Решительный момент: выясняются отношения
И распределяются портфели
- Сейчас у нас все получится, - сказал Элем. - Вот я вам объясню. Дубль Ве может быть главным, только когда время идет вперед. В теперешних условиях он не популярен. Теперь править буду я, труля-ля. А вы мне будете помогать.
- Эники-беники, что он говорит? - спросил Гун у Эно.
- Глупости он говорит, - ответил Эно. - Говорит не обдумав, не продумав, не учтя, не взвесив.
- Как он смеет так говорить, когда главный - я, я, я?
- Ну разумеется, Элем! Если будете говорить глупости, мы с вами не играем!
- Но послушайте, - шепнул Элем.
- Нет, вы послушайте! - шепнул Эно. - Кто может править, когда время сошло с ума? Только сумасшедший! Кто самый сумасшедший? Он! Я все учел и взвесил и заявляю это с полной ответственностью.
Громко он сказал:
- Вы не знаете степени популярности нашего Гуна. Народ уже слагает песни на его любимые слова.
- Но у него нет качеств правителя!
- Доверьтесь моему опыту: когда человек становится правителем, у него откуда ни возьмись являются и качества. Одно без другого не бывает.
Гун закапризничал:
- Вот видите, Эно, а вы говорите - все передо мной преклонятся. Вот видите, какой он. Может, вы тоже в глубине души хотите быть главным, кто вас знает.
- Нет, - сказал Эно. - Я взвесил. Мне в главных будет скучно. Против кого я тогда буду интриговать, против себя? Смешно. Главным будете вы, а мы с Элемом министрами. Я - министр склок, а он - авантюр.
- Как! - сказал Элем. - В такой богатой ситуации - и только министерский портфель?
- Берите, - сказал Эно, - а то и портфеля не будет! Между нами говоря, какой вы такой уж особенный авантюрист? Я, старый склочник, сто очков вперед вам дам. Кто Гуна нашел и воспитал? Берите портфель, а то оба возьму. Берете?
- Черт с вами, беру. Может, что-нибудь из этого получится.
- И больше никаких министерств не надо, - сказал Эно. - Втроем управимся.
Всегда, всегда первый предмет забот - мальчишки
Рассылая воздушные поцелуи, Гун вышел из ратуши. За ним шагали дюжие мужики в рыжих пиджаках.
Эно крикнул с балкона:
- Что ж вы пешком? Вы бы на машине!
- Ничего! - крикнул Гун в ответ. - Я на своих на двоих! Я демократ!
В сопровождении рыжих пиджаков он направился ко дворцу, где жили мальчишки, подобранные на улице.
В мраморных сенях дворца висит план: на каком этаже помещаются классы, на каком спальни, где столовая, гимнастический зал, шахматная комната.
По лестничным перилам скатываются двое мальчишек и притихают, увидев Гуна.
- Чего вы испугались? - спрашивает он приятельски. - Валяйте! Превосходное мужское занятие, сам его обожаю, я ж веселый парень! Ну-ка наперегонки, кто лучше!
И с веселым визгом скатывается вместе с мальчишками. Потом идет наверх, в класс.
- Эники-беники!
- Здравствуйте, - отвечают мальчишки.
- Отставить! - говорит Гун. - Надо отвечать - ели вареники. Вы что, не знаете этой считалки? Хорошая считалка. Вместо "здравствуйте", "до свиданья", "с добрым утром", "с Новым годом" и прочей муры достаточно сказать "эники-беники" - и все. Годится также для выражения восторга, неудовольствия, угрозы врагам и так далее. Усвоили?
- Усвоили!
- Нравится?
- Нравится!
- Мне тоже. А давайте-ка мы эти парты того, вон отсюда?
- Как вон?
- Да так, чтоб не было их тут.
- А заниматься?
- А ну его, еще заниматься! Радость, что ли? Кто за то, чтоб заниматься, поднимите руки! Меньшинство. Кто за то, чтоб не заниматься? Большинство. Так вон отсюда парты, а?
- А куда? - спрашивает большинство.
- А в окно!
- Прямо в окно?
