Дальнейшая история убеждает в том, что Великое Княжество Литовское, ядром которого была Беларусь, есть закономерность географическая (стратегическая), этническая (сочетаемость ментали- тетов предков современных белорусов и современных литовцев), историческая. Не потому ли оно просуществовало полтыся- челетия, а если бы и не существовало, то его следовало бы придумать. И ведь придумывали. То Александр I в противостоянии с Наполеоном пробовал реанимировать Великое Княжество Литовское, то Наполеон - в противостоянии с Александром. То в 1915 году возникает идея конфедерации Великого Княжества Литовского - во время первой мировой войны. То уже большевики создают Литовско-Белорусскую ССР. Правда, процесс разрушения скоротечнее процесса созидания. Войны заканчиваются, а буферное марионеточное государство так и не успевает встать на ноги.
После аннексии Речи Посполитой Российской империей в XVIII веке одно за другим вспыхивают три мощные антицарские восстания. Но они тоже не успевают достигнуть своей конструктивной части и остаются в истории разрушительными мятежами, обогащая нацию лишь "антуражным" достоянием - именами героев, прокламациями, датами битв и казней. Субъект не проявляется, не вызревает. Пока…
Интересный из сказанного можно сделать вывод. После утраты субъектности Беларусь не только сама стремилась возродить свою государственность, но и геополитические соседи предпринимали такие попытки. Подрывая ее (Беларусь - указами о запрете языка, печати, миграционной политикой, русификацией и полонизацией…), они хотели видеть ее подчиненной, но существующей.
Лишь в начале XX века началось восхождение к субъекту. Появились люди, желающие национального возрождения Беларуси. Они пошли в народ, занятый социальными проблемами, рабочим движением, революционными событиями. Они включились в это движение, и произошло… "Перед нами неслыханно интересное явление, - писал о тогдашних белорусах польский публицист-современник, - перерождение революционно-общественного движения в движение национальное. И трансформация эта происходит почти независимо от воли ее инициаторов. Социалистический агитатор шел "в народ" будить ненависть к панам и протест против государственного устройства… Сеял ненависть к другим, а взошла из нее любовь более сознательная к своим".
Вот что произошло начиная с 1905-го года. Теперь мы уточним - должно было произойти. И наблюдая за сегодняшней активизацией рабочего движения в Беларуси, уточним еще раз: должно произойти.
А то, что митинги забастовщиков проходят сегодня под национальными знаменами, - подтвердит наши слова.
В 1906-м на шестом номере перастала выходить первая белорусская газета резко радикального направления "Наша Доля". Вместо нее появилась "Наша Ніва". Появилась на десять лет, чтобы объединить белорусов, сформулировать их интересы и цели, дать жизнь национальной культуре, науке…
Вершиной восхождения к субъекту стало провозглашение независимой Белоруской Народной Республики, вершиной мировоззренческих поисков нашенивцев стала работа Игната Абдираловича "Адвечным шляхам".
БССР была создана из Москвы как прямой ответ на созданную "из Минска" БНР. Москве не нужна была самостоятельная республика вместо традиционного уже послушного буфера, которым можно было торговать, отдавая по частям то Литве, то Польше, то Украине, которым можно было спекулировать, возвращая при случае "отторгнутые земли". Но возможно также, что БССР - это и память о Старобелорусском государстве, косвенный ответ ему, чье могущество, как свет погасшей звезды, ощущалось еще в начале XX века.
За 70 лет своего существования БССР, конечно же, не стала собственно белорусским государством, как и суверенным государством вообще. Все, что было наработано в начале века, было с корнем уничтожено. Уничтожались люди - живые носители национального сознания, уничтожались документы и книги, памятники и природа края, память, правда и совесть людей. И тем не менее сегодня мы вновь говорим о новом восхождении к субъекту. Откуда что берется?
