Дело было в 1996 году. Раз в неделю писатель Павел Амнуэль приносил в редакцию газеты "Вести" в Иерусалиме по два рассказа – один детективного содержания и один фантастического. И каждую неделю, принимая дискету с материалом, работающий там поэт Борис Камянов упорно задавал один и тот же вопрос (вода камень точит): "Почему бы тебе не вступить в Союз писателей?"
И каждую неделю Павел Амнуэль спрашивал его: "А что я с этого буду иметь?"
– Ну как же, вот понадобится тебе поехать на встречу с читателями, тебе оплатят дорогу, – с готовностью разъяснял Камянов.
Но поскольку никаких встреч с читателями у писателя Амнуэля не было, и он не собирался их проводить, щедрый посул коллеги не затрагивал его сердца.
– А что еще? – тянул волокиту Павел.
– А еще будешь членские взносы платить, – сдавался Борис.
На этом они расставались до следующей недели, и потом все повторялось с точностью до дежавю, пока иерусалимская редакция не закрылась, тогда Павел Амнуэль начал носить свои рассказы в тель-авивскую редакцию. Ничего особенного не изменилось – один раз в неделю по два рассказа на стандартных трехдюймовых дискетах.
Но вот однажды, в 1999 году, писатель в очередной раз пришел в редакцию, где его встретил улыбающийся зам. редактора:
– А ты знаешь, вчера тебя и еще Даниэля Клугера приняли в Союз писателей, – с порога выдал он.
– Каким образом? Я заявление не подавал, – растерялся Амнуэль.
– Собрались и проголосовали, – припечатал собеседник.
Карма.
Не секрет, что прожить исключительно писательским трудом – штука сложная, а для многих – и просто из разряда фантастики. Тем не менее, писательские меньшинства – живущие на гонорары – все-таки существуют в природе, чему автор этой книги пока что является вполне себе живым и не собирающимся вымирать подтверждением. Впрочем, разговор не обо мне.
Начинающий писатель Владимир Софиенко трудился охранником на каком-то малозначимом для нашей истории объекте. Как-то раз заступил Софиенко на пост, а там новый охранник. Познакомились. Новичка звали Олег Растатурин.
– Кроме службы, чем-нибудь еще занимаешься? – спросил Владимира новичок.
– Я пишу, – скромно потупился Софиенко.
– А я рисую, – немедленно ответствовал Растатурин.
– Да не может быть?!
– А чего не может? Я художник.
– Ок, я пишу книгу, а ты оформляешь. – Софиенко протянул руку. – Договорились?
В 2008 году книга Владимира Софиенко "Ожидание в две тысячи лет" вышла тиражом 1 000 экземпляров в оформлении Олега Растатурина.
Самое важное для начинающих художников – делать как можно больше копий с работ известных мастеров. Много раз Ашот Казарян ходил в музей слепков, где иногда дни напролет рисовал и лепил.
Однажды он решил сделать копии с нескольких произведений, хранящихся в подвале Академии Художеств. Знакомый лаборант впустил его на пару часов в подвал, а потом, забыв о своем госте, ушел домой. Дело было в пятницу вечером. Лаборант спокойно отдохнул в выходные и, явившись на работу утром в понедельник, вдруг обнаружил там спокойно работающего Ашота.
Оказалось, что тот не тратил время зря. В полной тишине, не отвлекаемый никем, он спокойно делал свое дело, только время от времени отрываясь от лепки или рисования, для того, чтобы отломить кусочек хлеба от прихваченной с собой буханки или поспать.
На одном из "Бастконов" ночью сидят в номере и тихо беседуют о своем три друга-писателя: Валерий Елманов, Андрей Посняков, Алексей Волков. Открывается дверь, на пороге незнакомый юноша. На конвентах присоединиться к чужой компании – обычное дело. Народ по большей части спокойный, доброжелательный, редко кто выгонит. Парнишка представился эстонским констеблем и до утра все жаловался да плакался, сетуя на то, как его первый конкурсный рассказ злые редакторы забраковали.
