Когда бушует океан
Тяжелая океанская волна обрушивалась на плавбазу "Север". Корабль то заваливался на один борт, то тяжело и медленно выпрямлялся, чтобы крениться на другой. Это продолжалось уже не первые сутки, так что моряки едва держались на ногах.
Плавбаза "Север" получила задание доставить в отдаленный район побережья Охотского моря, где полным ходом шло строительство нового порта, необходимое оборудование.
- Никакие ссылки на плохую погоду во внимание не принимаются, - жестко произнесли в штабе.
Эти-то слова и вспомнил сейчас командир. Он стоял на уходящей из-под ног палубе; по черному прорезиненному плащу с надвинутым на самые брови капюшоном стекала вода. Сжимая обеими руками опорную скобу, командир с тревогой прислушивался, как звенит под ударами волн бортовая обшивка.
На четвертый день шторм начал понемногу ослабевать. Стараясь перекричать неумолчный шум океана, капитан-лейтенант осипшим, простуженным голосом обратился к вахтенному командиру:
- Узнайте у штурмана силу ветра.
…Штурман склонился над картой, где мелкими жучками пестрели выведенные остроконечными карандашами цифры и линии прокладки, устремившиеся к знакомым очертаниям Охотского побережья. Цветные карандаши перекатывались по столу, и только высокие бортики не давали им упасть на палубу.
Прозвенел телефон.
- Какая сила ветра, штурман? - раздался в трубке голос вахтенного.
- Порядка семь-восемь баллов, - ответил штурман.
- А прогноз? - уже по собственной инициативе поинтересовался вахтенный.
- Постепенное ослабление силы ветра. К концу дня ожидается до пяти баллов…
В это время Николай Вилков с матросами боцманской команды находился на обычном в походных условиях месте - в помещении со шкиперским имуществом. Он очень сочувствовал бедняге Уварову, который маялся от морской болезни. Бледное, покрытое бусинками пота лицо, глаза ввалились. Несколько раз боцман пытался отправить его в кубрик, чтобы тот отлежался на койке, но парень упрямо отказывался:
- Не надо, товарищ старшина. Я лучше со всеми..
Егоров где-то раздобыл соленый огурец и протянул Уварову:
- На, пожуй, может, полегчает.
- Спасибо.
- Пожуй, потом будешь благодарить.
Уваров с опаской надкусил огурец, прожевал кусок и с усилием проглотил солоноватую мякоть. Вскоре он действительно почувствовал, что изводившая его тошнота почти исчезла.
- А шторм малость стал тише, - радостно заметил он.
Вилков улыбнулся: если Уваров так заговорил, значит, моряки одолели непогоду. Но именно в этот момент с палубы донеслись сильные удары и скрежет. В следующее мгновение боцман был уже у двери.
- За мной! - крикнул Николай и исчез в захлестнувшей его ледяной воде.
Сначала он ничего не видел. Ему даже показалось, что погружается в морскую пучину, что крутые валы уносят его от корабля. Только сильный удар в челюсть вернул боцмана к действительности. Волна донесла его до леерных канатов, а потом, будто передумав, швырнула обратно, стукнула о корму зачехленной шлюпки.
Вилков заметил, что по левому борту волной сорвало ящики с важным грузом. Он понимал, чем это грозит. Можно было не только потерять ценное имущество - перекатывающиеся по палубе тяжелые ящики могли причинить кораблю серьезные повреждения.
В захлестывающих палубу потоках воды Николай различал фигуры своих матросов: приземистый Егоров, голенастый Уваров, подпоясанный ребристым спасательным поясом Осьминкин, ссутулившийся будто под неимоверной тяжестью Синицын. Он видел их словно через слюдяную перегородку.
Боцман ухватился за край ящика, увлекаемого волной к борту. И сразу ящик облепили матросы, как хлопотливые муравьи, поволокли его к тому месту, откуда сорвало штормом.