- Ничего нет удобней. Сейчас увидите. Раз, два, взяли! Ты, долговязый, отцепись, слышишь, брысь, не мешай! Дайте ему, ребята, туза, чтоб не мешал! Ну, раз, два…
Три! Полетели парты в окна. Пыль столбом.
- Кто там пищит на улице?
- В кошку попали.
- Правильно. Кошек надо давить. Теперь в спальни ведите. Беритесь койки, тумбочки. Раз, два…
- Как, и койки тоже?
- А на что они вам?
- А спать?
- А вы тут не будете спать. Тут я, я, я буду спать. Вы в палатках будете спать. Мы с вами будем играть в бравых, храбрых, непобедимых солдат, идет?
- Мы не умеем.
- Я научу. Игра - закачаться, до чего интересно. Давайте посчитаемся, кому быть фельдмаршалом. Эники-беники ели вареники, эники-беники клец. Ура, я фельдмаршал!
- Мы на картинке видели пушки!
- И у нас такие будут! Еще лучше. Будем из них стрелять: ба-бах! Вернемся из похода, покрытые славой, и тогда… тогда…
Гун хихикает и пожимается, застыдившись.
- И тогда нас… тогда нас… нас полюбят… полюбят… женщины! Ну, пошли!
- В поход?
- В поход, поход. Ать-два левой! Шагом марш!
Идут мальчишки за Гуном. Позади рыжие пиджаки - выгоняют тех, кто норовил остаться, притаясь за колоннами.
Мастер Григсгаген призывает искусство
на помощь природе
На доме была фарфоровая доска с грубой надписью: "Зубы".
Мастер Григсгаген позвонил и вошел в зубоврачебный кабинет.
- Я пришел, - сказал он равнодушному человеку, разжиревшему на муках своих сограждан, - я пришел призвать на помощь природе ваше искусство.
- Покажите рот, - сказал равнодушный, копаясь в лязгающих железках. Сядьте в кресло.
- Мне незачем садиться в кресло, - возразил мастер, - и нечего показывать. Разрешите, я сяду просто на стул. Они, конечно, вырастут, если не все, то хотя бы дюжины две, я твердо на это уповаю, но, как вы знаете лучше меня, растут они довольно медленно даже у детей, и я бы желал временно иметь во рту хотя бы, так сказать, художественную модель для пережевывания пищи и поднятия общего тонуса.
- Можно и модель, - сказал равнодушный.
И стал выкладывать из ящиков стола футляры и открывать их. На бархатных ложах засверкали, как ожерелья, зубы всяких размеров и оттенков. Те с голубизной, а те желтоватые. А некоторые цвета янтаря. Они скалились на мастера, подступая к нему и множась.
- В каждом футляре полный комплект, - сказал равнодушный. - Большой джентльменский набор.
- Я бы хотел побелее, - сказал мастер. - Знаете, о которых говорят как сахар, как кипень, как снег.
- Вот вам как кипень, - сказал равнодушный, - вот вам как сахар, вот как снег. - И так как мастер перебирал футляры, не зная, которому отдать предпочтение, равнодушный сказал еще равнодушней: - Если вам дорого, могу предложить малый джентльменский. Или десятками. Возьмите десятка два. Если вас устраивают двадцать четыре штуки, то, наверное, устроят и двадцать, разница не ахти какая.
- Нет уж, покупать, так полноценную вещь. Мне нравятся вот эти, как сахар. Только не будут ли они для меня мелковаты?
- Пожалуй, при вашем росте нужны зубы попредставительней. Вот более крупного калибра, тоже как сахар. Даже еще сахарней. Завернуть, или сразу наденете?
- Сразу. Дайте мне зеркало. Все же лучше, чем запавший рот. - Мастер улыбнулся. - Одно уж то, что улыбка имеет какой-то вид. Без зубов она не имела никакого вида. По мере того как будут отрастать настоящие, я к вам обращусь за неполными комплектами, а там и вовсе отпадет надобность в искусственном вмешательстве.
- Желаю успеха, - сказал равнодушный.
Следующий визит мастера был в парикмахерскую. Из ее окон улыбались розовые манекены в прическах позапрошлого века, опять ставших модными.