Дело в том, что в роли субъекта нация живет в исторической перспективе, потому что сама является творцом истории. В роли же объекта, по определению философа И.Бабкова, нация живет в космосе. В своем космосе. Это традиционное состояние, берущее начало еще в пору язычества. Есть наш дом, наша семья, не нами заведенный уклад, есть традиции предков, есть наша деревня - замкнутый микромир, и есть небо над головой. Все остальное, пока оно нас не трогает, для нас реально не существует.
Пока белорусы имели хоть какие-то условия для такого "законсервированного" существования, существовала и нация. Но вот пришли колхозы, идеологизация крестьянства, индустриализация сельского хозяйства с восьмиэтажными свинарниками, бездумная мелиорация, милитаризация с военными базами, частями, городками по всей земле, наконец - Чернобыль… Одним словом - выхолащивание тайников белорусской культуры.
Кстати, о военных городках. Некоторые считают, что именно из этих лепрозориев расползлась по нашей земле проказа пренебрежения к крестьянскому труду, а заодно и ко всему белорусскому. Крестьянская нация, кажется, возненавидела самую себя и ринулась в город, где ее ждала "городская культура" - русско-советская. И пошло- поехало, сдобренное партийным лозунгом об интернационализме отречение народа от самого себя.
Возрождение, отречение, возрождение, отречение… В зависимости от наплыва тех упомянутых волн.
Уничтожена деревня - космос нации. И вот несколько лет назад белорусы вновь стали появляться на арене событий, начав было исчезать уже окончательно.
Таков эскиз белорусского пути, эскиз метода, сулящего "странные" открытия, "переоценку всех ценностей", изменения на пьедесталах.
Не к этому ли методу стремились нашенивцы и Абдиралович, выразивший их стремление в своей упомянутой выше работе в 1921 году? Уже тогда Абдиралович предложил уникальные этюды той самой философии свободы, о которой в 1956-м, после венгерских событий напишет разочарованный в коммунизме Сартр. Абдиралович умер в 1923-м. После него в Западной Беларуси начался откат к фихтеанству, к созданию "классической национальной философии" (Самойла), а в БССР - к глухому марксизму-ленинизму… до сих пор. Но это лишь к слову. К необходимости начать снова и оттуда - от Абдираловича. То ли вернуться, то ли уйти далеко вперед…
Порой мне думается, что это самое человеческое желание - уйти. Если ты некстати, если тебе невыносимо… Безнравственно уйти разве что в одной ситуации - оставляя кого-то в беде. Но нравственно ли остаться, отчетливо представляя, что все равно погибнете вместе?..
Рассказывают, что какой-то американский полковник выбросился из окна Пентагона с криком: "Русские идут!" Наверное, это страшно, когда - идут. Можно себе представить ужас в глазах гонца, вбегающего в ворота средневекового города с криком: "Татары идут!"… или - паренька, кричащего на всю деревню: "Немцы идут!" Не армии, а этносы идут. Культуры. Культурные экспансии. Когда одни идут, другие либо обороняются, либо уходят. Белорусы уходят. В том числе и на поиски смысла своего ухода.
Это предопределено. Неосознанно, еще веря в свое "темное прошлое", в извечную зависимость нации, не зная правды собственной истории, белорусы, тем не менее, несут ratio, несут свою Беларусь, несут свободу в своих генах. Они уходят.
Без деклараций молодое поколение интуитивно ускользает от мифов, фантомов, идеологий вчерашних воспитателей и вдохновителей народа. Они уже хотят просто жить, уже чувствуют, что просто жить здесь невозможно. И они уходят. Вместе со своей страной Беларусью. Они возвращаются в Европу. Хватит ли им сил дойти?
БЕЛОРУСЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ В ЕВРОПУ
Белорусы возвращаются в Европу. Так говорят. Причем под Европой понимают Запад, как их тип цивилизации, а под возвращением - свое национальное возрождение. Есть ли здесь противоречие?
