Я продолжал расхаживать по кабинету. Там, в Москве, треугольник: Устинов… Огарков… Ахромеев. Ну а мне-то здесь, в Кабуле, как быть?
"Бди!" - вспомнил я Козьму Пруткова. Но великий афорист говорил и другое: "Зри в корень".
Сомнения мои постепенно таяли. Я уже знал что делать.
Пригласил Самойленко, Бруниниекса и Черемных. Попросил дежурного принести нам чаю. А тягостные свои размышления запрятал подальше и не стал ни с кем ими делиться.
Предстояло спланировать боевые действия на ноябрь месяц. Разработкой общевойсковых операций занялись два штаба - мой и Туркестанского военного округа. Тем временем продолжались рейдовые операции, об отказе от которых я еще не поставил в известность Москву, но у себя, вместе с Черемных, уже пришел твердо к этому намерению. Мне не хотелось преждевременно задевать самолюбие Соколова и Ахромеева, да и вызывать кривотолки, вроде: "Пришел, увидел, победил", или "новая метла по-новому метет".
Приближалась зима. Времени для решительных действий оставалось немного. В нашем распоряжении были октябрь, ноябрь и половина декабря - не больше. Мы с Максимовым решили, что надо отказаться от рейдовой войны и громить душманов по зонам. Цель поставили решительную и бескомпромиссную - разгромить формирования душманов в центре ДРА: севернее, юго-восточнее и южнее Кабула и вокруг него километров на 80-120, а также в районе Кандагара. Это надо было успеть в ближайшие полтора - максимум два месяца. Нельзя было также ослаблять и боевые действия в ущелье Панджшер, в районах Герата, Мазари-Шарифа и в центральной горной части страны. Одновременно необходимо было перекрыть основные маршруты, дороги и, желательно, тропы (их около сотни на протяжении 1600-1800-километровой границы с Пакистаном), по которым в Афганистан постоянно притекали свежие силы моджахедов.
Я решил нанести сильный удар по важнейшим зонам, избрав для начала три из них - Центр, Кандагар, Джелалабад. Картина разгрома душманов по зонам сводилась, популярно объясняя, к следующему. Определенный участок территории (60 км на 80 км, либо поменьше - 20 км на 30 км), где по нашим агентурным данным сосредоточены сильные группировки душманов, внезапно - именно внезапно! - окаймляется восемью, десятью, двенадцатью вертолетными десантами, перекрывая все входы и выходы в эту зону. В течение двух, трех, четырех суток над этой зоной активно, на низких высотах, действуют истребительно-бомбардировочная авиация и вертолетные полки, нанося удары по выявленным базам душманов, их боевым гнездам и живой силе в горах, ущельях, либо полевых сооружениях, парализуя всякий маневр душманов внутри зоны. Попытки отдельных групп душманов выскочить из зоны пресекаются огнем и действиями вертолетных десантов, к тому времени уже усиленными полевыми подразделениями из дивизий 40А и ВС ДРА. Затем - совместными действиями советских и афганских войск в течение трех-четырех недель - каждая зона рассекается и очищается от душманов. Как правило, наиболее дерзкие и боеспособные группировки душманов уничтожаются в открытом бою, либо при их попытке вырваться из окружения. Многие деморализованные нашими ударами сдаются в плен. В каждой зоне временно (до 10–15 суток) остаются небольшие совместные гарнизоны советских и афганских подразделений, на их штыках устанавливается власть, и ее бразды передаются местному руководству. Затем основные усилия войск перенацеливаются для таких же операций в другие районы.
Этот способ боевых действий в Афганистане, предпринятый нами с ноября 1980 года, далекий от всяких классических рекомендаций военной науки, был вынужденным и исходил из условий далеко не классической войны в Афганистане. Для полевых командиров моджахедов и для их пешаварского руководства все это было не только неожиданным, но и (по нашим агентурным данным) поставило движение непримиримых в Афганистане в критическое состояние, вызвало переполох в руководстве движением, склоки и распри, обвинения друг друга в бездарности, трусости и даже сговоре с басурманами.
