проповеди, которые привлекают тысячи и десятки тысяч православных и недавних нехристей. А что делается в мусульманском мире?! Его вожди стремятся укрепить ислам на территории бывшего СССР. И там, где корни оказались крепче и где их не удалось уничтожить - например, в Таджикистане - ислам стремительно возродился. Да и в других исламских регионах. Знал ли об этом у нас всесильный КГБ? Знать-то, очевидно, знал, да не сделал должных выводов из этого. А Андропов ох как верил своим агентам за рубежом. В этом я неоднократно убеждался и в Египте, и в Чехословакии, да и здесь, в Афганистане.
В те первые дни Афганистан открывался мне не по книгам и чьим-то докладам. Я, что называется, физически ощущал жизнь этой страны. Огромная армия, действующая по указанию центральной кабульской власти; плохо вооруженные и неизвестно за кого воюющие войска Царандоя (министерство внутренних дел); построенная по образцу нашего КГБ тайная полиция, так называемая Служба государственной информации - СГИ с ее Хадом (спецподразделениями). Всех их мне, как ГВС в ДРА надо было объединить и заставить - именно заставить - воевать за идеалы их Апрельской (Саурской) революции.
На огромных пространствах Афганистана народно-демократическая власть установилась лишь в крупных городах - Кабуле, Герате, Кандагаре, Мазари-Шарифе, Джелалабаде, Кундузе и других. Большинство же населенных пунктов в уездах и волостях находились в руках мятежных полевых командиров.
По имевшимся у нас разведданным в пределах Афганистана в различные месяцы года находилось от 50–60 до 70–80 тысяч мятежников, большей частью в районе Кабула и юго-западнее столицы, а также в ущелье Панджшер, в центре страны, в районах Кандагара и Герата и особенно густо в районе Джелалабада, то есть в юго-восточной части Афганистана, примыкающей к Пакистану и Индии. Большие группировки имелись и в районе Мазари-Шарифа, и в северо-восточной провинции Бадахшан, соседствующей с нашим Таджикистаном.
Центральные дороги - восточная, идущая на Кабул через перевал Саманган, и западная - через Герат-Кандагар - практически контролировались мятежными силами.
Мы с Владимиром Петровичем немало размышляли обо всем этом. Можно себе представить как в чужой стране сидят два генерала, два иноверца, которых и позвал-то в эту страну на помощь далеко не "афганский народ", как это тогда у нас в газетах писали - сидят и решают: как бы это так изловчиться, чтобы заставить самих афганцев воевать с афганцами, да при этом еще и "вручить" кабульскому руководству ответственность за все происходящее, ответственность, от которой оно всячески открещивалось как только могло… Конечно, столь масштабные политические действия нам представлялись заботой посла и посольства, представителей ЦК КПСС и работников КГБ. Но шла война, и мы думали прежде всего о своей доле ответственности.
- А как обстоят у нас дела с сохранением военной тайны при подготовке операций? - спросил я Черемных.
- Эх, Александр Михайлович, в этом деле мы глупцы.
- То есть как?
- Ну посудите сами… Давайте поразмышляем.
И мы размышляли. Сергей Леонидович, будучи человеком опытным, доводил боевые задачи до частей и подразделений на рейд не раньше, чем за двое - максимум трое суток. Афганской стороне задача ставилась за сутки до начала рейда. И все равно - о любом рейде становилось известно душманам! И участники рейда часто попадали в западню или ловушку.
Воевать и видеть, как нас повсюду предают - что может быть тяжелее? Мы не исключали, что это делалось преднамеренно и в согласии с главным принципом афганского руководства: чем хуже - тем лучше. Для решительного пресечения утечки сведений из частей и соединений афганской армии к моджахедам центральное политическое и военное руководство ничего не делало. В результате и мы, и участвовавшие в рейде афганские части и подразделения несли огромные потери. Учитывая все это, мы прибегли (по моему решению) к необычному, даже своевольному и рискованному способу сохранения в тайне наших планов. Об этом расскажу я чуть позже…
- Карты-то … - и Черемных зло выругался - с планами боев на очередной месяц лежат в столах у Бабрака и Рафи. Без охраны! - И еще злее: - Думайте, где и когда нас накроют…
- Думаю, - без энтузиазма ответил я.
Настало время прощаться с Соколовым и Ахромеевым. На ужин в посольстве по случаю их отъезда пришли высшие должностные лица афганского руководства.