В популистском сознании (где "лозунг должен быть прост и неясен") это противоречие теряется. Но оно тут же становится явным, когда начинается путь - "к себе" и "к ним" одновременно. Вдруг становится явным, что это два чуть ли не противоположные направления, а поэтому следует разбиться на два лагеря. Противоречие обозначается по расхождениям в приоритетах: национального государства и гражданского сообщества, прав человека и исторической справедливости, всеобщей сознательности и интеллекта. Противоречие обозначается… Но оно вовсе необязательно. Я еще не знаю, можно ли его избежать в нашей ситуации, в Беларуси. Я еще только начал эту статью.
Вообще, по-моему, ничего не может быть. Вот говорят - прозы нет, нет критики. Нет. И не может быть. Почему? Вопрос в другом: а было ли? Если не было, то ничего и нет, и не может быть. То есть можно видеть прошлое таким образом, что, хоть оно и будет представляться достаточно богатым, эффект от него будет никаким, оно не будет работать сегодня и завтра, не будет продолжаться, ибо оно - непродуктивное прошлое. Точнее - прошлое, увиденное непродуктивным. А чтобы понять, каким оно увидено - продуктивным или нет, и чтобы ответить на вопрос: а было ли? - нам потребуется неудобное слово "контекст".
В прежние годы контекст целиком служил делу правды, потому что в тексте следовало помещать ложь. А теперь, когда вся правда помещается в тексте, контекст оказался как бы и неуместен, он как бы уже и не нужен. Как-то уже не думаешь о нем, когда вписываешь Купалу между Петраркой и Уитменом. В такую минуту надеешься, хотя бы и подсознательно, что не заметят. А "не заметить" следует именно его - контекст. Не заметят, потому что отвыкли, что контекст может иметь не только знаковый, но и содержательный смысл.
Купалу между Петраркой и Уитменом вписывают украдкой, виновато или даже воровато, вопрос, которого избегают, - где титаны нашей нации? Избегают не столько потому, что нечего ответить, или что боятся, или что за нацию будет обидно, сколько потому, что это уже не национальный вопрос. Наши гении - для домашнего пользования. Наши трагедии - бури в нашем стакане.
Но титан не рождается приказом по нации. Так рождается только национальный титан. А приказов по человечеству не бывает. Титана нельзя инспирировать. В какой-то степени нивелировать - можно.
Вот Скорина. Возрадоваться бы такому собственному богатству, но что-то не дает, что-то настораживает. Ничем не заделаешь в этом имени тот изъян, что - сам не назвался ни разу белорусом. Вот ведь проблема! Великий - да, по делам. Наш - да, безраздельно, никто больше не претендует. Но не признается. И вот охваченные усилиями по маскировке "горбика" интерпретаторы не понимают, что на самом деле они этот "горбик" - ищут. Эту ровную спину приспосабливают к условиям домашнего пользования. Как еще засунешь к себе в дом фигуру европейского масштаба? Только сгорбивши.
Вся наша история… Ее будут горбить, расчленять, выкраивать какой-то кусок из единого тела истории Европы, чтобы затянуть к себе, захватить и сказать: наше! В этом смысле история Беларуси - это какая-то сорок седьмая часть истории, науки, сорок седьмая часть истины. Как разделить Грюнвальд? За теми кустами сидели вы, за этими мы, а там - поляки. 1410 год. А кто, собственно, победил?..
Чей Мицкевич? Наш! Нет, не ваш! Полу-наш - полу-ваш. Полу-их. Так в энциклопедических дефинициях: белорусско-польский, польско- белорусский, белорусско-литовский… Думал ли тот же Мицкевич, что он чьих-то - чей-то? Мицкевич и Мицкевич. Тем и дошел, что более других был духовно целен. Польско-литовско-белорусско-еврейско- французский поэт! Но как это неэнциклопедически длинно!..
