И решил взводный просить начальника пулеметной команды поручика Ржичицкого оставить парнишку во взводе. Пусть, мол, поглядит, что такое война. А там, коль не устоит, можно будет отправить назад.
Ванюша был представлен полковому начальству. И поступило новое решение - оставить его во втором взводе, под ответственность взводного старшего унтер-офицера Шаповалова. По прибытии на место сосредоточения обмундировать и зачислить подносчиком патронов.
Поезд отправился дальше. А ночью в районе крепости Ковно, в лесу, эшелон разгрузился. Огней и фонарей не зажигали, покуривали в рукав. Моросил дождик, низко над лесом висели густые облака, плотно закрывая все небо.
После разгрузки полк вышел на шоссе и, то растягиваясь, как гармошка, то сжимаясь, двинулся в сторону города Олита. Беспрерывно сыпал дождь, было холодно.
Ванюша, шагая всю ночь за двуколкой, промок до последней нитки и продрог. Уже на рассвете кто-то из солдат сжалился над парнишкой, дал ему свою палатку. Ванюша покрылся полотнищем, стало как будто теплее. А дождь усилился, шагать за двуколкой было тяжело - ноги в дырявых ботинках мокрые, то и дело в них похлюпывает вода.
Пулеметчики шли понурые, обозленные. Хотя у солдат добротные юфтевые сапоги воды не пропускали, все были угрюмы - чувствовалась усталость. За ночь и полдня прошли, наверное, верст тридцать, а кое-кто, явно преувеличивая, говорил, что и все сорок. Вдали, в хмурой сетке дождя, показалась колокольня костела. Колонна сошла с дороги в лес и остановилась на ночлег. Люди садились прямо на раскисшую землю и засыпали.
Ноги гудели, как налитые свинцом, от спящих солдат поднималась испарина. Отдавало кислым запахом намокших шинелей и сапог. Ванюша тоже уснул, пригревшись в тесном кругу пулеметчиков.
Подъехали походные кухни. Солдаты начали подниматься, загремели котелки. У кухонь выстроились длинные очереди. Получив обед, люди тут же на обочине дороги ели. Коновод принес и поставил перед унтер-офицером Шаповаловым котелок дымящегося жирного борща. В другом котелке была гречневая каша с подрумяненными шкварками. Ванюша сглотнул слюну. Взводный, видимо, заметил это.
- Ну, что ж, сынок, подсаживайся, отведаем солдатской пищи. - И он протянул Ванюше добрый ломоть хлеба.
Деревянной ложкой Ванюша уже обзавелся. Пообедав и выпив горячего чая, господин взводный, его коновод - седьмой номер рядовой Дратва - и Ванюша устроились на мокром сене под большой сосной, накрылись полотнищами палатки и крепко уснули.
Где-то в голове колонны горнист сыграл подъем, в батальонах его повторили. Кончился ночлег. Как прошла ночь, никто и не заметил. Наскоро позавтракали и двинулись дальше. Наконец после тяжелого перехода, длившегося двое суток, полк добрался до местечка Меречь и расположился на постой. Пулеметная команда разместилась в большом сарае с сеновалом. Шестнадцать двуколок в два ряда были установлены в обширном дворе, а лошади на коновязи за сараем.
Внизу за обрывом протекала речка, через нее был перекинут высокий деревянный мост. Оттуда начиналась дорога на Друскеники. Тем временем кончился дождь, появилось солнце. Солдаты обрадовались, сушили обмундирование и белье.
Такова была солдатская жизнь, как успел понять ее Ванюша в первые дни. Тяжела эта жизнь, тяжела оторванность от дома - спи на сырой земле: как говорится, шинель под себя, шинель на себя, шинель под голову; мокни под дождем и кляни судьбу свою, закинувшую тебя в незнакомый край. Может, завтра придется тебе идти под пули и неизвестно, что ждет впереди. Но вот наступила передышка, выглянуло солнце, обсушился солдат, пообедал как следует - и отошла душа его, и радуется он этой выпавшей на его долю минуте душевного покоя. Можно жить на белом свете, а что дальше будет - поглядим...