Как и подобает в этом случае, много добрых слов произносилось в адрес отъезжающих. Табеев воспользовался поводом, чтобы громогласно заявить о тесном взаимодействии посольства и парткома с военными, благодаря чему, дескать, в стране твердо установлена народная власть и можно смело надеяться, что в скором времени Афганистан станет чуть ли не членом Варшавского Договора. Сергей Леонидович, как человек сдержанный, слушал молча, да и мысли его уже, вероятно, были далеко, в Москве - там придется докладывать членам Комиссии ПБ и о сделанном, и о положении в стране, и о перспективах. А перспективы эти…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
За свою долгую армейскую службу: от красноармейца-курсанта полковой школы в 1940 году до генерала армии и командующего войсками перворазрядного военного округа, а затем и первого заместителя Главкома сухопутных войск СССР - всюду, по мере роста моей служебной каланчи - я твердо придерживался правила: быть всегда готовым к выполнению любого служебного поручения, большого или малого.
И в соответствии с этим правилом - нес свой армейский крест, оправдывая (как тогда было принято отмечать) доверие руководства Минобороны, ЦК КПСС, Политбюро и лично самого Генерального секретаря. Да, такой был лексикон.
Мне был чужд рьяный и беспринципный карьеризм, я старался вырабатывать в себе стойкость и деловые качества офицера, генерала "открытого боя". И эти качества не раз находили применение на практике. Однако среди начальников высокого ранга мне иногда приходилось замечать и иные устремления, которые, как я считал и считаю, не. соответствуют кодексу порядочности.
Опишу один неприятный для меня эпизод взаимоотношений высоких военных чинов Министерства обороны. Вспоминать об этом противно, ну да уж - что было, то было…
…На следующее утро, после приема в посольстве, устроенного в связи с отъездом из Афганистана группы С. Л. Соколова, все приехали в Кабульский аэропорт, чтобы проводить военачальников. Афганцы, у которых по традиции принято пышно встречать, на сей раз, и тоже в соответствии с традицией, демонстрировали скромность: отработанный пар выпускают без свистка - он свое дело сделал.
На проводах группы Соколова были все (кроме Бабра-ка) политические и государственные руководители во главе с Кештмандом. Присутствовала и вся верхушка нашего посольства.
Почетный караул не выставлялся.
И вот в последние минуты, перед тем как отъезжавшие вошли в самолет - в суматохе прощания, объятий и поцелуев, взяв меня осторожно под локоть и подтолкнув в сторону от других, Ахромеев нервно, тихо и с дрожью в голосе, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
- Строго конфиденциально.
- Слушаю, Сергей Федорович.
- Министр просит… - Ахромеев явно не торопился…
- Я слушаю.
- Понимаешь, я передаю… Он просит, чтобы ты самые важные данные по войне докладывал только ему, министру (и Сергей Федорович сделал на этом слове особое ударение), а не Огаркову.
- Ты о чем это, Сергей, говоришь? - вспыхнул я.
- Сам понимаешь о чем. - И, переминаясь с ноги на ногу: - Мне все это до одури… - и он сплюнул, не договорив фразу.
Я чувствовал себя раздавленным, хуже: облитым помоями. Даже растерялся и не сразу нашел что ответить. Сказал лишь:
- Не по адресу. - И уже потверже повторил: - Не по адресу.
- Мое дело передать просьбу. А ты думай и решай - и мне послышались в его словах нотки нахальства и дерзости.
Мы услышали голос Соколова, стоявшего у трапа:
- По коням!
Ахромеев бегом двинулся к трапу, и я зашагал за ним.
Обнялись с Соколовым. Я пожелал ему мягкой посадки.
- Ну а ты здесь крепись, поддержу, - по-доброму, мягко сказал Сергей Леонидович.
Мы с Ахромеевым посмотрели друг на друга и после секундного колебания горячо и нервно обнялись.
- Прости меня! - он был явно смущен. - Прости!
- Я-то прощу… А история?
- А-а! - и он не по возрасту легко взбежал по трапу в самолет.
Я не стал дожидаться, как принято, пока самолет наберет высоту и ляжет на курс и незаметно уехал с аэродрома.
Прошло немало лет, но до сих пор мне памятны все детали того разговора. На душе становится муторно, и кажется, что уши начинают гореть, как если бы меня уличили- в чем-то неблаговидном.
И дело не в том, что я впервые столкнулся с интригой - конечно, мне и ранее приходилось наблюдать непорядочность среди высоких военных чинов. Но то, что я узнал в тот день - о нечистых отношениях в треугольнике Устинов - Огарков - Ахромеев, меня поразило, подорвало всякую мою веру в существование порядочности вообще.
Шла жестокая, большая война, которая требовала, как я считал, абсолютной кристальной чистоты в отношениях между людьми, по чьим планам и приказам здесь гибли сотни и тысячи людей.
