Советский тип цивилизации получился тираническим, тоталитарным. Поэтому "отчужденность и холод Запада" (теперь уже в кавычках), несогласие на "зря прожитую жизнь" заставляют российских писателей-демократов искать свой плюсик, пусть даже в тоталитаризме, например, "в положительной роли цензуры как творческого стимула". Говорят также о специфической российской роли писателя- пророка, противопоставляя его "западному" писателю-профессионалу. Что тоже характерно для недоразвитого общества, потому что наличие пророка предполагает наличие бессознательной массы ведомого пророком народа, толпы. Одновременно такой критерий литературного труда, как профессионализм, не учитывается.
Но попытка осталась попыткой. И россияне бросились менять вехи на старые, дореволюционные. А белорусы, которые всю свою профессиональную культуру вложили в "часть российской попытки"?.. Что делать белорусам? Проводить глобальную переоценку всех своих ценностей? Только ли это?
Вся белорусская советская культура была сгущена на весьма ограниченном пространстве. Остальное пространство лежало невспаханным полем… И лежит. Были бы средства.
Для каждого национального типа цивилизации вопрос существования - это вопрос восхождения к универсализму. Возможно ли это для белорусов? Да. Ведь до сих пор главными предметами нашей национальной гордости были толерантность, открытость, некичливость. А это черты "национальной гордости" человечества, это и есть универсум. Вот почему всякое приспосабливание культуры и истории к домашним условиям - это стремление возродить у нас вовсе не свое, а как раз чужое варварство. Мол, начинать, так с простейших форм? Но дело в том, что "уже написан Вертер", и не начинать надо, а продолжать. Возвращение в Европу - это продолжение собственной национальной жизни.
Мировоззренческий пик этой жизни - в нашенивстве, в периоде до 1920 года. 70 лет - ощутимое расстояние, когда протягиваешь руку за эстафетной палочкой. Рука не то что не дотягивается, а в чем- то вязнет. 70 лет не были годами пустоты. 70 лет культура бежала, пристроившись, взявшись за палочку в чужой руке, которая (да простит мне читатель такую стилистическую абракадабру) бежала не туда. 70 лет рутинного, почти совсем непродуктивного опыта. А результат - вожделенное отношение к чужим приобретениям при полном самоуничижении…
Нация, чья история и культура состоят из фольклора и личностей, вдруг загорелась поиском собственного "мы". Ей вдруг понадобился киношный тип какого-нибудь своего Ивана Грозного, на всю глотку кричащего: да мы! да за Русь!.. Ей захотелось своих "Скифов".
Что же произошло?
Советская культура стала для Беларуси "универсумом", властно требующим отказаться от собственных попыток на основе собственного мировоззрения взойти до универсальности. Сейчас все идет к тому, чтобы советский универсум заменить для нас западным, чтобы присвоить этот "холод чужих стандартов", из той имитации культуры войти в эту. Одомашнивание собственных творений способствует этому и следует из этого. О том, чтобы вырастить до универсализма собственную культуру, тое есть ввести эту культуру в контекст и тем самым дать ей возможность остаться, речь пока не идет.
Собственно, возвращение в Европу есть возвращение в контекст - не более того. Как это может выглядеть в нашей ситуации?
Вместо эмоционального переживания утрат, культурология начинает осмысливать утвердительный, созидательный опыт национальной культуры. Для этого с самой культурой ничего делать не надо. Тут вся суть в интерпретации. Знак "плюс" заложен в белорусской культуре так же, как и знак "минус". "Минус" более видимый. Более текстуальный. И если стихи Купалы, Богдановича, Коласа рассматривать как воззвания, а не как поэзию (чем и занималась наша вульгарная социология), будет виден один лишь этот "минус". Плач нации над украденными Родиной, языком, историей. Сказать при этом, что литература - это всего лишь игра слов - будет просто кощунственно.
Но раз все-таки позволительно называть игрой слов (конечно, чудесной игрой!) творчество Петрарки и Уитмена, то почему бы не попробовать и наших…
Творчество Купалы и Коласа - это игра слов. Со своими правилами и "маленькими хитростями". Одну из таких "хитростей" - гиперболизацию народного горя - прямым текстом раскрыл Алесь Гарун в стихотворении "Поэту":
Прашу цябе, мой брат, сьпявай аб нашым горы,
Аб тым, што ёсьць цяпер i што даўней было,
I што на ўсякі твар кладзець, як плуг, разоры,
I што ў мільёнах душ разоры правяло.
