Инкогнито спасительный покров,
Смотри же, Фюрстенберг, не выдавать!
En homme privé мы сделаем conquête…
С такими grâces ходили ваши руки…
Au doux plaisir de revoir, ma Rose!
Автор переносит нас в калишский замок и знакомит с любовницами Августа: графиней Эстерлэ, княгиней Тэшен, графиней Кёнигсмарк – хотя мы, признаемся, не слишком ради этому знакомству, помня стихи:
Не дай нам бог сойтись на бале
С семинаристом…
Графиня Эстерлэ "забавляется пока над полькой" (княгиней Тэшен). "Отделала порядком, будет помнить!" – говорит она другой даме в присутствии княгини; потом уходит. Княгиня Тэшен сообщает г-же Кёнигсмарк, что она разлюбила Августа и влюбилась в Паткуля. Вдруг вбегает графиня Эстерлэ, объявляет, что у ней от сырого воздуха лицо и руки посинели и что приехал Август. Август возвращается с победы, раздает свои подарки. Является Паткуль – и что тут следует?., что тут следует, читатели? известно, что: обычное распекание à la Ruy Blas, дешевый, но несомненный coup de théâtre, необходимое заключение первого акта. Август, как опытный, со всеми пружинами драматических представлений знакомый актер, выслушивает до конца красноречие Паткуля. Но Паткуля удовлетворить не легко. "Я, – говорит, – понимаю ваше положенье; вам стыдно у этих дам подарки отнимать; не беспокойтесь: я сам". Княгиня Тэшен и графиня Кёнигсмарк добровольно покоряются, у графини Эстерлэ, отличающейся странным упорством говорить безграмотно по-французски, Паткуль вырывает футляр с брильянтами – и первому акту конец.
Второй акт. Мы в кабинете короля Августа. Флемминг просит графиню Кёнигсмарк вести интригу с Розой Эйнзидлен в пользу его (Флемминга). Графиня соглашается. Какой искусный намек на придворную "галантерейность"! Входит Август. Флемминг убеждает его велеть "скорее спрятать" Паткуля и при этом случае дважды называет самого себя "лисицей". Вообще наивность – одно из главных качеств трагедии г. Кукольника. Все действующие лица друг другу тотчас верят на слово, все вслух высказывают свое мнение. В силу этой наивности графиня Кёнигсмарк тотчас выдает Августу тайну любви графини Тэшен, и Август ей тотчас верит и ревнует.
Поплатятся и Паткуль и княгиня! (ВосклицаетАвгуст.)
Сегодня же на бале дам отставку… (Княгине.)
А Паткуля…
Входит Имгоф и Пфингстен (которого г. Кукольник, неизвестно по каким причинам, перекрестил в Финкштейна) и приносят трактат Альт-Ранштадтский. Август на все соглашается; но в сепаратном пункте требуют выдачи Паткуля… Заметим кстати, не в сепаратном, но в II-м пункте трактата; всех пунктов было 22 и 1 сепаратный, в котором, напротив, сказано, что если даже все ручательства со стороны короля Августа не будут доставлены, трактат все-таки остается в полной силе. Август не соглашается. Флемминг прячет трактат за пазуху, боится, что "бабы" разболтают. Начинается бал. Кн. Тэшен машинально протягивает руку и говорит: "Чуть-чуть церемонияла не забыла". Но Август восклицает: "Pardon, madame!" – и уходит с другой дамой; княгиня Тэшен остается одна, говорит: "Отдайте мне невинность! честь отдайте! стыд мужа!" Является Паткуль.
Ах, – говорит она, – вашу руку, благородный Паткуль!
Теперь нужна мне твердая рука,
Чтобы сойти со скользкой высоты,
Куда меня насилие втащило…
и т. д. – постоянно придерживаясь слога воспитанников старинных духовных заведений. Они оба идут на бал.
В "большой проходной комнате" Август рассуждает с графиней Кёнигсмарк о своем затруднительном положении. В самом деле, потерять все – из-за Паткуля – неприятно. Но вот и он сам является с княгиней Тэшен, которая обещает обождатъ его на террасе. Паткуль опять пристает к королю… не все драгоценности выданы: нет головного убора, который Август подарил Розе. Король негодует. Но Паткуль еще не того требует. Где трактат Альт-Ранштадтский? И, не говоря худого слова, запускает руку в карман Флемминга, достает трактат, "и уж тут не шутка!" садится и читает. Флемминг "тихо" советует Августу посадить Паткуля в тюрьму. Но Паткуль вскакивает "вне себя". "Нет, – говорит, – и хочется и колется… Вы, государь, со мной протанцевали pas de deux". Но вдруг является Роза в головном уборе. Паткуль кричит: "Брависсимо", хлопает в ладоши и дико хохочет. "Рогов носить не буду" (продолжает он):
У каждой двери будут два арапа,
А у постели пес медиоланский!