Когда груз, наконец, был надежно закреплен, и боцманская команда во главе с Вилковым ввалилась в кубрик, там их поджидал замполит. Он уже знал о единоборстве боцманской команды с непогодой, об их самоотверженной борьбе за спасение груза. Взгляд замполита остановился на лице Вилкова, чьи мокрые волосы липли ко лбу, правый глаз заплыл, а на скуле красовался лиловый синяк.
Не боясь показаться сентиментальным, замполит с чувством произнес:
- Какие же вы молодцы! А боцман просто чудо! - И он ласково похлопал по плечу Вилкова.
Осьминкин протянул Вилкову овальное зеркальце.
Боцман глянул в него и не смог сдержать улыбку.
- Вот так разукрасил меня штормяга!
Несколько часов ушло на приведение корабля в надлежащий вид.
А перед ужином сыграли большой сбор.
Командир, наглаженный, до синевы выбритый, прохаживался перед строем. Как назло, он то и дело останавливался перед боцманской командой, на правом фланге которой возвышалась могучая фигура Вилкова. Строгие, с холодным блеском глаза командира все видели, все замечали, и Николай каждую секунду ожидал услышать замечание по поводу своего разукрашенного лица. От этого у него неприятно потели ладони, покрытые ссадинами.
Но капитан-лейтенант неожиданно для него сказал:
- Я доволен действиями личного состава! Особо отмечаю боцманскую команду. Старшине Вилкову и всем его подчиненным за мужество и решительность, проявленные в сложных штормовых условиях, объявляю благодарность.
Во время ужина в кают-компании командир поделился с замполитом:
- На боцманов нам везет. Вилков проявил себя с самой лучшей стороны…
- Не хуже Дроздова? - усмехнулся замполит.
- Не хуже, - твердо произнес командир, а после короткой паузы добавил: - Может быть, даже кое в чем и лучше. Лихости у нового боцмана больше, что ли…
- Это от молодости, - подал голос комендор.
- Не согласен, - покачал головой замполит. - Во-первых, Вилкову уже двадцать семь, и он старше всех своих подчиненных. В такой короткий срок сумел заслужить авторитет у команды! Вы же знаете, что народ там своенравный, я бы сказал, с норовом. Даже мичман Дроздов не всегда умел держать их в руках. Особенно в последнее время… Вилков - человек целеустремленный, влюбленный во флотскую службу, и моряки это сразу почувствовали.
- Комиссар у нас голова! Все по полочкам разложил, - командир весело подмигнул замполиту. - Скажу откровенно, когда Дроздов ушел, я очень боялся, что пришлют нам такого боцмана, с которым хлебнем мы горюшка… Очень рад, что оказался не прав.
Вот за эту способность открыто признавать свои заблуждения, не боясь, что это может поколебать авторитет в глазах подчиненных, замполит и уважал командира.
Идет война священная
Уже вовсю громыхала на нашей земле война. Каждое утро моряки собирались у репродукторов, чтобы послушать сводку Совинформбюро. К этому времени Вилков приходил из своей старшинской каюты в кубрик, где размещалась боцманская команда, садился на крашеную шаровой краской банку к длинному столу, наглухо прикрепленному к палубе и, подперев голову рукой, ждал, когда оживет темный квадрат репродуктора.
Едва раздавался знакомый голос московского диктора, матросы сбивались тесной группой поближе к динамику.
- Можайск, Волоколамск, Дорохово - это же Подмосковье, - растерянно говорил товарищам Сидельников, выслушав сводку. - От Москвы до Дорохова электричкой два часа ехать…
- Когда же их остановят? - глухо ронял Синицын.
Уваров с жаром заверял:
- Придет срок - остановят! В столицу врага не пустят! - Его большие, оттопыренные уши становились пунцовыми. - Вот бы нас туда под Москву! Мы бы им показали…
- Без нас покажут, - замечал Вилков. - Ведь у нас здесь тоже важная служба.