Прашу цябе, сьпявай аб горы песьнь адну ты
I наш гаротны лёс рабі яшчэ цяжэй,
Тагды, убачыш сам, парвуцца духа путы
I будзе ясны дзень для нас тагды бліжэй.
То есть - утрируй, брат. И - только о горе. Гиперболизация привносит в этот манифест нотки иронии. И если бы Гарун сам последовательно не "пел о горе песнь одну", то можно было бы подумать, что он весьма тонко посмеивается над своими коллегами по перу. А коллеги его были нормальными людьми, в разной степени наделенными филологической интуицией. И писали не только о горе. Иной раз они просто изнемогали от этой магистральной заданности национальной поэзии. Сознательное пересаливание по части плача Гальяша Левчика, например, довело до отчаяния, и он воскликнул:
Зламайце мне дудку маю вербавую,
Хай песень сумлівъж ня грае,
Хай горкага болей я плачу ня чую,
Хай сьлёзаў ніхто больш ня знае!..
Зламайце мне дудку маю вербавую, -
Пацехі даўно я ня м, аю…
Я дудку другую сабе прыгатую
I песьню вясельшу зайграю.
Положительный смысл этих плачей - не в катарсисе, что могло бы сделать их достойным приобретением национальной культуры, а именно в литературной игре, в игре слов.
Да, национальная литература вместе с языком оказалась уделом низшего социального слоя - бедноты, пролетариата. И все эти социальные противостояния князей и бондаровн - это прежде всего сопротивляемость языка.
Но, повторю. Несмотря на призывы гиперболически рыдать, белорусские поэты, в том числе и сам Гарун, не только рыдали. Возможно, именно это "не только" станет главным смыслом нынешней переоценки их творчества. В отличие от прежних интерпретаций, когда речь велась только о минусовом знаке, а все утвердительное считалось маргинальным.
Весьма интересным был бы опыт выделения из национальной поэзии - начиная от Богушевича - стихов с утвердительным смыслом. Мы бы наглядно увидели собственную нацию в совершенно ином свете. Конечно, речь идет не о советских стихах и не об эмоциональных патриотических восхищениях, а именно об эстетической утвердительности. То есть о лучших именно с эстетической точки зрения стихах. Именно в них заложены возможности восхождения белорусов к универсализму. Именно они могут интегрироваться в контекст мировой поэзии. Именно в таких творениях, акциях и личностях - выход из того противоречия, с упоминания о котором я начал эту статью.
Метко кто-то сказал - дай Бог в Европу не возвращаться через Азию. "Белорусы возвращаются в Европу"? Я, пожалуй, целиком зачеркну этот тезис. Дай Бог не возвращаться. Дай Бог не возрождаться. Каждый раз сначала. Ведь также как всякое развитие несет в себе черты деградации, так и всякое возрождение чревато вырождением. Дай Бог рожденным однажды - творить.
ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
Белорусская идея как идея лучшего человека
Эта весна так долго сражается с зимой, словно хочет привлечь наше внимание к важности перемен. Нечто этапное есть в этом сражении. Обычное ежегодное отмирание и возрождение превращается в рубеж эпох. Все, что было прежде, уже не таит в себе загадки и надежды. А вот что народится ему на смену - пока секрет… Наше национальное возрождение, последний его этап, начавшись на рубеже 70-х и 80-х, заканчивается сегодня.
Мы будто спускаемся в подвал и видим, что запасы этих двадцати лет, плоды и энергия нашего возрождения - исчерпаны. Эта сказка заканчивается. Ее герои уже не сотворят ничего сверхобычного. На смену им приходит следующее поколение - тех, кто начнет новую сказку - белорусское возрождение XXI века.
Конечно, им не хватает опыта. Но, пожалуй, уже не того опыта, которого не хватило их предшественникам, что, возможно, и помешало предшественникам осуществить свой идеал.
Одно из таких препятствий - это популизм возрождения: ставка на массовость, на толпу, на тираж, и, как результат - потеря на этом пути высокого идеала.
ВОЗРОЖДЕНИЕ ПО-СОВЕТСКИ
Если бы сегодня можно было открутить время назад - на рубеж 70-х и 80-х, то национальную идею следовало бы сформулировать по- другому. Не как идею символики и языка, а как идею лучшего человека. Иначе говоря, не как идею атрибутов, а как идею носителя. По-моему, сегодня не столько партии, движения и харизматичные лидеры, а именно лучшие люди должны принести Беларуси освобождение от хамства, разрухи и плена. В этом смысл возрождения.