Сон, что мне сон? я в нашей спальне, Роза,
Поставлю письменный мой стол, всю ночь
Нельзя писать и нечего, так перья
Чинить я стану; на постеле брачной
Разброшу книги, письма и ландкарты…
Вы спите, Роза, спите, почивайте!..
Форнарина Рафаэля…
Эту грудь разбей надвое…
Ах, извините, читатель: это из "Доменикина"… Роза отвечает: "Жан, ради бога, Жан!" Жан ее спрашивает: "Невинна ты?" Роза: "Бог защитил меня". Жан: "Молчи!" Потом Жан представляет ее Августу, как свою невесту, а король, исполненный ревности, отдает Флеммингу ключ от Кёнигштейнской башни.
Акт третий. Мы в доме Паткуля – в Дрездене. В первой сцене он прощается с русским полковником, которому сообщает, между прочим, что у него две руки и два уха. Потом является Роза, отец ее и мать (без речей, как сказано в списке действующих лиц). Отец второпях благословляет дочь свою, мать без речей тоже ее благословляет, и все, кроме Паткуля, уходят в церковь. Паткуль остается один… Входят – Флемминг, Фюрстенберг и tutti quanti. Они пришли арестовать Паткуля. Паткуль передает Флеммингу записку Карла, купленную им, как говорит он, "за незначительную сумму". Флемминг видит из записки, что и ему Имгоф и Финкштейн готовят гибель (о чем, разумеется, история не говорит ни слова; напротив того, Флемминг их погубил, воспользовавшись ими), и, верный системе наивности, проведенной по всей драме, приходит в бешенство и предлагает Паткулю уехать с ним в Данциг. Но Паткуль не соглашается ни на какие предложения, зовет своих людей. Они являются из потаенной двери, за которой видны три трупа шпионов. "Видите ли, – говорит он, – я свободен!
Моя квартира с множеством секретов…
. . хочу – пойду в темницу,
Хочу – к Петру поеду на почтовых!..
Перед моей забрызганной каретой
Вы факелы покорно понесете…"
И, вероятно из дилетантизма, отправляется в тюрьму. "Боже мой! – опять подумали мы, окончив эту сцену, – неужели ж этот маркиз Фанфарон; этот новый капитан Пистоль, этот многошумный господин, который говорит постоянно "In King Cambyses’ vein", – Паткуль, даже тот Паткуль, каким его изобразил г. Кукольник?"
А вот вам и замашки à la Шекспир:
Мы по старшинству
На Карла будем брызгать нашей кровью;
Мир испытает с пятнами горячку:
Но будет ли кровопусканье в пользу? -
Европа дряхлая не ослабеет,
Проспится и опять на старом месте
Откроет старую свою цирюльню…
На место, Имгоф! (Кричит Паткуль.)
По плутовству в комиссии вы первый,
По старшинству шестой… Сидите смирно…
Есть у меня пилюли и для вас!
. . . .
Не вам ли, куклам, слабым и щедушным,
Арестовать меня…
Знай наших!
В следующей сцене Август подписывает трактат, получает от русского царя курьера – и отправляет к нему посла. Входит Роза. Она просит о Паткуле – и через несколько мгновений принуждена сказать: "Я вас не понимаю, государь". – "Вот то-то же", – отвечает Август.
И я не понимал,
Чего хотелось Шарлю от меня…
А как прижал – невольно догадался!
Роза остается залогом свободы Паткуля. Подобные сцены писались тысячу раз и всегда одинаково… Кажется, не для чего на них останавливаться.