Я не знаю, что делать с "привитием народу гордости за свою историю и своих героев". Но я знаю, что делением Мицкевича, например, между нациями-претендентками ничего не умножается. Я знаю, что патриотизм - это необходимое подножие цивилизованного сознания, но мне скучно рассказывать, как я люблю наши святыни. Почему мне так скучно? Потому что примитивно? Или потому что - в сотый раз?
Снова и снова произнося или продумывая имя "Калиновский", я чувствую себя чуть ли не истязателем, пытающим образ. Потому что нет Калиновского, нет Скорины, нет Купалы. Есть какие-то барельефы. Я пытаю эти образы, пытаясь увидеть, ощутить их. Но, видит Бог, до чего же они неприступны!
Нет интерпретаций. Нет контекста. Скорина. Несколько романов, фильмов и пьес, масса книг, статей, стихов… Огромная Скориниана. Но нет Скорины.
А кто есть?
Есть Моцарт, например, после фильма Милоша Формана.
Возможно, у белорусов нет ни одного титана, потому что нет ни одного Формана. А Формана нет, потому что "у белорусов". Потому что Форманы бывают у Европы. А потом уже ими могут гордиться и венгры, и французы, и австрияки. А у белорусов есть только те, кем могут гордиться только белорусы. Абсурдной представляется сегодня идея игрового фильма о Колумбе или об Акутагаве, снятого белорусскими кинематографистами в Голливуде.
Вообще, что такое Беларусь? Один из узлов европейской истории, литературы, культуры. Этот узел мы условно, почти только географически, называем Беларусью.
Да, но как тогда быть с самобытностью?
Она в узле. Это этот узел.
Мы пытаемся проследить в нем какую-то одну веревку. И высматриваем отдельные фрагменты. Наше - не наше… Но нет ничего ненашего, если нас интересует правда. Это как с генетикой, тоже было "ненашей"
Но что делать с языком… с Родиной… с этой любовью? Нельзя же любить узел. Можно - Беларусь.
Я думаю, что здесь что-то нарушено. Любовь - это вообще чувство индивидуальное. Можно ли воспитать его централизованно? И нужно ли? Вспомните, что пробудило в вас чувство Родины? Березка с буденовкой?.. По-моему, у каждого свое. А лучше всего воспитывает это чувство (причем непредсказуемо) искусство (причем все равно чье - здешнее или японское, лишь бы оно было искусством). У современного горожанина ощущение Родины может вызвать и запах смога - от завода на улице детства. Дым Отечества конца XX столетия…
А язык - это, кроме прочего, основополагающий общественный институт, функционирование которого регулируется законами. Но это совсем другая тема.
А не произойдет ли так, что все всё себе захватят (или уже захватили), а мы останемся ни с чем?
Похоже, сегодня больше стараются всучить, чем присвоить…
Как представить себе нашу национальную культуру в европейском контексте? Вообще все национальное - школу, армию, государство?..
А может, я залез в такие математические дебри, где дважды два уже пять? Наукой доказано! Хотя в школе все равно ведь будут учить, что четыре. Выходит, сфера воспитания и сфера науки - противоречивые сферы? Но ведь наука - это истина. Неужели воспитание - это ложь?.. Ложь во благо?
А может, культурологической стезей я зашел в святая святых человеческого общества, где на вопросы наложены табу, ибо так условлено, так принято? Так должно быть. Иначе не будет ничего.
Я прохожу мимо мокрых каменных стен, на которых выбиты эти условные истины. Вот аксиома счастья, аксиома семьи, вот аксиома мяса, аксиома Бога, аксиома стыда. Тысячи сумасшедших оспаривают это каменное молчание. Еще тысячи убиваются в этой безысходности, создавая трагедии - большие и малые. Остальные просто живут.
А вот аксиома Родины.
Так принято. Не будешь же говорить об этом школьнику.