Ведь что толку, если на следующих выборах президентом Беларуси станет домком Швондер? Пусть даже и национально сознательный? Первое, что сделает Швондер-президент - это откажется от языка, флага и независимости. Чтобы убедиться в этом, нашего национального опыта уже достаточно.
Говоря о лучшем человеке, я имею в виду, конечно, не микеланджеловского Давида или ницшевского Заратустру. В каждой человеческой группе встречаются люди притягательные - более свободные, опытные, культурные, аккуратные, обязательные, надежные, большие профессионалы в своем деле. Это и есть лучшие люди. Они знают себе цену, но - без гордыни. Они - элитарные, но без снобизма. Нормальные люди. Те, о ком другие обычно говорят - порядочный человек. Лично я не встречал ни одного порядочного человека, который бы выступал против белорусского языка и независимости. Но вот в чем здесь проблема.
Стереотип порядочного человека у нас сформировался в советское время, когда была единая система воспитания, и каждый с детства знал, "что такое хорошо, что такое плохо". Для белорусов это был российский стереотип, который приходил к нам вместе с книжками про дядю Степу, про "значек ГТО на груди у него", про волшебное слово. При всем уважении к витковскому Васе Веселкину, он, вместе с Миколкой-паровозом и полесскими робинзонами, оставался с краю воспитательного процесса, да и не претендовал на формирование национального стереотипа порядочности.
С развалом союза рухнула и общая система воспитания, а вместе с ней - и тот монолитный российский стереотип. Смыслом национального возрождения народов стало утверждение своего стереотипа порядочного человека. И, видимо, только в Беларуси этот смысл ограничился формальной стороной - атрибутикой независимости.
Трудно представить себе, чтобы где-то в Эстонии и Латвии - при всей их демографической драме, когда половину населения составляют советские люди, - чтобы там ставили целью язык, флаг и герб. Все это было, но лишь как форма. Целью же там ставили утвердить национальный стереотип порядочности и привести к власти порядочных людей.
Кстати, результат такой постановки национальной идеи виден уже сегодня. Почему это русскоязычное население Балтии, наперекор прогнозам, не восстает в массе своей, а как бы и совсем притихло? Да потому, что эстонцы, латыши и литовцы задали на порядок более высокий нравственный стандарт, не говоря уже об уровне и качестве жизни. А русским Балтии хватило разума не протестовать против порядочности. Они, русские, хотят жить в таком, в лучшем обществе. А для этого нужно всего лишь слегка знать язык, историю и конституцию страны, в которой живешь. Вот где только появляется язык в балтийском варианте национальной идеи. Он изначально рассматривался не как проблема возрожденцев, а как проблема русскоязычных.
В Беларуси произошло иначе. На руинах дяди Степы и волшебного слова какое-то время гулял ветер, до тех пор, пока туда не вскарабкался "совок" и свой жизненный мотивчик не объявил моральным кодексом белорусов.
СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ
Несколько лет назад, когда так много писали о сталинских преступлениях, и порядочность была на взлете, также на взлете была и национальная идея. Но что-то помешало им соединиться. Помните, когда ВС принял закон о языке, декларацию о суверенитете и символику, было такое ощущение, что все это - на поверхности, что оно не проникает в глубь общества.
- Да не насилуйте вы нас вашей мовой! - возмущались одни.
- Да как это можно - не уважать родной язык! - отвечали другие.
Недоразумение возникало из-за отсутствия единого этического стереотипа, комплекса представлений о порядочности - общего как для первых, так и для других.
С этого момента национальная идея и порядочность стали постепенно терять высоту - каждая в отдельности, но всегда параллельно - как в обществе, так и одна в другой. И вот результат. Сегодня лучшими людьми публично признаны не порядочные, а другие - моторные, хамоватые, в меру безграмотные, хитрые, оборотистые непрофессионалы.
Национальная идея также потерпела этапное поражение, так как не ставила на нормальных, а ставила на массовость, не растила нормальных и, что главное, сама не стала идеей нормальности, культом лучших качеств человека.
Булгаковский Швондер встречается сегодня и в вертикальном госучреждении, и на митинге - с бело-красно-белым значком. Его можно найти и в президентской редакции, и в независимой газете. "Собачье сердце" Михаила Булгакова - пожалуй, наилучшим образом подходит для иллюстрации темы лучшего человека, поэтому я перечитываю именно эту книгу.
Национально-сознательный "совок" - явление вроде бы новое. Тем не менее, корни его уходят в далекую историю.