Мы переносимся в темницу Паткуля. Он собирается писать свои записки, потом говорит о своих заслугах. И здесь вычурные или неточные выражения на каждом шагу неприятно поражают читателя. Приходит комендант и предлагает Паткулю купить себе свободу – Паткуль отвечает ему речью, испещренною словами: "Крепко не хотелось", "выжить", "бабы…", отказывается, дает ему деньги и остается один. Паткуль вспоминает о Петре, который, видно, забыл его. Вдруг входит Роза. Опять обыкновенная в таких случаях сцена. (См. хоть "Marion de Lorme" В. Гюго.) Но Гюго не заставляет Дидие схватить Марион за шею – и вытащить у ней из-за пазухи (как у Флемминга) письмо. В этом письме (украденном Розой у Августа) Петр пишет:
Пока свободы Паткуль не получит,
Петр с Августом иметь не хочет дела…
Паткуль кричит: "Ура! я не забыт!" – Это восклицание могло быть и верным и потрясающим, если б г. Кукольник тотчас же не заставлял Паткуля прибавить:
И цепи – мои венец, и стыд – порфира.
Позор в лучи величья перелился… и т. п., -
так что поневоле согласишься с замечанием одного остроумного русского критика, что слабая сторона русской литературы – вкус – и (прибавим мы) чувство меры. Пока Паткуль кричит и декламирует, входят шведы и берут его. Роза падает без чувств. Паткуль прощается с ней; но читатель не тронут: вольно ж было Паткулю декламировать. Третий акт кончается.
Акт четвертый. Мы в Альтранштадте, на квартире Пипера. Послы всех держав у него в гостях. (Заметим, между прочим, что герцог Марлборуг был прислан к Карлу в августе месяце 1707 г., а не в сентябре 1706, когда был подписан трактат. Но это еще небольшая историческая ошибка; у г. Кукольника Паткуль ходит на свободе в Калише в то время, когда он, по истории, уже с год сидит в Кёнигштейне. Но к чему было такое великое лицо, как Марлборуг, если вся его роль ограничивается следующими словами: "Уехал!", потом через несколько страниц: "Себя, несчастпый Паткуль, пощадите" – и только.) Является Карл и…
Мы никак не можем согласиться с воззрением г. Кукольника на Карла. Шведский Александр у него представлен каким-то сумасшедшим и кровожадным грубияном, который то и дело толкует о колесованье – всех и каждого… "Эх, Пипер, – начинает он, – вечно гости у тебя!.."
Дурь из костей я выбью колесом…
Насмешливой улыбки
Я не прощаю… этих генералов (австрийских)
Прислать ко мне… А! Безанваль,
Сидишь, как жид…
У этой мерзкой девки Кёнигсмарк?
Вот я вас, погодите!
Сначала колесую президента,
А там и членов тайного союза!.. (Саксонских.)
Карла просят о Паткуле… А он "кричит, топнув ногой":
Все (между прочими и Марлборуг) по домам!
Не то я вам квартиры другие отведу…
Карл XII был самолюбив, горд и высокомерен, но сосредоточен и холоден. Когда он гневался, он только хмурил брови и бледнел. Впрочем, он был набожен, прост, обходителен, строго соблюдал данное слово, любил правду и терпеть не мог лести, говорил мало, вел жизнь самую воздержную и правильную, отличался бескорыстием и щедростью. Трудно решить, что в нем более поражало: храбрость или хладнокровие. Он весь и всегда был сжат и спокоен (хотя смеялся часто и охотно); страшное упрямство выражалось в его молчаливой решительности. И этот-то человек, который в веселый час говорил своим приближенным: "Maledicamus de rege" (давай клеветать на короля), которого поход в Россию даже не так безрассуден, как уверяют многие со слов Вольтера, – этот человек у г. Кукольника является каким-то полупьяным палачом, разъяренным буйволом, сумасбродным мужиком… Хотя бы вспомнил автор благоразумный совет Аристотеля – не выводить в трагедии человека совершенно злого или совершенно добродетельного! Отвращение – не трагическое впечатление. А Карл XII г. Кукольника возбуждает именно это чувство.
Область сжечь (говорит Карл приехавшему Августу)
Не так приятно, как посла Петрова
Разбить в куски, как стклянку, колесом…
Потом, опять-таки ради couleur locale, заставляет его говорить с Августом о сапогах своих – между тем как по истории известно, что он принял его великолепно и радушно и сам съездил к нему в Лейпциг, а потом в Дрезден. Мы также не думаем, чтобы умный и тонкий кн. Д. М. Голицын выражался так несносно неуклюже, как его заставил говорить г. Кукольник:
А ты куда, Навуходоносор!..
Цыплята льстят, а ты и петушишься:
Да мы тебе не курицы…