- Скажите, - спросил мастер у гардеробщика, - где тут возвращают волосам натуральный цвет?
- Окраска волос направо, - ответил гардеробщик, и мастер пошел мимо высоких зеркал направо.
Там в особой комнате в ряд сидели женщины, до подбородка укутанные простынями. Парикмахер шибко мазал по их головам кистью, подряд по всем, как красят забор.
- Какой цвет? - спросил он, увидев мастера.
- Черный. Самый черный.
- А, это вы, - сказал парикмахер. - Я вас не сразу узнал. Я был на площади, когда вы проделали этот фокус-покус с часами, вы изменились. Что, у вас зубы? Неужели выросли?
- Выросли, - буркнул мастер.
- А волосы не чернеют?
- Пока нет. Но нигде не сказано, что искусство в таких случаях не должно прийти на помощь природе. Возможно, оно подтолкнет природу. Акклиматизируются и сами начнут расти потемней.
- Искусство - великая вещь, - сказал парикмахер. - Что вы думаете, возьмет и подтолкнет, почему нет? А если вам стать блондином? Я б на вашем месте рискнул скорей блондином. Не так будет бросаться в глаза.
- Нет. Брюнетом, и жгучим.
- Дело хозяйское. Жгучим так жгучим, садитесь.
Парикмахер взмахнул кистью и выкрасил голову мастера Григсгагена в самый черный цвет, какой только бывает.
- Начало положено, - говорил мастер, идя обратно мимо высоких зеркал. - Терпение!
Зеркала отражали старика на расшатанных ногах, с оскаленными сахарными зубами и черной как смоль головой.
От самой черной краски, какая только бывает, лицо его стало еще старей, каким-то оно стало даже страшным.
Мастер зажмурился.
- Терпение! - повторил он. - Природа, слышишь? Путь тебе указан. Толчок дан. А дальше, верую, ты сама сказать свое слово не замедлишь.
Карьера дурнушки
В ратуше за столами сидели конторщики и писали - кто вечными перьями, кто обмакивая перо в чернильницу.
Вошла дурнушка с толстой сумкой на ремне.
- К кому мне обратиться, - спросила она управляющего конторой, - по делам поэзии?
- Делам чего? - спросил управляющий.
- Поэзии. Поэзии.
- Вот уж не знаю, - сказал управляющий. - К нам никогда не обращались по делам этого самого. Справьтесь у моего помощника.
- Первый раз слышу, - сказал помощник. - Поэзия? Это что такое? С чем ее едят? Спросите вон того молодого конторщика, может, он знает.
- А, да-да, - сказал молодой конторщик. - Поэзия, как же. Вам нужно обратиться в министерство авантюр.
- Почему авантюр? - спросила дурнушка.
- Думаете, это относится к министерству склок?
- Нет, - сказала дурнушка. - К какому-нибудь третьему министерству.
- Третьего у нас нет.
Дурнушка призадумалась.
- Слушайте меня! - сказал конторщик. - Я вам правильный совет даю. Идите в министерство авантюр, не ошибетесь. Вот только застанете ли министра, он очень занят.
Но дурнушке посчастливилось, министр Элем как раз находился, отдыхая, в своем кабинете.
- Что вас привело, - спросил он, - и может ли из этого что-нибудь получиться?
- Уже! - сказала дурнушка. - Уже получилось! Всего четыре строфы, но ударят по сердцам с неведомою силой.
- Что-то новенькое, - сказал Элем. - Объясните, что вы имеете в виду.
- Я имею в виду, - пояснила дурнушка, - то, что мне наговорили мои голоса. Они наговаривают всякое, получаются стихи - вы, как министр, должно быть, знаете, что это такое. Ну вот, вчера они мне стали наговаривать про Гуна.
- Очень интересно, - сказал Элем.
- Правда интересно? Я разносила вечернюю почту и подумала о нем, а они как начнут наговаривать!
- И что они сказали?
- Что он великий.
- Так и сказали?
- Более великий, чем все короли и цари не только из тридевятых государств, но даже из тридесятых. В общем, четыре строфы, шестнадцать строк, восемь мужских рифм и восемь женских.
