До сих пор я помню одну из них. Ее звали Ахавни Башмакян. Она была очень приветлива и исключительно внимательна. Помню ее еще по массовым экскурсиям в 1938-1940 годах, которые РМС организовал в Родопах. Помню, как мы пели советские песни и декламировали революционные стихи, а иногда наиболее подготовленные представители молодежи читали лекции.
Ахавни стала душой армянских девушек и главным организатором встреч. Мы называли ее сестренкой. С нею мы делились всем, даже самыми интимными своими переживаниями.
Дом Ахавни на улице Кубрат, 18, стал нашим вторым боевым штабом. Позже в этот дом мы принесли пишущую машинку и ротатор. Там печатались ремсистские и партийные документы. В этом доме в 1944 году Лиляной Димитровой был написан некролог на смерть Сашо Димитрова.
О том, что за человек Ахавни, можно судить по одному рассказу, который позже я слышал от ее подруг.
…После убийства Лиляны Димитровой произошел большой провал. Почти вся армянская молодежь, вступившая в РМС, попала в тюрьму, а кто сумел, бежал в горы.
Ахавни вместе с другими девушками арестовали. Среди них в тюрьме находилась одна женщина с грудным ребенком. Полиция создала для них невыносимые условия. В большую, похожую на яму, темную камеру затолкали десятки женщин и девушек. Их держали несколько дней без хлеба и воды, чтобы заставить рассказать о связях с РМС и выдать своих товарищей. Воздух и свет проникали к ним лишь тогда, когда одну за другой их выводили из душной камеры на допрос и неслыханные пытки. Но в самом тяжелом положении оказалась мать с ребенком.
Тогда Ахавни организовала всех женщин в камере для оказания помощи матери с ребенком. И ребенок этот стал для всей камеры родным. Ахавни первой взяла ребенка на руки и теплом своего тела высушила его мокрые пеленки. Потом все женщины одна за другой начали сушить пеленки и согревать своим теплом этого младенца. Малыш находился в надежных руках. Дни и ночи армянские девушки заботились о гражданине будущей социалистической Болгарии. Они верили в скорую победу…
Сколько ушедших в прошлое историй напомнила мне старая продавщица книжного магазина Мелине!
ПОМНИМ О БОЕВЫХ ДРУЗЬЯХ, ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ
Я специально выбрал себе комнату на одиннадцатом этаже, и при этом именно такую, в которой широкие, современного типа окна смотрят на юг и вбирают в себя, словно фотообъектив, отблески Марицы.
Симпатичная девушка с огромными голубыми глазами подала мне ключ от номера 1009. В это время ко мне подошел какой-то человек, сдержанно улыбнулся и взял у меня чемодан. Он нажал кнопку лифта, и мы поднялись на последний этаж гостиницы. Открывая мне двери, дядя Ангел - старый тесняк, а сейчас администратор новой модной гостиницы "Марица" - указал мне на озаренный ярким светом город и глубоко вздохнул:
- Жаль, что нет Йонко и что он не может посмотреть с высоты этого этажа на сегодняшний Пловдив. Нет больше темных переулков. Помнишь постоялый двор "Кацигра", вон там, где яркие огни? А корчма "Марица" - какое это было жалкое убежище, помнишь? Кто из нашего края не помнит ее! Сколько плетеных корзинок с продуктами доставляли из наших родных сел, чтобы мы не умерли с голоду!
Все, что говорил мне Ангел, хотя и будоражило память, но особенно меня не волновало. Я слушал его рассеянно, внимательно всматривался в новостройки и испытывал такое чувство, будто рассматриваю Пловдив из другого мира, с другой планеты.
Я широко раскрыл окно и засмотрелся на Марицу. После полуночи город затих. Только время от времени мимо проносилась автомашина или чей-то голос нарушал тишину. Небо скрылось в пелене темно-серых предвесенних облаков. Звезд не видно, а вокруг светло. Светло от неоновых вывесок, трепещущих в ночи, как светлячки. Силуэты исторических Пловдивских холмов вырисовывались передо мной, словно огромные памятники - стражи великого прошлого. Освещенный мощными прожекторами, возвышался высоко над городом памятник Алеше с поднятым мечом, которым он защитил всех нас от фашистской чумы. Я не мог отвести глаз от этого символа непобедимой силы Советской Армии, спасшей человечество от позора.