Однажды во время работы над картой генерал Черемных спросил меня:
- Как будем знакомить афганцев с нашими планами?
Я уловил подтекст вопроса Владимира Петровича.
- Разрабатывай две карты.
Он посмотрел на меня, не вполне понимая. Тогда я повторил:
- Разрабатывай две карты. Одна реальная, другая - мистификация…
- Да вы что, Александр Михайлович?
- Москва будет знать. Разрабатывай две карты. Я беру ответственность на себя.
Так мы и поступили.
Первую карту знали в полном объеме только я, Черемных, Самойленко и Бруниниекс, командующий ТуркВО Максимов и его начштаба генерал-лейтенант Кривошеев Григорий Корнеевич.
Второй карте была уготована роль "дезы". Ее предстояло показать Бабраку Кармалю, а, возможно, и оставить у него или у министра обороны. Во избежании каких бы то ни было оплошностей, либо недоразумений и для сохранения в строжайшей тайне моего решения о "двух картах" я приказал Черемных знакомить посла, представителя КГБ и представителя ЦК КПСС с фальшивой картой.
Конечно, взял я тогда огромный грех на душу, но ради единственной цели - сохранить наш замысел в строжайшей тайне, чтобы уберечь как можно больше жизней наших и афганских воинов. Я беспредельно верил в порядочность Черемных, Самойленко, Бруниниекса, знавших об этой тайне. И, конечно, верил Максимову и Кривошееву.
Вскоре мы доложили Бабраку, что разработка предстоявшей войсковой операции завершена, и я готов познакомить его с содержанием нашего плана. Вместе с Черемных я прибыл во дворец. Бабрак встречал нас, как обычно, в присутствии товарища О.
- Реально ли выполнение поставленных задач? - спросил меня глава государства.
- Реально.
- Хорошо. Оставьте эту карту у Рафи и скажите, что мне уже доложено, - четко перевел переводчик слова главы государства.
- С планом операций, с этой картой мы познакомим посла Советского Союза, представителя КГБ и представителя ЦК, - поставил я в известность Бабрака Кармаля.
- Особенно представителя Юрия Владимировича, - и Бабрак почти угодливо посмотрел на товарища О.
За воротами дворца Черемных ухмыльнулся:
- Верно мы поступили. Карта будет храниться в столе Рафи. Кабинет у него охраняется СГИ… А та охрана - продажная шкура, - и добавил: - Так и мы же не лыком шиты!
Вспоминать этот эпизод мне сейчас крайне неприятно. Но что было, то было. Это лишь один из тех многих примеров, которые коробят меня и заставляют думать о той войне как о деянии, во многом постыдном и позорном.
Надо было лететь в Москву на доклад и согласование. Связался с Огарковым. Решили, что полечу вместе с Черемных, уж больно ответственное дело: первый доклад.
- Прилетайте оба. Возьмите с собой в Ташкенте начальника штаба ТуркВО, - добавил Огарков.
Это было 5–7 октября 1980 года.
В Москве Огаркову в основном докладывал я - в таком деле надо брать всю ответственность на себя.
Начальник Генерального штаба Николай Васильевич Огарков слушал внимательно в течение полутора-двух часов. Потом, ничего не сказав, повел нас с Черемных и Кривошеевым к министру обороны. В кабинете Устинова находились Соколов и Ахромеев.
Устинов встретил приветливо.
- Ну что? Как идут дела? Как успехи? Скоро ли будет у нас шестнадцатая союзная республика?
Николай Васильевич, чтобы приблизить разговор к делу, сказал, что я готов доложить план операции на ноябрь месяц по разгрому главных сил моджахедов и подготовке 40-й армии и ВС ДРА к зимнему периоду.
И вот третий час стоим в кабинете Устинова около огромного прямоугольного стола. На столе разложена топографическая карта масштаба 1:200 ООО. На карте заголовок "План боевых действий войск 40-й армии и афганской армии на ноябрь 1980 г.". У стола стоит Устинов, рядом с ним, справа от него, я. Напротив нас - Огарков, Соколов, Ахромеев, Кривошеев, Черемных. Они видят карту "вверх ногами".