Ванюшу вызвали в канцелярию команды. Каптенармус оглядел его и повел к большому фургону, покрытому брезентом. Это был вещевой склад. Там каптенармус подобрал обмундирование Ванюше. Гимнастерка и шаровары подошли впору, а сапоги и шинель были великоваты. Шинель немного подрезали снизу и ушили в плечах в полковой швальне, а в сапоги пришлось положить стельку из соломы. И вот из паренька, в дырявых башмаках, в промокшем, изрядно поношенном сером костюмчике, вышел солдат - подносчик патронов первого пулемета второго взвода. На вооружение он получил тесак - бебут и драгунскую винтовку без штыка. Радости Ванюши не было границ. Огорчало только одно - все пулеметчики были вооружены короткими карабинами, которые были легче и не выдавались выше плеча своими дулами, а у него - длинная и тяжелая драгунка.
- Что ж делать, пока поносишь драгунку, - сказал взводный, - а как заведется заручный карабин, так сразу получишь.
Стояли солнечные, теплые дни. Солдаты отдохнули, постирали в речке белье и портянки и, можно сказать, были готовы ко всему. Начальник пулеметной команды и младшие офицеры (их было в команде двое) провели с солдатами беседы. Так и так, мол, постигла наши войска неудача, и они отступили из Восточной Пруссии, но дела улучшаются, и мы скоро перейдем в наступление. Эти беседы вызвали оживленные солдатские толки. Теперь говорили уже в открытую, что 2-я армия генерала Самсонова окружена немцами и начисто уничтожена. Виноват во всем генерал Ренненкампф, потому что не помог 2-й армии, не пришел вовремя на поле сражения - и все потому, что он не русский, а немец... Толкуя об этом, пулеметчики озирались, боясь офицеров.
2
Осенним вечером полк подняли по боевой тревоге. В сумерках роты и батальоны вытянулись в походную колонну по шоссе, что шло на Друскеники. Совсем стало темно, по колонне передали - "не курить", и полк двинулся. Шли молча, ровный стук колес двуколок пулеметной команды сопровождал цокот копыт лошадей. Иногда из-под подков выскакивали и тут же гасли искры.
Тысячи людей, мерно покачиваясь, двигались плотной массой. Слышался тихий говор солдат: кто вспоминал жену, детей, кто сетовал, что по хозяйству дома управляться некому.
- Землю надо пахать, зябь поднимать.
- Опять же и буряк копать, вывозить на завод...
- А хлебушко-то молотить когда?! Что дети есть будут?
- Говорят, на столбе шпиёна поймали. Передавал по телефону про выход нашего полка. Конные ординарцы его тут же маханули и опроса не произвели.
- Так ему и надо!
- А может, это и не шпион, а линейный рабочий линию поправлял?
- Может, и так, да поминай как звали. Война, браток, всяко бывает: лес рубят - щепки летят.
- Принять вправо! - послышалась команда.
Люди колыхнулись вправо и пошли по обочине дороги. Через некоторое время мимо строя в голову колонны проехало несколько всадников.
- Это наш полковой командир поехал - полковник Мартынов, - объясняли Ванюше пулеметчики. - Говорят, был генералом в японскую войну, да разжаловали за хорошее обращение с солдатами. Будя, говорят, раз не умеешь шкуру спущать с солдатского хребта...
Где-то вдали послышались глухие раскаты орудийной стрельбы. Потом взрывы стали периодически то усиливаться, то стихать. Солдаты смолкли, прислушиваясь к стрельбе. И под орудийный гул каждому почему-то вновь вспоминались дом, семья, свое родное село. А кое-кому вспомнился завод либо фабрика, но таких было мало - полк состоял почти исключительно из крестьян Елисаветградского уезда, Херсонской губернии.