Ну, бывало и не такое. Утешали его, уговаривали не злиться и дальше писать: мол, удача такая штука… рано или поздно…
Прощаясь, от всего сердца, подарили каждый по книге. И только тут до парня дошло, что он реально ошибся дверью и все это время общался далеко не с начинающими писателями, вместе с которыми участвовал в конкурсе…
Во время Великой Отечественной войны будущий писатель и переводчик, а тогда четырнадцатилетний подросток Саша Щербаков был отправлен в эвакуацию в город Самарканд. Жить там оказалось не в пример легче, нежели в Ростове-на-Дону, где он родился и жил до войны, но все равно не мирное время…
Одним из самых ходовых товаров того времени в школьной среде были книги. За право хотя бы прочитать книгу могли заплатить даже хлебом. А тут выясняется, что у Сашиного одноклассника есть роман Жюля Верна, который Щербаков еще не читал. Желание заполучить том сделалось почти невыносимым, мальчишка ходил вокруг да около, измышляя способы заполучить желаемое. Напроситься ли в гости с ночевкой и там, притулившись на коммунальной кухне, прочитать за одну ночь? Выменять ли на что-нибудь ценное? Но было ли у него что-то по-настоящему ценное? Наблюдающий за мытарствами одноклассника приятель пуще прежнего охранял сокровище.
Наконец, Щербаков придумал, как осуществить равный обмен.
– У меня есть вторая часть "Аэлиты", – в один прекрасный день заявил он.
– Врешь?! – попытался сразу же обескуражить его приятель.
– Точнее, сама книга осталась дома, но я успел переписать ее от руки. Меняем?
Конечно, книга Жюля Верна была настоящей, в твердом переплете и с ровно напечатанным шрифтом, но только это была уже читанная книга, в то время как о продолжении "Аэлиты" никто слыхом не слыхивал. Да и разве ж это обмен, когда по прочтении книги честно возвращались к своим владельцам?
Вторую часть "Аэлиты" Саня Щербаков написал сам, благоразумно скрыв авторство.
Проглядев несколько страниц рукописи и найдя текст вполне разборчивым, а сюжет увлекательным, приятель передал на несколько дней заветную книгу.
"Исторически это был первый сиквел к "Аэлите", – подытожил рассказ Андрей Балабуха, – второй – "Звезды последний луч" Анатолия Андреева – увидел свет лишь в 1987 году на страницах свердловского журнала "Уральский следопыт". Это первое достижение. А второе – Александр Щербаков в столь раннем возрасте понял, что писательский труд может оказаться и прибыльным…".
Не всегда удается пристроить в издательства свои произведения, еще труднее сделать так, чтобы тебя замечали, издавали, предлагали поработать на заказ. Как сказал по похожему поводу Эрнест Хемингуэй: "Будь я проклят, если напишу роман только для того, чтобы обедать каждый день!".
Тем не менее, если хочешь продержаться подольше в писательских меньшинствах (я имею в виду тех, кто живет на гонорары), необходимо научиться подстраиваться.
Знакомая писательница-фантастка решила подзаработать на популярной литературе для женщин. Серия заказывала книжки по уходу за собой. Кто-то описывал волшебные упражнения, способные сделать из любой коровищи мисс Совершенство, кто-то предлагал, прежде чем начинать сбрасывать вес, научиться принимать себя такими, какие мы есть, третьи специализировались на безобидных и бесполезных масках и кремах, созданных в домашних условиях. В общем, кто во что горазд. Моя знакомая целых три месяца просидела над рукописью крошечной книжечки молодильных мазей, перемежая выдержки из тибетской литературы вырезками из пожелтевших от времени журналов "Работница", и, в конце концов, выдала труд со следующим названием: "Как в пятьдесят выглядеть на все сто".
В подъезде поселился бомж с большим нательным крестом и чашей для подаяния. К просьбам убраться глух, мимо милиции просачивается, угрозы и проклятия с него – как с гуся вода.
Называет себя "Бич Божий".