Мой доклад прошел гладко.
Устинов слушал и курил сигарету за сигаретой. Легкий сизый дымок стоял над столом. Мы обсуждали политическую ситуацию в стране, возможные наши дипломатические ходы, экономическую жизнь ДРА, национально-племенные проблемы, охрану границ, состояние тыла ВС ДРА. Устинов любил, когда присутствующие активно и дружно обсуждали под его руководством проблемы войны, очевидно, этим компенсируя свой недостаток знаний военного дела и искусства ведения боев и операций. И все курил и курил. Министр обороны спрашивал об обеспечении частей 40-й армии горючим, боеприпасами, о том, как действуют танки в горах. Спросил и о здоровье товарища Бабрака Кармаля. А вслед за этим и о здоровье товарища Спольникова (представителя КГБ в Афганистане).
- А изучал ли эту карту товарищ О? - вдруг спросил Устинов.
Вот тут-то я впервые и почувствовал всю меру ответственности за рискованную комбинацию с "двумя картами" и возможные последствия для себя и сотоварищей, участвовавших в создании этих "двух карт". Назревала драма, а, возможно, и громкий скандал. Врать я не научился и не умел. А правду доложить Устинову не мог - он, я был уверен, не поймет и все и всех загубит. Но, как обычно в такой обстановке, выручил нас самый младший по званию и должности.
- Товарищ министр обороны! - не в меру громко отчеканил Черемных, - товарищ О. присутствовал у Бабрака Кармаля, когда Главный военный советник докладывал о задачах 40-й армии и ВС ДРА на ноябрь месяц 1980 года.
О двух картах Черемных, конечно же, умолчал.
- Ладно, - буркнул Устинов, - а товарищ Спольников, - не унимался Устинов, - участвовал в разработке этого плана?
Устинов явно решил наотмашь бить по самолюбию кадровых военных, уделяя весьма подчеркнутое внимание представителям ведомства Ю. В.
- Я спрашиваю: Спольников участвовал в работе или нет? - грубо рявкнул сталинский нарком.
Лицо Огаркова вытянулось, Соколов невозмутимо молчал, остальные притихли.
- А? - громко и тяжело закашлял Устинов.
- Дмитрий Федорович, обо всем и в полном объеме м доложим Юрию Владимировичу, - твердо и уверенно пытался подытожить этот неприятный для нас разговор Огарков. И продолжил:
- Разрешите нам дальше продолжить работу.
- Пожалуйста, - уже мягко вымолвил Устинов, - и докладывайте, докладывайте, докладывайте. Днем и ночью докладывайте. Все это очень важно…
Во время своего доклада я постоянно смотрел на Соколова, пытаясь понять, как отреагирует на него Сергей Леонидович, ведь именно сейчас он в полной мере увидел, как я собирался "продолжать" его линию боевых действий. Думаю, он все прекрасно понял и в душе согласился: было время - он все решал, как считал нужным, а теперь пришел новый человек и принимает свои решения на основе собственного анализа.
Устинов спросил его об отношении к содержанию доклада.
Соколов ответил, что надо утверждать.
- Конечно, надо утверждать, - согласился Устинов. - Но я думаю, нужно, чтобы и Юрий Владимирович свою подпись поставил.
Встречи с председателем КГБ мне пришлось ожидать недолго. Он принял сразу же, как только я оказался в его приемной. Встретил, как и прошлый раз, на середине кабинета. Поприветствовал тепло и, вроде бы, дружелюбно. Лицо Андропова показалось мне еще более мучнистым, а голос визгливее, чем в прошлую нашу встречу. Я подробно доложил ему о целях и задачах на ноябрь месяц, поставленных перед 40А и ВС ДРА. Сказал, что обо всем этом мною доложено товарищу Устинову.
Он внимательно выслушал мой доклад и тихо спросил:
- Каковы, по вашему мнению, отношения внутри Политбюро ЦК НДПА?