Дурнушка положила перед Элемом листок, вырванный из тетрадки.
- Хвалебная песнь про Гуна.
- Что же вы стоите! - воскликнул Элем. - Садитесь, прошу вас! Как поживаете, как ваше здоровье? Хвалебная песнь про Гуна с мужскими и женскими рифмами, ха-ха! Эх и утру я нос министерству склок! Хвалебная песнь про Гуна - вот чего нам не хватало в хозяйстве!
Поздравляю, мадемуазель, вы сделали блистательную карьеру. Ваша заслуга будет награждена. От имени правительства выражаю вам благодарность. И вот вам лента. Вы ее будете носить через плечо. Напишем на ней вот так: "Наша лучшая поэтесса. Сочинила хвалебную песнь про Гуна". Чтоб все знали, кто вы такая. Что это на вас?
- Почта. Я почтальон.
- Снимите. Бросьте.
- Надо же разнести письма.
- Бросьте. Какие письма? Кому они нужны? Вы наша лучшая поэтесса. Будете купаться в лучах славы. Сюда, в угол.
Дурнушка кинула сумку в угол.
- Курьер! Выкиньте это. В мусорное ведро.
Курьер унес сумку.
- Лучшие композиторы, - сказал Элем, надевая на дурнушку ленту с надписью, - положат ваше творение на музыку. Ваше прекрасное стихотворение. До свиданья, до свиданья. Мерси, мерси. Желаю новых творческих успехов вашим голосам. Если им вздумается на досуге обмолвиться парой слов о вашем покорном слуге, буду польщен.
Расшаркиваясь, Элем проводил дурнушку до дверей кабинета.
Дальше она пошла одна с лентой через плечо.
В конторе на своих местах сидели конторщики. При виде дурнушки они перестали писать и обмакивать перья, и послышался шепот:
- Она сочинила хвалебную песнь про Гуна.
- Что сочинила?
- Хвалебную песнь про Гуна.
- Вон та дурнушка.
- Смотрите на дурнушку, которая сочинила хвалебную песнь про Гуна!
- Да! - отвечала она, кивая им. - И лучшие композиторы положат ее на музыку.
Она вышла из ратуши. На улице прохожие. Отовсюду слышалось:
- Смотрите на дурнушку, которая сочинила хвалебную песнь про Гуна!
- Я лучшая поэтесса в городе, - дружески сообщала дурнушка тем, кто не сразу ее приметил. - Видите, на мне написано. Я сделала блистательную карьеру.
На улицах окна и ворота. И отовсюду:
- Вон дурнушка, которая сочинила хвалебную песнь про Гуна!
- Это слава! - воскликнула дурнушка. - Я купаюсь в ее лучах!
И вдруг крикнул кто-то:
- Бей дурнушку, которая сочинила хвалебную песнь про Гуна!
Камень полетел из подворотни слева и ударил дурнушку в левую щеку.
И из подворотни справа полетел камень и ударил дурнушку в правую щеку.
Схватилась дурнушка за лицо, остановилась посреди улицы, закричала:
- Как вы смеете! Я лучшая поэтесса в городе!
И сверху посыпались камни, из окон, с крыш. По голове, по плечам. Рванулась дурнушка, побежала что было сил. Бежит, спотыкается о булыжники мостовой. А камни справа, слева, вдогонку!
- Бей дурнушку, которая сочинила хвалебную песнь про Гуна!
- Да вы это что? - гаркнул Анс, шедший навстречу. - Совсем свихнулись?!
Ему стали объяснять из окон, из ворот, кое-кто - свесив головы с крыш:
- Она сочинила хвалебную песнь про Гуна!
- Что? - спросил Анс - Про Гуна? Значит, застращали, заставили. Я ее знаю, она не такая.
- Бей и его! - закричали. - Он за нее заступается! Бей обоих!
Гуще грянул град камней. Дурнушка упала.
- Идиоты! - ругался Анс, расставив покрепче ноги, чтобы самому не рухнуть под ударами. - Нашли на ком беду вымещать, на девчонке! Ну, доберусь до вас - намну бока!