Честно говоря, он сам бы многое отдал за то, чтобы оказаться среди защитников столицы.
Однако говоря о важности службы на Востоке, боцман был безусловно прав. 15 октября 1941 года член Военного совета Тихоокеанского флота С. Е. Захаров в числе других военачальников-дальневосточников был вызван в Москву. Там командующего Дальневосточным фронтом генерала армии И. Р. Апанасенко, командующего Тихоокеанским флотом адмирала И. С. Юмашева, первого секретаря Приморского крайкома партии Н. М. Пегова и его принял в Кремле И. В. Сталин.
Вот как об этом вспоминает сам Захаров:
"И. В. Сталин медленно прохаживался у стола, держа в руках свою неизменную трубку. Поинтересовавшись, как у нас обстоят дела, он рассказал о трудной обстановке, сложившейся на фронте. Затем у И. Р. Апанасенко и И. С. Юмашева спросил, какие силы и средства могли бы они выделить в распоряжение Ставки без особого ущерба для боеспособности фронта и флота. При этом предупредил: нет никаких гарантий, что японская военщина не выступит против нас, и дальневосточникам тогда придется очень трудно, а помощи ожидать будет неоткуда. После наших заверений, что дальневосточники при любых условиях до конца выполнят свой воинский долг, Сталин тепло попрощался с нами и пожелал успехов.
В этот же день в Генеральном штабе были уточнены силы и средства, которые предстояло отправить с Дальнего Востока на Запад, а когда через несколько дней мы вернулись во Владивосток, то эшелоны там уже формировались.
Моряки Тихоокеанского флота участвовали в битвах под Москвой и в Сталинграде, в героической обороне Севастополя и Ленинграда, в боях за Северный Кавказ и Заполярье. Их можно было встретить на кораблях и в частях Северного, Балтийского, Черноморского флотов, на военных флотилиях".
Но тогда, глубокой осенью 1941 года, слушая вместе с товарищами в кубрике передачи по радио, Вилков ничего этого не знал. Каждое слово передовой "Правды" от 20 октября больно отдавалось в сердце: "Враг угрожает нашей любимой столице. Во чтобы то ни стало остановить продвижение фашистских орд, задержать врага и затем опрокинуть его - вот задача, поставленная сейчас партией и правительством перед частями Красной Армии…"
После этого Николай написал рапорт с просьбой направить его на фронт. Командир корабля прочитал его, хмуро глянул на старшину и сухо произнес:
- Командование само решит, кому где быть надлежит. - Этим нарочито канцелярским оборотом речи он как бы пресекал всякую попытку продолжать разговор об отправке на фронт.
А вечером, после спуска флага, Вилкова вызвал замполит. При ярком свете электрических ламп видно было, как сильно он изменился: осунулся, похудел, исчез веселый блеск глаз. Еще бы, ведь замполит - уроженец Украины, где-то возле Днепропетровска живут его родители - мать, отец, сестры. Туда на лето он еще в мае отправил погостить жену и сынишку…
- Товарищ комиссар, вы от жены письма получаете? - невольно вырвалось у старшины.
- Какие там письма! Пятихатка вот уже третий месяц оккупирована фашистами… - Замполит подавил вздох. - Ладно, старшина, сейчас не об этом разговор. Не у меня одного семья в беду попала. - Он достал из голубой папки рапорт Вилкова. - Вот ты тут в своем рапорте пишешь, что не можешь оставаться в глубоком тылу, когда идет смертельный бой за свободу Родины, и просишь послать тебя в действующую армию. Так?
- Так…
- Выходит, ты у нас один в бой рвешься? Остальные не стремятся защищать свою землю, меньше тебя любят ее…
Вилков хотел возразить, но замполит предостерегающе поднял руку. Его округлое лицо с продольной ямочкой на подбородке, обычно такое добродушное, сейчас было замкнутым.