Во всех смыслах правильное название.
– Я тебя сегодня целый день пытался застать на домашнем. Где бродишь? – Звонит под вечер знакомый.
– Борис Останин в котельную пригласил.
– Сам Останин! Живой классик! Легенда! Что делали? О чем говорили?
– Да так, ни о чем конкретном, шампанское полусладкое пили.
– Шампанское в котельной! – Романтика!!!
– Какая еще романтика? – пытаюсь охладить не в меру раздухарившегося собеседника. – Мы же не вдвоем бутылочку уговорили. Человек пять было.
– А кто?
– Друзья Бориса.
– Он познакомил тебя со своими друзьями?! Ты вошла в элиту! Твоя литературная судьба решена!!!
Господи, какие эмоции! Представляю, что бы с ним приключилось, поведай я, что мы с Останиным еще и детей хотели перезнакомить. Ровесники они. Наверное, от избытка впечатлений крыша бы поехала.
В английском языке карта туза носит название "ace", от старофранцузского слова "as" – "единица". Изначально, так и было, туз стоял на самом незначительном месте, мелочь, как презрительно сказала бы моя дочь. Однако, туз интересен именно тем, что постепенно он из положения ниже некуда сделался главной картой колоды. Игроки в покер или блэк-джек, к примеру, рассказывают, что у них в игре сам игрок волен определять значение туза, будет ли он доминировать в колоде, или довольствоваться последним местом.
Как ни странно, на продвижение единицы – туза вверх, повлияла французская революция, когда туз стал ассоциироваться с человеком, который, родившись никем, может подняться над венценосными особами и диктовать свою волю королям. Приблизительно с того же времени слово "ас" начали применять к людям, достигшим степени мастерства в том или ином роде деятельности.
На очередной выставке на Пушкинской, 10 молодой человек, захлебываясь эмоциями, почти кричит в трубку:
"Представляешь, буквально только что видел живого Ковальского! Правда!"
Я поворачиваюсь к нему, громко шипя прямо в счастливую физиономию:
"Ковальского. Ага. Во плоти".
Очередь из приглашенных писателей-журналистов возле столика толстой администраторши на входе перед очередной книжной выставкой в "Ленэкспо".
Тетка сверяет фамилию со списком, вытаскивает из прозрачной папки мой бейдж.
– Статус?
– Писатель.
– Писатели бывают разные? Вы, например, что пишите?
– Исторические романы.
– Вот так и запишем: "исторический писатель". Следующий?
– А она еще фантастику сочиняет, – вылезая из-за моей спины, весело вступает в разговор Коля Романецкий.
– Хорошо. – Кивает администраторша и дописывает: "фантастический писатель"!
Первый раз Владимир Софиенко приехал на "Интерпресскон" в 2010 году. Заранее в интернете были вывешены списки участников, так что Владимир мог с гордостью сказать, что знает, наверное, добрую треть прибывших писателей по их произведениям. Только писатели на книжных полках – это одно дело: здесь они все чинно стоят на своих местах, гордо выпятив глянцевые корешки с именами, названиями, а то и гербом издательств. О том, как выглядят, разговаривают и вообще ведут себя писатели, выбравшиеся из своих книг на свободу, молодой автор даже не представлял, и был понятно шокирован: "Здесь все по-другому. Писатели все пьяные, какие-то ирокезы на головах, вместо костюмов и галстуков, лаковой обуви – аляповатые футболки, вытянутые на коленках треники, тапки на босу ногу… Я думал, может, не туда попал. Но должно быть, водка в итоге всех примирила".
Так что, в результате молодой писатель не рассчитал свои силы, умудрившись проспать финальный банкет с традиционной корюшкой.
Редактор Геннадий Белов решил поздравить молодого писателя Александра Мазина с первой книжкой. Как поздравить? Отметить вместе это дело.
– Тебе сколько водки взять? – по-деловому подходит к вопросу Белов.
– Я водку не пью, если хочешь меня угостить, купи коньяк, – останавливает его Мазин.