Белорусское движение, в отличие от других национализмов, еще не обрело отпорности к социальной антисанитарии. 70 лет совдепа и сталинская "селекция" пришли на благодарную почву. Культ толеранции и равенства, который в самой белорусской крови, постепенно был подменен культом уравниловки. Впрочем, еще в начале нашего века белорусская идея делала свои первые шаги нога в ногу с социализмом. Первая наша политическая партия - Белорусская
Социалистическая Громада. А еще раньше, в 1864-м, Калиновский декларирует из-под виселицы: "У нас нет дворян, у нас все равны". Помню, как любили обыгрывать эту фразу белорусские советские писатели. Но если "оживить" эти слова сегодня, то они будут звучать так: "У нас нет лучших, отличных от толпы". Извините, но за кем тогда идти, на кого смотреть, кого слушать, с кого брать пример? Для чего вообще что-нибудь делать? Говорить по-белорусски? Но, как замечает булгаковский проф. Преображенский, "это еще не значит быть человеком".
Быть человеком - знать, как жить, и уметь жить. Так, думаю, понимает это среднестатистический белорус.
У нас же возрожденцы всегда ставили на государство. Мол, оно - свое, не свое или не совсем свое - должно законами ввести в употребление язык, символику и национальные приоритеты. Наверное, так оно когда-то и будет, но, как говорится, только после того, как. Государство - не бог и не волшебник, исполняющий желания. Это лишь инструмент.
Помню, еще в советские времена была такая литературная дискуссия - должен ли писатель подниматься выше уровня народа, или все же его призвание - в доступности? Сегодня в литературе это уже никого не волнует. Сторонники доступности так и не добились высоких тиражей, потерпев фиаско от индустрии коммерческих книжек. Зато их позиция целиком победила в политике. На выборах последних лет возрожденцы явно умерили манеры и интеллект, дабы уподобиться, так сказать, народу, а на самом деле - более удачливым политикам популистского типа.
Совместное с коммунистами прошлогоднее застолье и предопределило завершение этого этапа национального возрождения.
Таким образом, национализм, возникший в элитарных научных и культурых кругах, "пошел в народ", а пришел к "совку", потому что народа, объединенного единым представлением о добре и зле, единым стереотипом порядочности, у нас пока нет. Сам возрожденец не стал воплощением этого стереотипа - лучшим человеком. Должен был, но не смог. Да и задача такая не ставилась. Ставилась скорее обратная - ближе к людям.
Первым эту близость почувствовал на себе язык. До 90-х годов в Беларуси не было ни одного альтернативного объединения, ни одного издания, которые бы пользовались советским правописанием 33-го года, так называемой наркомовкой. Именно несоветский белорусский язык стал в те годы языком демократии и высокого национального идеала.
После того, как круг возрожденцев расширился, зазвучали голоса в защиту наркомовки, мол, народ и такого языка не знает. Так говорили те, кто присоединился. Люди, не вырвавшие из себя "совка", ибо не склонны в принципе чем-либо жертвовать. Они - за независимость и демократию, ибо кто же против сыра с маслом? И уже то, что они "за", вроде бы избавляет их от каких-либо изменений собственной сущности. Мол, они же не против, значит, сгодятся и такие. Так в круги возрождения пришел демократический "совок". Именно требование наркомовки и стало знаком этого прихода.
Вслед за этой "заботой о народе" прозвучало следующее требование - ввести русский язык в среду возрожденцев и в независимую печать. Ввели. Дальше - больше. Разговаривать доступно! Это значит, если понадобится, то и по фене. Но и здесь не конец. Не будет ничего удивительного, если завтра именно среди воз- рожденцев возникнет дискуссия о самом белорусском языке, мешающем нормально заниматься демократией и сражаться с диктатурой.
Воистину, нет границы сближению с народом. Нет дна у этого падения в народ…
Почему я говорю о падении? Потому, что так же, как язык не может быть принципом возрождения (принцип - порядочность), так и Беларусь не может быть "совковой", не-порядочной. В принципе не может. Вот оно все сегодня и валится.
Надо думать, что новое белорусское возрождение начнется именно с лучшего человека. Ведь для того, чтобы быть им, нужно не так уж и много. Хватило бы чистоплотности. В том числе и социальной. Порядочный человек всегда несет в себе сакрум, который нельзя полапать руками, изменить либо уничтожить. И пускай их, возрожденцев, будет в сто раз меньше, но они обязаны быть элитой нации, теми, кто несет в себе сакрум. Иначе на смену им придут другие, которые поднимут упущенный в толпе олимпийский огонь.