Мне не хотелось вязнуть в политических интригах. Я нес ответственность не за отношения внутри Политбюро ЦК НДПА, а за войну. Поэтому от прямого ответа уклонился:
- Юрий Владимирович, очевидно, более объективно доложат об этом Табеев, Козлов и Спольников.
- Ну хорошо. А как крылья?
- Парчам сейчас насчитывает около полутора тысяч членов. Это элита, верхушка, это, главным образом, власть в центре, в Кабуле, в министерствах, в ЦК и администрация в провинциальных городах. Но хальк - тринадцать-тринадцать с половиной тысяч - доминирует в армии. И мы должны это учитывать. И очень с этим считаться.
- Надо, однако, форсировать рост парчам.
- Хальк - армия, - говорю я, - и там, в подразделениях, частях, даже соединениях он всесилен.
Андропову, чувствую, это не понравилось. Но он продолжал:
- А каково ваше влияние на товарища Бабрака Кармаля?
- Мне трудно сказать, каково мое влияние на него. Да я и не ставлю цель иметь на него прямое влияние. Мое дело выполнять указания Центра. И как можно лучше решать боевые задачи.
- До меня доходит, Александр Михайлович, что при докладах афганскому руководству ваши выводы довольно однозначны…
- Не вполне понимаю, Юрий Владимирович.
- Ну, надо предлагать какие-то варианты, а уж они пусть выбирают.
- Такую возможность я им даю. Но все-таки окончательный выбор, наверное, должен быть за нами, за мной, как за Главным военным советником.
- Это, конечно, правильно, - согласился Андропов и немного помолчал.
- А как поживает Анахита Ротебзак?
Я смутился, не сразу поняв, о ком идет речь. И Андропов не замедлил продолжить:
- Вы что, ее не знаете?
- Знаю, конечно знаю, Юрий Владимирович, - и в памяти уже возникло все прочитанное и услышанное об этой женщине.
- Она ведь в свое время спасла Кармаля.
- Слышал об этом, Юрий Владимирович.
Мне было известно: однажды на митинге в Герате, когда Бабрак Кармаль призывал к свержению короля, мусульмане забросали его камнями и готовы были убить. В этот момент к собравшейся разъяренной толпе выбежала с белым платком в руке молодая и красивая Анахита Ротебзак и, бросив этот платок под ноги собравшимся, не позволила расправиться с Бабраком.
Андропов, как бы продолжая мои воспоминания об Анахите Ротебзак, с улыбкой и с каким-то особым удовольствием произнес:
- Королевских кровей женщина! Будьте к ней внимательны. Она в критический момент поможет вам.
- Хорошо, - отвечаю.
- А как дела с сохранением тайны? С замыслом вот этих операций? - он показал рукой на карту.
У меня по спине пробежали мурашки. Через толстые стекла очков меня буравил пронзительный взгляд Андропова. Неужели кто-то… Нет-нет, не может быть…
- Надеюсь, все в порядке?
Не знаю, как чувствует себя человек на детекторе лжи, но в кабинете Андропова я был брошен в темную холодную бездну. Казалось, в какую-то долю секунды, что все пропало, легенда разоблачена, и неожиданно для себя я резанул:
- Все в порядке, Юрий Владимирович!
Словно тяжело больной, я вышел из кабинета Андропова.
Громыко нас заслушивать не стал.
В ЦК КПСС не пригласили.
Я один зашел к Огаркову. Он с обычной проницательностью спросил:
- Ты ЭТУ карту докладывал Кармалю, Рафи и аппарату посла?
Я поискал такие слова, чтобы и смысл их был ясен, и чтобы на Николая Васильевича не перекладывать часть ответственности за мою грязную игру. Да, именно грязную: И я ответил:
- Вы прекрасно понимаете, какую карту я докладывал Бабраку. Ее же, после ознакомления посла, представителя ЦК и КГБ я отдал Рафи.
Я подчеркнуто произнес слово "какую", что не оставило у Николая Васильевича никаких сомнений в моих действиях. И он сказал:
- Ну, и слава Богу!