…Майор Сидоренко первым прибыл на своей боевой матине в Пловдив, и его никто не встречал. Ему предстояло предварительно уточнить все вопросы, связанные с размещением советских войск. Это был строгий человек, но когда он улыбался, то от него веяло какой-то мудрой простотой.
- Вы партизан? - воскликнул поседевший воин. - Хорошо, молодец!
Я онемел и не мог вымолвить пи слова. Ведь мне впервые выпало счастье встретиться с советским человеком. Впервые видел советского офицера. Я был удивлен: неужели это и есть советские люди? Да, оказывается, они совсем обыкновенные! Я внимал каждому его слову, запоминал каждое его движение. Готов был сделать для него все. Да и могло ли быть иначе? Вместе с майором Сидоренко мы отправились осмотреть казармы…
Где ты сейчас, советский сокол? Может быть, в генеральском мундире продолжаешь оставаться в строю или где-нибудь сложил голову?..
Сильный шум реактивного самолета нарушил спокойствие пловдивского неба и отвлек мои мысли. Я всматривался в стальную птицу, в Марицу. Мне вновь вспомнились последние месяцы борьбы с фашизмом, боевые друзья, отдавшие свои молодые жизни за победу, - Лиляна, Малчик…
Весна 1944 года наступала медленно. Ее заждались товарищи в горах. Ждали ее наступления и подпольщики в городе. С приходом весны мы выбрались из землянок и подвалов.
Мы с Лиляной шли вдоль берега Марицы, мечтая о дне победы. Стоял теплый вечер. Я на короткое время спустился в город, но не имел права там задерживаться, в горах меня ждали. Я рассказывал о деятельности бригад имени Христо Ботева, Васила Левского и Стефана Караджи, о ремсистах, составлявших большинство в этих отрядах. Затем заговорил о наших планах на будущее.
Лиляна слушала меня очень внимательно. О чем она думала? Может, обдумывала указания о дальнейшей работе, которые должна была дать мне, или просто мечтала о чем-то? Разве не могла и она спокойно гулять по набережной Марицы, разве не могла и она беззаботно перебирать волосы любимого? Я всматривался в красивые черты ее лица и видел в ней руководителя, строгого судью нашей партизанской молодежи.
Мы шли с Лиляной вдоль Марицы, время от времени умолкая и задумываясь то о птичьем весеннем гомоне, то о судьбе нашей молодости. Марица текла медленно и бесшумно. С другого берега реки доносились голоса армян. Бедные, усталые от тяжелого трудового дня, они встречали ночь грустными песнями, а мы, укрывшись в тени прибрежных кустов, продолжали строить планы на будущее.
Впервые мне довелось так откровенно разговаривать с Лиляной, и я мог глубоко заглянуть в ее глаза, в которых горела какая-то красивая мечта. Она обладала значительно более широким кругозором, чем мы, знала больше нас и умела смотреть далеко вперед. Лиляна стремилась читать все о Советском Союзе и знала о многом. Она мечтала учиться в Москве.
- Если доживем до победы, - говорила она, - поедем учиться в Советский Союз.
Я не знал, что ей ответить, такая мысль мне в голову не приходила. Я неопределенно покачал головой.
- Тебе, вероятно, не верится, что это возможно?
- Победа решит все!
- Именно победа, - добавила Лиляна. - Но до тех пор нужно бороться, как никогда еще мы не боролись. Чем ближе свобода, тем больше надо усиливать борьбу. Враг еще силен, но мы заставим его сложить оружие!