- Погоди, старшина, не перебивай. Ты уж выслушай меня. Я тебе первому об этом говорю. Известно тебе, что значит оставить у врага детей, жену, родителей? Может, их в живых уже нет…. - В темных комиссаровых глазах Вилков прочел такое страдание, что ему стало не по себе. - А я даже отомстить за них не имею возможности!
У меня приказ… А командир наш? Не меньше нашего с тобой на фронт рвется! У него же родного брата под Одессой убили! А он свое горе в кулак зажал и ни гу-гу. Вот погляди, старшина. - Он наклонился поближе к Николаю и открыл папку, где лежала кипа исписанных разными почерками тетрадных листков. - Знаешь, что это? Рапорты с просьбой отправить на фронт! Но если нас всех отпустят туда, кто здесь границу будет защищать?
На это Вилкову нечего было сказать.
- Понял все-таки, голова садовая, - обрадовался замполит. - Самураи спят и видят как бы нанести нам неожиданный удар в спину, здесь, на востоке. Вот почему не можем мы отправить таких ребят, как ты, с дальневосточных рубежей… Так что будем делать с твоим рапортом?
- Можно, я заберу его? - тихо спросил Николай.
- Бери. И еще тебе скажу: на наш век боев хватит… Навоюешься.
Несколько дней Вилков ходил, как в воду опущенный. Впервые не обрадовало его сообщение о предстоящих соревнованиях шлюпочных команд на первенство базы. Бывало, раньше, услышав о состязаниях, он сразу собирал краснофлотцев своей команды, чтобы готовить шлюпку, сообща наметить порядок тренировок. Теперь же только по-уставному сказал старпому:
- Есть, подготовиться к соревнованиям.
- Вы что, старшина, заболели?
- Никак нет, товарищ старший лейтенант, я совершенно здоров.
- Почему же такой кислый вид?
- Просто считаю, что в такое тревожное время заниматься шлюпочными гонками - детская забава. Там война идет, льется кровь, а мы здесь…
Старший помощник командира укоризненно покачал головой.
- Не ожидал от вас услышать такие слова! Хождение на шлюпке - один из видов боевой учебы. Что же, по-вашему, на время войны нам прекратить боевую подготовку? Ладно, идите, старшина. Будем считать, что я не слышал ваших рассуждений. Надеюсь, ваша шлюпка придет первой? Смотрите, не подкачайте!
И Вилков не подкачал. Шлюпка под его командой намного опередила своих соперников, что вызвало ликование командира корабля - заядлого шлюпочника. Тот объявил Николаю и его матросам благодарность, а потом весь день сам ходил именинником.
Победа досталась команде Вилкова нелегко. На всей дистанции за ней почти вплотную шла шлюпка с корабля, где прежде служил Николай. Даже был момент, когда она вырвалась вперед. Только мастерство и опыт старшины помогли обойти ее и первым достичь финиша.
В награду за эту победу Осьминкин потребовал у кока дополнительную порцию компота. Под общий смех он заявил, что хотя в команду шлюпки не входил, но как болельщик так переволновался, что похудел на несколько килограммов.
…Между тем вести с фронта приходили тяжелые. Однажды после подъема флага в каюту замполита заглянул командир.
- Чем занимаешься? - спросил он у него.
- Просматриваю свежую почту.
- Ты помнишь, как в политотделе нас знакомили с гитлеровским приказом о параде на Красной площади?
- Что с них взять! Придет время, и наша армия войдет в поверженный Берлин.
Они помолчали. Потом командир неожиданно предложил:
- Хорошо бы провести с моряками беседу о положении на фронте.
- Я тоже об этом думал. Только лучше на этот раз ты сам проведи ее.
- Почему я? - Капитан-лейтенант удивленно поднял брови.
- А разве командир не несет ответственность за моральное состояние личного состава?
После некоторого раздумья тот согласился.
- Пожалуй, ты прав. Эту беседу лучше провести мне… Итак, завтра, после ужина.