А почему бы и нет? Можно ведь сказать, что путь человечества вымощен этими табу. И человечество проходит по ним вперед. Постепенно, частями оно справляется с запретами, без которых еще вчера было бы невозможно его существование. Где-то уже прошли табу необходимости войны, тоталитарного единства…
А почему где-то прошли, а где-то еще нет? - спросит школьник.
Да потому, - отвечу ему я, - что где-то созрели, опыта достаточно, и так сложились обстоятельства. Вот, например, в Дании… И я стану рассказывать ему о Дании.
Постой, - перебьет школьник, - а у нас?
А у нас, - скажу ему я, - в квартире газ. И расскажу ему о нашем пути. Ведь национальный путь - это и есть преодоление родимых пятен человечества через свой тип цивилизации, обусловленный ментальностью, опытом и историческими обстоятельствами.
Ну, а что я скажу солдату? Ему ведь нужно - о славных победах, полководцах и военной доктрине. Чтобы крепить боевой дух! А может, здесь произойдет что-то похожее на то, что произошло с марксистско- ленинским атеизмом, который повсюду превращается в историю религии? Ведь в профессиональной армии - работают. Это в любительской - проникаются духом и сознательностью.
Наконец, что я скажу так называемому простому человеку, который должен в короткие сроки стать нормальным патриотом, поверить правительству и перетерпеть реформы? Я скажу ему то, что у нас богатая земля и масса ресурсов, нужно только все это хорошенько отладить.
Будет ли это разрешением противоречия? Не знаю. Но я не стану вместо национального пути создавать национальный миф. Если мы с опозданием начали продумывать свой тип цивилизации, то это вовсе не значит, что и сам тип наш есть опоздание. Относительно немцев, французов или японцев. Вообще, что такое эти типы цивилизации?
Свой тип осмысливается через отношение к упомянутым выше родимым пятнам, табу, аксиомам. Скажем, отношение к смертной казни или искусственному умерщвлению безнадежных больных, к эротике… - в разных странах разное. Белорусам же еще только предстоит задать себе эти вопросы, войти в европейский контекст.
Замороженное было противостояние Востока и Запада вдруг разморозилось, и начались взаимовлияния, взаимоотношения, взаимопроникновения. Целый поток отношений и влияний. И рефлексий, главная из которых выглядит так: но Запад! То есть целый спектр чувств - от обожания до предостережения и отчуждения. Преобладает, пожалуй, осторожность.
Вы ощущаете этот пугающий холод Запада?
Там все свободны, но все оставлены, предоставлены сами себе. Все посторонние, чужие. Каждый человек - один на один с глобальной ситуацией бытия. Люди счастливы в меру собственных усилий. Так выглядит западная цивилизация.
Иное дело цивилизация советская. Ты не свободен, но и не покинут. Ты свой. Глобальные (страшные) вопросы - не в твоей компетенции. Ты можешь быть счастлив, не прилагая усилий, ибо ты изначально - молекула большого счастливого организма.
Две взаимонеприемлемые цивилизации. Помнится, с коллективистских позиций советская цивилизация выглядела совсем нормальной, западная - нет. Теперь все наоборот. Разве что "там не хватает теплоты". Почему? Потому что там немцы, итальянцы, шведы на основе собственных культур создали свои типы цивилизации - немецкий, итальянский, шведский. Это их типы, которые для них самих вовсе не холодные, а родные. Им-то как раз теплоты хватает. Это мы, примеряя их одеяния на себя, говорим об отчужденности и бесчеловечности. Ведь человечность в этом смысле - явление национальное. Существенно и то, что их типы для нас виднее своей универсальной гранью. И мы говорим о холодности.
То, что делалось в России после 1917 года, было попыткой своего типа цивилизации. Тоже и весьма активно стремящейся к универсальности. Советская культура была попыткой российского типа культуры в новом времени. А белорусская советская культура входила в эту попытку органической частью, и как самоценное явление рассматриваться не может.