В его словах я услышал себе поддержку и одобрение..
К началу операции "Удар" у меня уже был создан аппарат фронтовой группы управления (ФГУ) сокращенного состава. Об этом я еще в Москве, перед отлетом в Афганистан, просил Огаркова. И он обещал мне содействовать. Обещание свое Николай Васильевич сдержал. Я особо вспоминаю об этом, потому что ФГУ - важнейший инструмент в руках ГВС, без которого я не имел бы возможности самостоятельно и творчески работать, не чувствовал бы по-настоящему ни реальности боевых решений, ни поля боя, ни маневра в действиях, ни всей полноты ответственности за ведение войны. В Афганистане я постепенно вводил в курс дел генералов и офицеров по ноябрьским операциям. Прежде всего командарма-40 генерал-лейтенанта Бориса Ткача. А спустя некоторое время - и афганскую сторону. В последнюю очередь - за два дня или за один день - у военных это называется "Д минус два" или "Д минус один" - посвящал в планы вертолетного десантирования причастных к этому командиров как советской, так и афганской сторон.
Операция начиналась высадкой вертолетных десантов, которые перехватывали основные направления на Кабу - сначала Центр, потом Юго-Восток и одновременно Юго-Запад. Офицеры Штаба ГВС и Генерального Штаба ВС ДРА разъехались и готовили батальоны советских войск, батальоны и полки афганских войск для нанесения удара по расчленению группировок душманов в зонах.
В конечном счете, рассекая окаймленные десантами зоны на отдельные мелкие участки, мы овладевали аулами…
Началась жизнь на колесах, в боевой обстановке, в постоянной готовности встретить смерть в бою. Я находился в основном в войсках - на КП или КНП командира корпуса, дивизии, часто выезжал непосредственно в район боевых действий, на КП командира полка или в воюющий батальон.
Каждые три-четыре дня я вылетал в Кабул для доклада Бабраку Кармалю о ходе боев. Тогда же для взаимного информирования встречался и с послом: я рассказывал ему о боевых действиях, он мне - о политических новостях.
Генерал Черемных регулярно докладывал о наших действиях в Москву, общался с посольством, представителем КГБ Спольниковым и представителем ЦК КПСС Козловым, а также с афганским Генштабом.
Главные бои шли в центре, вокруг Кабула. Там действовали части 1-го армейского корпуса, 4-й и 5-й танковых бригад ДРА, а также соединения и части 40-й армии. Министра обороны Рафи я брал с собой лишь когда считал целесообразным. Бабрак Кармаль со мной ни разу нигде не бывал, несмотря на мои неоднократные приглашения.
Я шел на жестокие решения. Операции проводились ценой большой крови моджахедов. И все ради одного: обеспечить спокойную жизнь в течение зимы населению этих зон.
За время осуществления операции "Удар" мы потеряли примерно 700–800 человек. Потери же противника, который не ожидал подобного развертывания дел в операциях, оказались в 10–15 раз больше, то есть 10–12 тысяч человек. К концу ноября наше положение в центре и в районе Джелалабада сильно упрочилось. Бабрак Кармаль и его окружение радостно воспринимали возможность установления народной власти в уездах и волостях, правда, уповали они в этом деле на 40-ю армию.
Проведение операции "Удар" подтверждало правильность выбранной нами стратегии и тактики ведения войны. Появилась реальная надежда на скорейшее установление демократической власти в этих регионах да и в стране целом. Но результаты боевых действий надо было подкреплять действиями политическими на государственном уровне. Кабул предлагал только одно: установку гарнизонов. И Табеев с этим соглашался, и даже старался повлиять на меня.
Я был против оставления на длительное время небольших гарнизонов на отвоеванных территориях:
- Мы растянем всю армию, - говорил я Табееву, - воевать будет нечем.
- А как американцы во Вьетнаме действовали?
- Американцы тоже так не делали. Они уничтожали и сжигали все к чертовой матери техникой и напалмом. Здесь нам на это нельзя идти. Мы же дружественная страна!