И задумалась. Какая-то птица пролетела над нами, словно бы подавая сигнал, что пора расставаться. Взор Лиляны устремился куда-то вдаль. Когда мы уходили, луна, словно светлячок, засеребрилась в ее волосах…
Цепь воспоминаний оборвалась… Но вот рядом с Лиляной встал Малчик.
И с Малчиком мы тоже гуляли в этих же самых местах. Я только что вернулся из казармы, и у меня еще после военной службы не отросли волосы. Во второй половине дня в квартале Капан всегда было наиболее шумно, поэтому мы направились к Марице.
Остановились на левом берегу реки. Присели. Я посмотрел на Малчика в надежде, что он сейчас заговорит, но тот молчал. Молчал и я. А у наших ног грустно плескались воды Марицы. Желтые плакучие ивы, казалось, стонали.
- Ты слышишь? - поднялся Малчик. - Марица плачет. Марица оплакивает Болгарию, наших погибших друзей.
Его слова тогда произвели на меня глубокое впечатление. В тот момент я был готов броситься на любого агента, вступить в бой с карателями, мстить без пощады за погибших товарищей.
Мне вспомнился 1943 год, когда нам с Йонко пришлось столкнуться на берегу Марицы с полицейскими. Здесь Йонко убили. Здесь и я мог погибнуть…
Я отошел от окон и подумал об Ангеле. Посмотрел на часы: стрелка показывала одиннадцать. Ничего. Позову старого тесняка и угощу его. Нажал кнопку звонка. Ангел словно только этого ждал - тут же пришел.
- Ангел, возьми, пожалуйста, в баре две бутылки шампанского. Что-то не спится. Хочу выпить с тобой на том месте, где могла быть моя могила.
Он вышел, через несколько минут вернулся и с шумом открыл бутылку:
- Я догадался, что именно здесь вы с Йонко вели тот бой.
Я поднял бокал, но не смог сделать и глотка. Напротив стояли Малчик и Лиляна, а голос Йонко не переставал звучать в моих ушах:
- Прощай, брат!..
СКАЖИ ИМ, МАМА, ПУСТЬ ПОМНЯТ…
Дороги, дороги,
Партизанские тропы,
Среднегорские леса и поляны,
Неужели я когда-нибудь вас забуду?!
ВСТРЕЧИ СО СМЕРТЬЮ
До рассвета оставалось два часа. Дул холодный ветер, разгоняя темные облака. Время от времени показывалась луна, освещая все вокруг неверным, безжизненным, фосфорическим светом. На севере все отчетливее вырисовывался силуэт Стара-Планины. Над всем этим господствовала мертвая и властная тишина.
Мы шли вчетвером - Штокман, Йонко, Веселин и я. Торопились. Требовалось как можно скорее прибыть на явку недалеко от села Войнягово.
Вскоре мы подошли к пенистой и мутной реке Стряме. Остановились.
- Какое сильное течение у этой проклятой реки! - сказал Веселин и тихо добавил: - Хоть бы она не оказалась глубокой.
- Возьмемся за руки и перейдем ее вброд! - сказал Штокман.
Мы взялись за руки и вошли в воду. Где-то на середине реки наша цепь разорвалась. Здесь течение оказалось особенно бурным, настойчиво пыталось свалить нас, и иногда каменистое дно ускользало из-под ног.
- Ну и противная же эта река! Вроде и не такая глубокая, едва до пояса, а какое сильное течение! - снова заговорил Штокман.
Он шел первым. За ним - Йонко и Веселин, а я - последним.
Пошатываясь и теряя равновесие из-за неровного дна реки, мы кое-как добрались до противоположного берега.
Сквозь поникшие ветви ив уже виднелись ближайшие дома села Войнягово, доносился хриплый собачий лай и мычание скотины. Справа, в направлении Стара-Планины, среди Карловской долины, возвышался небольшой, одинокий, почти голый курган. Мы направились к нему.
Когда подошли и оставалось пройти всего лишь сотню шагов, со стороны кургана донесся громкий голос:
- "Орел"! "Орел"!
Это был пароль, условленный с Карамфилом. Он командовал подразделением войняговцев в отряде имени Васила Левского.