Гена покупает, потом, с сожалением оглядев с ног до головы Мазина, констатирует: "Ты писателем не станешь".
Гена очень сильно пьян, невменяем. Мазин ловит тачку, запихивает коллегу на заднее сидение, называет адрес, отсчитывает водителю требуемую сумму, инструктирует: Ты, его у самого подъезда высади, а дальше он уже на автопилоте. Не впервой.
На следующий день Мазин приходит в издательство. Белова нет. Не звонил, дома не появлялся, никто не знает, в чем дело.
Гена явился только в час дня – и сразу к Мазину.
– Знаешь, где я проснулся? В депо киришского железнодорожного узла.
Как попал, откуда – память начисто стерта. Попаданец, в общем.
В издательстве "Астрель" время от времени появляются подарки непонятного происхождения. Вдруг словно из ниоткуда нарисуется бутылка первоклассного французского коньяка с пометкой "для Мазина". Кто принес? Когда? Неизвестно. Коньяк не отравлен. Коллектив опробовал, все живы остались. Никаких последствий. А дальше как в Алисе в переводе Щербакова: "все страньше и страньше…". Ждали, думали, даритель как-то объявится, позвонит, о подарке полюбопытствует, пришелся ли ко двору?
Раз смотрит Александр Мазин, а на столе чашка приметная образовалась. Редкая такая, явно ручной работы и подпись на ней "Мазину с наилучшими пожеланиями". Но что самое удивительное, в чашке той, уже неведомым доброжелателем чай заварен и сахарок размешен. Кто пил из моей чашки? – А в ответ тишина… эхо…
Потом уже Катя Матюшкина призналась, мол, не обратив внимание на именную надпись, налила себе чая, да только это ведь вопроса не снимает, кто принес? Кого благодарить?
Телефонный звонок. Главный редактор издательства "Симпозиум" Александр Кононов берет трубку.
– Алло, это издательство?
– Издательство.
– Вы рукописи принимаете?
– М-м, бывает, что принимаем.
– Тогда мы идем к вам.
Через полчаса приносят рукопись ХVIII века. Какая-то бюрократическая переписка прусского короля. Не сама рукопись – ксерокс с нее.
Как на грех, означенный эпизод случился через неделю после известной кражи в Публичной библиотеке, так что Кононов немедленно набрал номер знакомой, работающей в Публичке, уведомив о происшествии.
"Слава богу, это оказалась не та рукопись. Просто люди нуждались в деньгах и искали, кому бы продать хранящиеся в домашнем архиве старинные бумаги, – опережает мой вопрос Александр Клавдиевич. – Но после этого случая на вопрос: "Принимаем ли мы посуду?", я решил, что буду отвечать "да", потому что могут принести мейсенский фарфор".
В издательстве "Астрель" вечный ремонт, то есть где-то наверху, ныне и присно идут строительные работы, отчего потолок над местом, где сидит Александр Мазин весь в трещинах, даже штукатурка осыпаться чуть-чуть стала. Но пока что на голову ни крошки не свалилось, словно снизу побелку какая-то сила поддерживает.
Впрочем, Мазин о силе этой не распространяется.
Когда из Белокаменной приезжают высокие руководители, их словно магнитом тянет непременно занять Мазинское кресло. Тогда сам Александр скромно устраивается поодаль и, нежно улыбаясь очередному захватчику, начинает выжидающе смотреть на держащийся на честном слове потолок…
– Переходить улицу в недозволенном месте, разводить костры в центральном парке отдыха, жить, не платя налогов, без прописки, при этом являясь крупным издателем? Для русского человека не существует законов, которые он не сумел бы обойти, – рассказывает неведомо для чего подкравшийся к включенному диктофону во время интервью Бич Божий. – Кроме одного! – Он поднимает вверх грязный палец в перчатке с обрезанными пальцами. – Пустую бутылку вон со стола!!!