Будучи человеком обстоятельным, командир тщательно вычертил на большой географической карте линию советско-германского фронта. Ярко-красная, цвета крови, она тянулась от студеного Баренцева моря, через леса Карелии, зловещей петлей опоясывала Ленинград, круто поворачивала почти вплотную к Москве, уходила на юг, минуя Тулу, и упиралась в районе Севастополя в Черное море. Тяжко было смотреть на нее…
Коротко охарактеризовав положение на различных участках огромного фронта, капитан-лейтенант подробно остановился на трудных, кровопролитных боях под Одессой, Москвой и на Севастопольском направлении.
- Каждый день сводки Совинформбюро сообщают о массовом героизме советских воинов в боях с фашистами. Вот несколько выдержек из сводок.
Четко выговаривая каждое слово, он прочитал: "Все попытки фашистов прорвать линию обороны Одессы разбиваются о непоколебимую стойкость мужественных защитников города. Героически сражаются на подступах к городу моряки Черноморского флота. В одном из боев отряды краснофлотцев при поддержке наших батарей два раза ходили в атаку против пехотной дивизии противника. В ожесточенных схватках отборные части вражеской дивизии были разгромлены".
С нескрываемой болью командир начал рассказывать о тяжких испытаниях, выпавших на долю советского народа в битве с фашизмом.
- Беда людей роднит, - подал реплику кто-то из матросов.
- Не беда, а правое дело роднит, - жестко поправил командир.
Он строго оглядел хмурые лица моряков и продолжал:
- Сейчас все честные люди на земле с тревогой и восхищением следят за судьбой Севастополя. Защитники города продолжают стойко оборонять главную базу Черноморского флота. Вот послушайте, какой подвиг совершили моряки-черноморцы во главе с Николаем Фильченковым. Это же надо на такое решиться: с гранатой броситься под гусеницы фашистских танков!
"Николай Фильченков! - встрепенулся старшина. - Неужели тот самый?"
Перед началом войны он получил от своего друга Николая Фильченкова письмо из Севастополя. Все сходится: и фамилия, и имя, и звание.
Они дружили с детства. Часами просиживали на волжском берегу, с завистью провожая взглядами легкие, белоснежные суда, которые сновали по реке. О чем только тогда не было переговорено! О дальних перелетах Чкалова. О шлюпочных переходах с Балтики в Черное море, о папанинцах, дрейфующих в районе Северного полюса.
Фильченков был старше Вилкова. Отслужив срочную службу на флоте, он советовал ему:
- Пойдешь на призывную комиссию, Коля, просись на флот. Плавать на море, это тебе не по реке шлепать.
Вилков обижался на него за такое неуважительное отношение к речникам.
- По Волге водить суда тоже дело не простое. Любите вы, моряки, нос задирать…
- Что ж, Волга, конечно, река серьезная, - соглашался с усмешкой Фильченков, - но и ее с морем не сравнишь. - Потом, разом спрятав веселую усмешку, уже другим, серьезным тоном, продолжал: - Одно тебе скажу, Коля, морская служба хлюпиков не терпит. Флот признает только крепких парней!
Поздней, уже проходя службу на Тихоокеанском флоте, Николай Вилков не раз вспоминал справедливые слова своего старшего друга. И сейчас, узнав о подвиге Фильченкова, решил рассказать про него товарищам, хотя сердце сжималось от боли за того, а голос срывался.
- Николай Дмитриевич Фильченков много лет прослужил на подводной лодке нового типа. Однажды в испытательном плавании ему пришлось стоять вахту почти двое суток без смены. А потом вышло из строя электрическое управление горизонтальных рулей. Лодка получила дифферент на нос. В любую минуту можно было ожидать, что она перейдет в вертикальное положение и тогда - гибель.
Матросы слушали боцмана с затаенным дыханием. Даже непоседа Владимир Осьминкин сидел непривычно притихший и грустный.
- Фильченков не растерялся, - продолжал Вилков. - Он сразу перешел на ручное управление и сумел выровнять лодку.