И вот старикашка Устинов, чтобы скрыть свою немощь и свою некомпетентность и чтобы "достойно" выглядеть перед подчиненными, решил получать от меня важнейшую информацию о войне путем "обходного маневра", то есть минуя Огаркова!
Уму непостижимо!
Я ходил от стенки к стенке в своем кабинете и размышлял, сопоставлял уже известное и пытался просчитать еще не известные мне факты из кремлевской закулисной жизни.
Устинов - один из пяти главных руководителей СССР. В прошлом - сталинский нарком боеприпасов, а затем нарком вооружений. Один из организаторов создания и развития атомной промышленности в стране. В этом его заслуга, и вряд ли кто другой смог бы столь эффективно организовать дело по созданию атомного щита государства. Вместе с тем, он опытнейший сановник, приближенный в свое время к Сталину, обласканный им, а впоследствии и Хрущевым, Брежневым, Андроповым.
Устинов, конечно, силен. Но сила его, похоже, уже в прошлом. Мы, командовавшие войсками округов, знали, что армейская среда злословит в отношении Устинова как министра обороны, называя его "чучелом гороховым". Не странно ли?.
С Дмитрием Федоровичем я общался неоднократно и вспоминаю его портрет со всеми подробностями. Вот он, стоит рядом со мной - старый, дряхлеющий, на широко расставленных полусогнутых ногах, носками вовнутрь. Фуражку он носил по-одесски, набекрень, кокарда находилась при этом не на линии носа (как положено по форме), а над правым глазом, из-под фуражки виднелись подкрашенные хной волосы; пряжка ремня также была сдвинута набок.
Я с трудом увязывал его облик с воинским званием маршала Советского Союза и с должностью министра обороны.
- Надо руководить войсками в лайковых перчатках, одетых на железную руку, - поучал он меня, в то время командующего войсками Прибалтийского военного округа. И добавлял что-то про необходимость выходить на передовые рубежи, как того требует партия и лично Леонид Ильич.
А молва тем временем ширилась: "чучело гороховое".
Но молва, как водится, не вполне точно отражала вес и значение этого человека - всесильного и опасного. И мне, во время службы в Афганистане приходилось держаться с ним всегда начеку, не позволяя втянуть себя в какую-нибудь интригу, чтобы не оказаться, грубо говоря, у него под седлом.
Немало зная о взаимоотношениях Огаркова и Устинова, я приходил к таким выводам. Николай Васильевич нарушил одно правило, которым был обязан руководствоваться начальник Генерального Штаба: быть умным ровно настолько, чтобы не досаждать своим интеллектом министру обороны.
По своей порядочности и русской простоте Огарков на первых порах, в бытность Устинова министром обороны делал все возможное для обучения его военному делу, особенно тактике, оперативному искусству и стратегии. Все шло хорошо, но старик Устинов, честолюбивый и властный, почувствовал в этом опасность для себя и стал, в противовес Огаркову, приближать к себе его заместителя - Ахромеева, явно готовя его на замену Огаркову - потому что не терпел рядом с собой тех, кто обнаруживал свое превосходство. Николай Васильевич, конечно, вычислил этот ход. Но было поздно…
Из доверительного разговора с Огарковым мне было известно, что, когда на заседании Политбюро решался вопрос о вводе войск в Афганистан, он решительно выступил против, заявив: "Мы восстановим против себя весь восточный исламизм, и политически проиграем во всем мире". Его оборвал Андропов: "Занимайтесь военным делом! А политикой займемся мы, партия, Леонид Ильич!".
- Я - начальник Генерального Штаба, - не сдавался Огарков
- И - не более! - парировал председатель КГБ. Андропова поддержали А. П. Кириленко, К. У. Черненко, М. А. Суслов и, конечно, Д. Ф. Устинов. А в заключение этой перепалки Леонид Ильич, тяжело кряхтя, промолвил:
- Следует поддержать Юрия Владимировича.
Это было первое крупное поражение Огаркова. И Устинов этим немедленно воспользовался, стал более решительно готовить ему замену. И кандидатура была под рукой - С. Ф. Ахромеев, человек умный и работоспособный, с незаменимым опытом генштабиста, но при этом еще и послушный, покладистый.
После ввода войск в Афганистан, что бы ни делал Огарков - для усиления ли группировки наших войск, для более эффективного ли планирования военных операций, или проведения военной политики в ДРА - все это воспринималось в Комиссии Политбюро по Афганистану мягко говоря, с недоверием, даже подозрением, и более всего - со стороны Андропова и Устинова.
А вот теперь дело дошло до прямого шантажа и изоляции министром обороны - кого? - начальника Генерального Штаба воюющей страны.