Вслед двигался 255-й Аккерманский пехотный полк. При его формировании в Одессе кто-то пустил слух, что он останется в городе нести караульную службу, поэтому все, кому не хотелось ехать на фронт, давали солидные взятки писарям воинского начальника, чтобы зачислиться в этот полк. Писарям только этого и надо было, они поддерживали слухи, брали взятки, действительно зачисляли дающих в Аккерманский полк, а потом, когда полк отгрузился и отправился на фронт, посмеивались над простаками. В дураках в основном оказались одесские торговцы, призванные по мобилизации.
Там, откуда слышалась артиллерийская канонада, появилось зарево пожара. Сразу дохнуло близостью войны, солдаты стали еще тревожнее и настороженнее.
На рассвете полк подошел к небольшому населенному пункту - показался обязательный в каждом селе в этих местах костел. Пулеметчики сошли с дороги в лес и расположились биваком: разбили коновязь, выпрягли лошадей из пулеметных двуколок, а сами двуколки поставили в два ровных ряда за коновязью; так же ровно, по шнурку, натянули палатки; карабины сложили в козлы. Заняли свои места дежурный по команде и дневальные во взводах. Господа офицеры - в сторонке, в своих офицерских палатках.
В глубине леса послышалась яростная артиллерийская стрельба.
- Вот это да! - раздались голоса. - Поддают немцам наши артиллеристы!
Оживленными замечаниями сопровождалась каждая артиллерийская очередь.
За лесом было большое поле, а за ним опять лес - темный и густой. На этом поле и взвились один за другим султаны земли от артиллерийских разрывов. Потом разорвались снаряды и прямо над биваком засвистела шрапнель, правда довольно высоко.
- Да ведь это немцы лупят, братцы!
- Вот те на...
Вмиг все пришло в движение. Солдаты, кто в чем был, высыпали на шоссе и устремились в направлении, обратном недавнему движению полка. Некоторые офицеры также повыскакивали из своих палаток в одном белье и присоединились к бегущим солдатам. Не отставали и пулеметчики... Паника, неразбериха. Наспех запряженная двуколка с пулеметом, повозка лишь с одной лошадью в упряжке, солдаты, одетые, но разутые, либо в сапогах, но без шинели, кто с оружием, кто без оружия, - все смешалось и неслось в невероятной сутолоке назад, в местечко Меречь. В общем гаме и шуме прозвучал где-то в стороне бивака 255-го Аккерманского полка ружейный выстрел, а затем оттуда донесся душераздирающий крик:
- Уби-ли-и! Умира-а-ю!
Этот крик еще больше подстегнул людей, охваченных страхом.
Ванюша был дневальным по взводу. В первую минуту паники он растерялся - не от разрывов вражеских снарядов (он еще не понимал, что может быть убит), а именно от этой общей суматохи. Но он быстро оправился, ушел с бивака одним из последних и не забыл обменять свою драгунку на коротенький карабин. Когда Ванюша выбрался на шоссе, то увидел, как несколько верховых офицеров в полном снаряжении гарцевали среди бегущих солдат и работали плетками:
- Стой! Остановись!
Но это не действовало. Лавина обезумевших от страха людей готова была подмять и самих конников.
Появился командир полка полковник Мартынов. Его сухое строгое лицо с глубоко запавшими глазами и развевающейся большой седой бородой, расчесанной надвое, не выражало никакого страха. Он не кричал, не бранился, не угрожал. Вот за эту-то выдержку и уважали его в полку.
Придержав коня, Мартынов остановился, снял с головы фуражку и стал вытирать платком свой высокий лысеющий лоб. Потом поднял руку:
- Братцы! Елисаветградцы, куда вы?! Не позорьте мою седую бороду.
И - чудо! - полк остановился. Каждого будто осенило: в самом деле, куда они бегут? Послышались голоса:
- Стойте, братцы, надо дух перевести...
- Фу ты, проклятый немец, напужал, язви те!
- Пошли, хлопцы, обратно.
Понурив головы и опустив глаза, солдаты побрели по шоссе назад.