Однажды встретились по своим издательским делам Таня Громова и Андрей Андреевич Морозов. Были какие-то совместные неотложные дела, но Андрей Андреевич тут же извинился перед Татьяной: мол, нужно еще по дороге к одному хорошему человеку забежать – к Марии Федоровне Берггольц, сестре легендарной Ольги Берггольц. Буквально на пару минут – тортик передать; он-де над старушкой добровольное шефство взял и обязан время от времени внимание оказывать. Андрей Андреевич галантно распахнул перед своей спутницей тяжелую дверь подъезда, приглашая подняться.
О Марии Федоровне, Татьяна, разумеется, слышала и была рада возможности познакомиться с актрисой и литератором, хотя бы опосредованно прикоснуться через нее к Ольге, но Андрей Андреевич так же вежливо, как и пригласил зайти в дом, попросил спутницу подождать на лестнице, около окошечка поскучать минуту, две, максимум пять. Надо же понимать – пожилой человек, живет одна, а тут вдруг нежданно-негаданно гости, да еще и совершенно незнакомые люди. Неудобно. Вот в другой раз, когда он заведомо упредит о визите… тогда и…
Говоря это, Андрей Андреевич поднимался все выше и выше по ступенькам, как бы возносясь над не подозревавшей подвоха Татьяной, пока не оказался возле двери в квартиру. Бросив на Громову ободряющий взгляд, он позвонил и немедленно исчез за дверью.
Присела Таня на каменный широкий подоконник и ждет. В окно посмотрела, от скуки ступеньки посчитала. Нет Морозова. Десять минут прошло, пятнадцать, двадцать. На улице начался и закончился дождик.
Татьяна злится, рабочий день на несколько встреч разбит, одна за другой, как остановки в метро. На первую опоздала, значит, и на все последующие. Мобильников еще не было. Отойти, поискать телефонные будки? А где их здесь искать?!
Час прошел. Соседи на незнакомую женщину неодобрительно таращатся, только что не гонят и милицию покуда не вызывают. Пока не вызывают. В квартиру звонить неудобно – к чему пожилого человека беспокоить? И не уйти… И главное, так вдруг себя любимую жалко стало. Ведь и людей подвела, и дома дел выше головы, и устала.
Прошло полтора часа. Танечка уже в голос рыдает, крупные слезы сами собой по щекам катятся, только что в жемчужины почему-то не обращаются. Обидно!
А он – коварный Морозов – сидит у Марии Федоровны ест тортик, запивает черным, отменно заваренным чаем, болтает, соловьем разливается. То ли забыл Татьяну, то ли говорить ему неудобно пожилой женщине, что, мол, кто-то еще напрашивается в гости.
Но все на этой земле не вечно, минутка за минуткой, как бусинки на нитку, сложились в два часа, распахнулась заветная дверка, и Мария Федоровна вышла провожать своего гостя на лестницу. Тут-то она и обнаружила зареванную Татьяну, а узнав, что все это время Андрей Андреевич продержал несчастную на лестнице, осерчала, отругав склерозного кавалера.
Больше уже никуда не нужно было спешить, в теплой кухне, они доедали тортик все вместе, радуясь знакомству, которое вскоре переросло в настоящую дружбу.
– Она показывала Ольгины дневники, составляла книги, собирала отклики от разных людей, – вспоминает Татьяна. – Она полностью посвящала себя увековечиванию памяти Ольги Берггольц. – Если бы не Мария Федоровна, то и Ольги не было бы не только как поэтессы, но и как человека. Потому что Мария Федоровна реально два раза спасала Ольге жизнь. В тридцать девятом году вытащила сестру из тюрьмы (поэтесса сидела по доносу). И во второй раз в сорок втором, когда организовала машину с продуктами для радиокомитета и сама ее сопровождала по Дороге жизни.
Судьбу Ольги Берггольц ни за что нельзя было назвать легкой. Ее первеница умерла в возрасте шести лет – осложнение на сердце после ангины, вторая дочка не дожила до года, а в тюрьме на допросах у нее выбили третьего ребенка. После чего она многократно пыталась завести детей, но ничего не получалось.