- Свои береги! - грозились сверху. - А дурнушке, которая сочинила хвалебную песнь про Гуна, житья не будет, так и знай!
- Эх! - сказал Анс. Наклонился, поднял дурнушку и понес.
- Голоса мои, бессовестные! - плакала дурнушка. - Как же вы меня подвели!
- Нечего на голоса все валить, - сказал Анс. - Сама-то хороша. Заставили? Сдрейфила?
- Ах, - плакала дурнушка, - лучше бы я не делала блистательной карьеры! Лучше бы осталась почтальоном, как была!
- А кто тебе мешает оставаться почтальоном?
- Курьер все письма выбросил в мусорное ведро. Ах, лучше б меня отдали обратно к мачехе в трактир, чем такой позор!
- Молчи уж, - сказал Анс.
Он вышел со своей ношей за город. Высокая горка была перед ним, он стал подниматься по витой тропинке. Тем временем наступил серый-серый вечер: трава серая, море серое, открывшееся с горки; небо, как пепел, серое, в нем одна переливалась крупная звезда.
Там, на горке, была обсерватория с телескопом. Астроном, иностранец, смотрел в телескоп на звезду, когда вошел Анс с дурнушкой на руках.
- Господин астроном, - сказал он, опуская дурнушку на койку в углу, эту девушку надо спрятать на время, а я должен покинуть город; на вас, думается мне, можно положиться в смысле порядочности. Потому что если не полагаться на человека вашей специальности, то на кого же тогда?
Астроном оторвался от телескопа.
- Почему вы должны покинуть город?
- Потому что я не хочу служить времени, идущему назад.
- Что с девушкой?
- Ее побили камнями.
- Черт знает что, - сказал астроном. - Когда я приехал, у вас было не без странностей, но пристойно, многое даже трогательно. Дождусь затмения и ну вас, на другой же день меня здесь не будет. Хорошо, я ее спрячу. От кого надо прятать?
- От всех.
- Хорошо. Если кто-нибудь придет, я спрячу ее в телескоп.
- Надо перевязать ей раны, - сказал Анс.
И они принялись перевязывать раны дурнушке, и лучистая звезда смотрела на них в окно.
Странствие
На скрещении дорог мать прощалась с Ансом.
- Может, останешься? Может, не уйдешь?
- Нельзя, мать. Людям в глаза совестно будет смотреть.
- Тебе-то почему совестно? Ты не виноват!
- Что ты, не виноват! Часовщик обязан думать о времени. А я только о любви своей думал.
- Пускаешься в странствие - с чем пускаешься? Голые руки, грудь нараспашку.
- Не бойся. Я поумнел зато. Что-то в мозгах щелкнуло, и я поумнел. Собственными ушами слышал, как оно щелкнуло.
На четыре стороны света простерлись дороги. Длинные, за горизонт. Густел серый вечер.
Анс простился, поправил рюкзак на спине и пошел скорым шагом.
Несколько раз оглядывался, чтобы помахать матери рукой, и видел ее, стоящую неподвижно, и за нею город с первыми вечерними огоньками.
- Прощай, мой город! - сказал Анс.
Пошел дальше и увидел пешехода, идущего в том же направлении с рюкзаком на спине.
- Вот хорошо, - сказал Анс, - с попутчиком веселей.
- Это вы, Дубль Ве? - вскричал он, нагнав пешехода. - Каким образом я вас здесь встречаю?
- Они изгнали меня из города, - сказал Дубль Ве. - Гун и его пиджаки. Безумцы, изгнали старательного работника, желавшего добра и порядка! Хотели отрубить мне голову, но министры уговорили их этого не делать, опасаясь волнения в массах. Несомненно, многие обо мне пожалели бы - не о моей персоне, разумеется, а о добре и порядке. Хотя массы очень опустились с тех пор, как время пошло назад.
- Боюсь, - сказал Анс, - что большинство способно только бросаться камнями из подворотен, когда поблизости нет рыжих пиджаков.
- Увы, скорей всего это так. Эпидемия безумия охватывает квартал за кварталом. Формы болезни многоразличны, она свирепей чумы и черной оспы.
- Безумие ли это? Или малодушие? Или злоба? Или стяжательство?