Командир полка негромко заметил:
- Неудобно так в беспорядке идти. Постройтесь, братцы.
Солдаты разобрались по взводам, ротам, батальонам.
- Ну вот, - улыбнулся полковник Мартынов. - А теперь шагом марш за мной.
Полк вернулся на место. Все успокоились, и каждого жег стыд. К огорчению Ванюши, нашелся хозяин карабина, и хоть последовало мудрое решение господина взводного унтер-офицера Шаповалова: "Оставить карабин у подносчика патронов Гринько, а тот, кто бросил оружие, пусть носит драгунку", Ванюша все же вернул карабин владельцу. Это старые солдаты посоветовали Ванюше избавить провинившегося от вечного укора за сегодняшний позор.
Артиллерийский обстрел бивака прекратился так же внезапно, как и начался противник не наблюдал цели, иначе он не успокоился бы - цель была редкой по выгодности.
Вскоре стала известна причина одиночного выстрела, прозвучавшего во время общей паники. Какой-то молодой солдат 255-го полка выстрелил себе в ногу... Какая судьба постигнет его? Солдата на носилках эвакуировали в полковой лазарет. Но видимо, расстреляют...
Бивачная жизнь вошла в норму. После сытного обеда, уже к вечеру, полк был построен и в сумерках двинулся дальше. Ночью, соблюдая все предосторожности, он вошел в курортный городок Друскеники. Накануне городок был обстрелян немецкой дальнобойной артиллерией. Трупы горожан еще валялись на улице. Повсюду - разбитые стекла, поломанная мебель, поваленные заборы.
- Смотри-ка, сила какая! - Наводчик пулемета ефрейтор Душенко показал на срезанную, как бритвой, медную ручку парадной двери дома, у которого стояли пулеметчики. Ручка была срезана осколком снаряда, она валялась тут же на крыльце. В массивной двери виднелись пробоины от мелких осколков, стекла выбиты.
Позже Ванюша узнал, что Германия хорошо подготовилась к войне с Россией, Францией и Англией. Она хитро обманула своих противников: перед войной немцы в военной литературе расхваливали вовсю легкую пушку-трехдюймовку, порицали гаубицу и вообще тяжелую и дальнобойную артиллерию как мало подходящую для современной маневренной войны. Такая артиллерия, мол, только утяжеляет армию и является ничем иным, как путами на ногах войск, сковывает маневр. В пример они приводили опыт русско-японской войны.
Французы и русские клюнули на эту удочку и насытили свои армии легкими 75– и 76-мм пушками с унитарным патроном, а немцы начали войну с мощной гаубичной и дальнобойной тяжелой артиллерией, имея, впрочем, и хорошую 77-мм пушку. Таким образом, они добились явного превосходства в артиллерии.
Вообще после победы над французами в 1871 году Германия невиданно усилила свою армию. Это была настоящая военная машина, где люди, прошедшие жестокую муштру, беспрекословно выполняли любой приказ. Военная служба сделалась как бы культом, причем милитаристские идеи вдалбливались в сознание немцев с детства, с первого класса школы. К началу новой войны Германия накопила огромный военный потенциал. Война отвечала давнему замыслу немецкой правящей верхушки: выйти на мировую арену, потеснить "владычицу мира" - Англию.
И вот теперь русские солдаты лицом к лицу встретились с этой силой. Все эти детали - срезанная осколком медная дверная ручка, разбитые стекла, выбитые двери, оконные рамы, глубокие воронки, разрушенные дома - слагались в страшный лик войны. Кое-кто угрюмо резюмировал:
- Да, германец, видать, силен...
После долгого блуждания по городку, уже утром, все расположились на окраине среди разбросанных по сосновому лесу аккуратненьких дач с цветниками и дорожками. Как водится, солдаты сразу заглянули внутрь дач и нашли кое-что из съестного. Даже достали из духовок еще теплые котлеты, булочки и прочую еду. И тут же лакомились.