Я продолжал измерять Шагами свой кабинет.
С Сергеем Федоровичем Ахромеевым армейская служба свела меня в 1957 году на Дальнем Востоке, когда с должности командира мотострелкового полка я был назначен командиром 47-й гвардейской Сталинградской мотострелковой дивизии, что по тем временам было редкостью, исключением: молодой полковник, минуя службу в должности начальника штаба дивизии либо заместителя комдива, сразу "идет" на дивизию, да еще полного состава, то есть развернутую по штатам военного времени. Моим заместителем и был назначен с должности командира танкового полка 32-й танковой дивизии полковник Ахромеев С. Ф. Ему в ту пору шел тридцать четвертый год.
Оба мы были молоды, оба в росте, и от нас министр обороны Р. Я. Малиновский и командующий войсками ДВВО В. А. Пеньковский ожидали высоких результатов. Предстояло очень много работать. Не скромничая скажу, что мы с Сергеем Федоровичем умели тогда делать все: стрелять из любых видов оружия, водить танк и любую другую машину, выполнять все упражнения на спортивных снарядах, бежать кросс на 3 километра вместе с солдатами. И главное - мы умели работать по 26 часов в сутки. Особенно неутомим был Ахромеев. Он "на второй руке" был офицер-золото, умница, незаменим во многих начинаниях и делах, все доводил до блестящего результата.
Так прошли два года. В конце учебного 1959 года состоялась двухнедельная инспекционная проверка дивизии. Ею руководил командующий войсками ДВВО генерал-полковник В. А. Пеньковский. Неожиданностей не было. Без натяжек и поблажек дивизия отчиталась с достоинством. И мне даже не верилось, что наш - не очень-то щедрый на поощрения! - командующий определил общую оценку дивизии за год: "хорошо". Мы чувствовали себя на вершине счастья.
Воспоминания увели меня далеко. Случайно увидев свое отражение в зеркале, я заметил, что улыбаюсь. Но было не до улыбок…
Да, тогда с Ахромеевым мы чувствовали себя на коне…
Вскоре мне предложили принять в командование 32-ю танковую дивизию. Ее командир полковник Тараканов и его ближайшие заместители отстранялись от должности.
Ко мне же заместителем направлялся - ну конечно же! - Сергей Федорович.
Малиновый околыш на фуражке я сменил на черный и на погоны прикрепил танковую эмблему. Началась работа на полигонах и танкодромах. Предстояло переквалифицироваться в настоящего танкиста.
Шли недели и месяцы. Сергей Федорович оставался неутомимым, добивался хороших результатов. Однажды, было это в начале 1961 года, на меня вышел из Хабаровска по ЗАС (засекречивающая аппаратура связи - Ред.) командующий войсками округа..
- Доложите обстановку, - коротко и властно потребовал Пеньковский.
Я с волнением начал докладывать…
- Не тарабань! Не на плацу, - остудил меня командующий. - Как Ахромеев?
Я помолчал, не сразу поняв, к чему клонит КВО. Но собеседник продолжал:
- Комдив из него выйдет, а?
- Командир дивизии будет хороший! - радостно ответил я.
- Напиши ему аттестацию.
Тот разговор и определил дальнейшую судьбу Ахромеева. Через две недели он был назначен командиром танковой дивизии в Белорусский военный округ, в танковую армию С. К. Куркоткина.
Говорят, что в армии все временно. Это верно. Но о переводах с одного места службы на другое говорят иначе: они - постоянны.
С. Ф. Ахромеев с радостью покидал Дальний Восток, тем более идя на дивизию, да еще - в Белоруссию.
На прощание он поблагодарил меня за аттестацию и выдвижение. И, напутствуя своего товарища, я решил сказать ему то, что думал, но прежде не говорил:
- Сергей! Не обижайся. Дам совет на будущее. - Он насторожился. - На "второй руке" ты - идеален. Но штыка в позвоночнике у тебя нет, поясница хорошо натренирована. Будь потверже. Имей свое "я".
Сергей Федорович не обиделся и поблагодарил за совет.
Многие годы он держал меня в курсе своих дел по службе. Я отвечал ему тепло и по-доброму.
А сам продолжал служить на дальнем Востоке.
Кстати сказать, в то время в штабе ДВВО, в должности Начальника оперативного управления служил молодой полковник Н.В. Огарков. Мы с Ахромеевым знали и уважали его - на войсковых учениях Николай Васильевич играл определяющую роль и проявлял себя в высшей мере способным и талантливым офицером. Вот с тех пор наша с Огарковым служба на Дальнем Востоке и переросла в настоящую, крепкую и верную дружбу.