- "Облако"! - последовал наш отзыв.
После этого из синеватого, предрассветного тумана показалась статная фигура молодого парня.
- Карамфил! - воскликнули мы в один голос.
- Здравствуйте, товарищи! - Он подошел и протянул нам обе руки.
Радостные и возбужденные, мы окружили его, обняли и забросали вопросами:
- Ну как вы здесь? Держитесь крепко?
- Пришло ли к вам новое пополнение молодежи?
- А сейчас, Карамфил, - сказал я, - представлю тебе товарища Штокмана. Он назначен к вам новым командиром отряда. С ним некоторое время останусь и я. А этих товарищей - Веселина и Йонко - возьми в свое подразделение. Оба они бывалые партизаны. Останутся у вас до весны. Чудесные ребята, будут помогать тебе в работе.
Веселин засмеялся.
- Ты, Ватагин, так нас представил, будто мы плотники из Мраченика - ведь еще неизвестно, кто кому будет помогать. Ведь этот край нам совсем не знаком.
- Товарищи, предлагаю, пока не рассвело, отправиться вон в тот лес, - предложил Карамфил. - Там проведем весь день, а к вечеру отведу вас в лагерь. Ну, пошли, здесь нас могут увидеть.
Мы последовали за ним. Вскоре вошли в лес. Когда взобрались на горный хребет, за вершиной Кадрафил уже взошло солнце. Место, выбранное нами, оказалось удобным, и оттуда как на ладони просматривалась вся Карловская долина и аккуратные села, разбросанные у подножия между Стара-Планиной и Среднегорьем. Белой лентой тянулось шоссе, связывавшее Войнягово, Свети-Климент, Малый и Большой Богдан. Оно проходило у самого подножия хребта, где мы расположились.
- Вы отдыхайте, а я останусь дежурить, - предложил Карамфил.
Мы согласились. Ведь лучше всего спится под утро, после того как всю ночь шел не останавливаясь. Когда солнце начнет приятно пригревать, любая полянка манит усталого путника прилечь.
Легли на траву и заснули глубоким сном…
Вдруг откуда-то издалека донесся тревожный и взволнованный голос часового:
- Товарищи, вставайте! По шоссе приближаются полицейские!
Я вскочил и посмотрел вниз. По дороге шли полицейские.
"Уж не напали ли они на наш след?" - подумал я.
Мои товарищи тоже встали. Веселин и Йонко, разозленные не на шутку, ругались.
- Черт возьми, нет нам покоя! - произнес Штокман.
Мы приготовились и стали ждать, не прекращая следить за полицейскими.
- Эх, хорошее у них оружие! - с нескрываемой завистью воскликнул Карамфил. - И так оно сверкает на солнце, что сил нет оторвать глаз! А ведь в нашем отряде половина товарищей не имеет оружия, хотя все они молодые горячие ребята.
Я повернулся к Штокману, но еще ничего не успел ему сказать, а он все понял и, повернувшись к Йонко, сказал:
- Йонко, следи за полицейскими.
Карамфил посмотрел:
- Ну что, померяемся с ними силами, а? Представляете, если нам удастся добыть новое оружие, какая радость будет в лагере! Да ведь скоро годовщина Октябрьской революции! Давайте отпразднуем ее как следует, пошлем свой боевой привет Красной Армии!
Мы решили устроить засаду.
- Они прошли мимо! - крикнул Йонко. - Направляются к Свети-Клименту. Я посчитал, их - двадцать три человека.
И посмотрел вдаль.
Через полчаса полицейские в синей форме вошли в село и исчезли среди домов. Свети-Климент хоть и маленькое, но смелое и непокорное село. Оно пережило много блокад, но осталось твердым и непоколебимым.