Господа офицеры на это внимания не обращали, а некоторые так "породнились" с солдатами во вчерашней панике, что охотно ели котлеты, предложенные "их благородиям" подчиненными. На высоком берегу Немана начали рыть окопы и устраивать пулеметные площадки. Немцы были недалеко, за Неманом. Оттуда доносились выстрелы, на них отвечали стрельбой с этого берега. Солдатами овладело тревожное ожидание близких боев.
Когда из-за деревьев начало пробиваться солнце и туман наконец рассеялся, немцы открыли артиллерийский огонь. Всех так и бросило к передним стенкам окопов. Разрывы, запах гари, осыпающаяся с брустверов земля... Это была уже война.
Поступила команда: в окопах оставить дежурных, остальным уйти в укрытия. Взводный унтер-офицер Шаповалов отвел людей в глубь леса, поближе к дачам. Редкие разрывы снарядов продолжались. Откуда-то из-за леса открыла огонь и наша артиллерия. Началась артиллерийская дуэль. Солдаты стали набиваться в дачи - все-таки укрытие!
Взвод пулеметчиков очутился вместе с другими солдатами в длинной оранжерее - по полкам расставлены горшки с цветами, стекла покрыты матами. Все почувствовали себя как в настоящем прочном укрытии, тем более что здесь расположились и офицеры. А они-то знают, как укрывать солдат и себя от огня противника. Вон сидит командир третьего батальона, подполковник, пожилой человек, участник русско-японской войны. Кому-кому, а ему-то виднее, где укрываться во время артиллерийского обстрела.
Внезапно над оранжереей послышалось зловещее шипение, и в тот же миг раздался резкий треск разорвавшегося снаряда. Посыпались стекла, взметнулись комья земли, взлетели горшки с цветами. Все заволокло густым дымом. Крики и стоны людей потонули в беспрерывном грохоте. Все ринулись кто куда. Падали убитые и раненые. Ванюша залез за печку; придавленный телами других солдат, он чувствовал над собой дыхание взводного унтер-офицера. Забегали санитары с носилками. Фельдшер расстегнул было санитарную сумку и вдруг упал навзничь, раскинув руки. По щеке из пробитого виска струилась кровь.
Наконец стрельба начала стихать. Пулеметчики бросились опять в свои окопы. Санитары пронесли на носилках убитого командира 3-го батальона. Ванюше запомнилось, как он вчера в одном белье бежал вместе с солдатами, а вдогонку за ним - его денщик с кителем и брюками... Но все-таки от смерти подполковник не убежал.
Очутившись в окопах, пулеметчики подсчитывали своих. Они отделались сравнительно благополучно. Только Лопухов - четвертый номер, дальномерщик-наблюдатель - был убит, и то уже тогда, когда возвращался в окоп. Он-то и был владельцем того карабина, который хотел взять себе Ванюша во время вчерашней паники в полку.
- Ну вот, Ванюша, бери теперь карабин себе, а драгунку сдай в обоз, - сказал Шаповалов, и голос у него задрожал.
Когда дым рассеялся, сразу стало ясно, что больше всего пострадали оранжереи. Остались только печи, с высокими трубами, а стены и рамы были совершенно исковерканы. Повсюду виднелись кучи разбитых горшков, кое-где торчали из-под мусора головки красных гвоздик, похожие на свежие пятна крови, и тут же валялись окровавленные бинты и подушечки от индивидуальных пакетов, чуть розоватые от сулемы. Кое-где лежали уткнувшиеся лицом в землю убитые солдаты: санитары что-то не особенно торопились их убирать. Глухие стоны раненых дополняли тягостную картину.
Под вечер приехала походная кухня, и пулеметчики по назначению унтер-офицеров потянулись с котелками за ужином. Принесли жирный кулеш и порции мяса. Все принялись за еду с какой-то особой жадностью. Только похрустывал песок на зубах. Окопы были вырыты в песчаном грунте, и от песка невозможно было отделаться. Он набивался в волосы, в уши, в рот, за ворот гимнастерки, в сапоги, попадал в кулеш и на хлеб.