"Кого из матерей сейчас заставят рыдать эти гады?" - мелькнула мысль, и невольно вспомнил Брезово, свой родной дом. Мне рассказывали односельчане, как интернировали моего отца, мать, брата и сестру. Мать плакала. Отец осмотрел двор, вошел в хлев к скотине, стиснул зубы и махнул рукой. Потом всех моих родных взяли под стражу, заставили проститься друг с другом и отправили в разных направлениях. Арестовал их известный в селе предатель и подхалим Петр Арколо. Местный полицейский ушел, не подпалив солому, которой набил обе наши комнаты. Хорошо, что потом дядя Стойо позаботился о доме и скотине, поддержал интернированных, помог им. Добрый дядя Стойо, хотя и беспартийный, он всегда знал, на чью сторону надо встать, кому в трудную минуту подать руку.
Солнце уже поднялось высоко и стало припекать склоны войняговских гор. Голос Йонко заставил меня вздрогнуть:
- Смотрите, они возвращаются!
- Ну-ка, товарищи, займите свои позиции и стреляйте! Не забывайте, о чем мы договорились! - сказал Штокман.
Составленный план нападения, несмотря на то что нас было в пять раз меньше, все же позволял благодаря внезапной атаке разгромить полицейскую группу. Мы решили занять позицию с обеих сторон шоссе, там, где какая-то речушка пересекает его под небольшим мостом.
Штокман и Йонко должны залечь в овраге с одной стороны дороги, а Карамфил, Веселин и я - с другой.
Место оказалось удобным, хотя и абсолютно оголенным, но враг не мог нас обнаружить, так как крутизна берега служила отличным прикрытием.
Когда группа полицейских приблизится на расстояние двадцати шагов, Штокман и Йонко первыми откроют огонь. Мы же пока стрелять не будем. Естественно, полицейские, попав под неожиданный обстрел, сразу же залягут в кювет, спиной к нам. Тогда Карамфил, Веселин и я обстреляем их с тыла.
Мы спустились вниз. Обменялись рукопожатиями со Штокманом и Йонко, которые заняли свои места, и втроем перебрались через шоссе. Я проверил свое оружие.
- Ну, желаю удачи! - прошептал сверху Штокман.
- И вам! - ответили мы.
Вокруг было спокойно. Через несколько минут на повороте показались полицейские. Они шли без всякого строя, лениво, некоторые расстегнули шинели и сняли фуражки, другие несли на плечах винтовки, как палки. Они походили на стаю ленивых и сытых волков. Впереди шел старший, рослый и упитанный. Вот они приблизились на расстояние двадцати шагов. Мы уже совсем отчетливо видели их ненавистные самодовольные лица и руки, те самые руки, которые носили по селам насаженные на шесты партизанские головы и поджигали дома бедняков…
Внезапно прозвучали два выстрела. Штокман и Йонко начали действовать. Полицейские бросились врассыпную. Одни кинулись в кювет, другие залегли прямо в пыли посреди шоссе. Застрочили их автоматы. Весь огонь они направили на Штокмана и Йонко. Наступал наш черед. Единственная ручная граната, которую я имел при себе, весьма нам пригодилась. Я бросил ее в середину группы полицейских. Раздался сильный взрыв. Полицейские в панике никак не могли понять, что происходит. Одни из них вскочили на ноги и, как обезумевшие, бросились вниз к Войнягово, другие, так и не успев опомниться, падали, подкошенные нашими пулями.
Карамфил, справа от меня, целился спокойно и уверенно. Время от времени он улыбался и восклицал:
- Бейте их, товарищи! Ура-а-а!
Веселин почему-то медлил. Его "гречанка", как он называл свой греческий карабин, часто давала осечку.
- Эй, Ватагин, да мы их перебили всех! Дай-ка мне свой нож, что-то "гречанка" опять заела.
- Бери, Веселин, скоро мы ее заменим. - Не прекращая вести огонь, я передал ему нож.
И в этот момент я почувствовал, что мне обожгло локоть, и, ощупав правую руку, я обнаружил на ладони кровь.
- Ватагин, у тебя на руке кровь, что с тобой, ты ранен? - крикнул встревоженный Карамфил и бросился ко мне.
- Пустяки, царапина, - успокоил я его.