В 1944 году Кучумов был вызван из Новосибирска в Ленинград и отправлен на Западный фронт с поручением вести розыски похищенного фашистами имущества дворцов-музеев. За три года Кучумов сумел отыскать и вернуть на Родину сотни тысяч всевозможных экспонатов, вывезенных врагами из ленинградских пригородов (Гатчина, Пушкин, Павловск, Петергоф), Киева, Минска, Керчи, Новгорода, Пскова…"
Именно этому человеку совершенно случайно в начале 1946 года стало известно содержание разговора двух приехавших в Пушкин из столицы работников московских музеев, будто профессор Брюсов, работая в Кёнигсберге, доподлинно установил, что Янтарная комната полностью сгорела, и теперь можно только сожалеть об утрате этого гениального творения великих мастеров. У Анатолия Михайловича Кучумова, имевшего самое непосредственное отношение к поискам похищенных ценностей, не было оснований сомневаться в обоснованности столь плачевного вывода Брюсова. Но он все-таки решил на месте перепроверить результаты предшествовавших поисков и обратился в связи с этим в Комитет по делам культпросветучреждений.
В здании на Софийской набережной к намерению Анатолия Михайловича отнеслись благожелательно. Но после обсуждения проблемы решили, что одному ему ехать в Кёнигсберг не стоит. Обстановка там оставалась тревожной, и лучше всего было бы подыскать себе напарника. Им стал после недолгих уговоров заведующий сектором музеев отдела культуры Ленгорсовета большой знаток искусства Станислав Валерианович Трончинский. Перед поездкой в Кёнигсберг у них состоялась встреча с профессором Брюсовым, который проживал в Москве. Тот буквально огорошил Кучумова, сообщив подробности "поисков" Янтарной комнаты в развалинах Королевского замка. "Незачем вам туда ехать. Кроме ломаной мебели в этих развалинах ничего нет. То, что нам удалось найти, хранится временно в здании бывшего Государственного архива…" – так отговаривал Кучумова и Трончинского от поездки Брюсов.
Но намерения у Анатолия Михайловича были самые серьезные, и 4 марта 1946 года он вместе с Трончинским выехал в Кёнигсберг. Время, проведенное в дороге, показалась вечностью. До Луги доехали еще довольно быстро, а потом поезд подолгу останавливался на полустанках, пропуская литерные составы. За окном мелькали опустошенные земли Псковщины, полуразрушенные городки Латвии, разоренные хутора Литвы… Только через трое суток поезд подошел к бывшей германской границе, пересек ее, и за окном стали проплывать аккуратные кирпичные фольварки с пробитыми черепичными крышами, остовы сгоревших станционных построек, обсаженные деревьями дороги, голые, заснеженные поля с черными проплешинами оттаявшей земли. Шталлупёнен, Гумбинен, Инстербург, Норкиттен, Велау, Тапиау, Леванхаген, Гутенфельд … – мелькали освещенные одинокими фонарями таблички с непривычными немецкими названиями городов, еще не получивших свои новые имена. Больше часа поезд простоял на каком-то совершенно голом полустанке, где в темноте угадывались очертания сараев и разрушенных домов. Знающие люди говорили, что Кёнигсберг совсем рядом, а поезд все никак не мог доехать до места назначения.
Около двух часов ночи еле передвигающийся состав резко затормозил, вагоны сильно дернулись, и поезд стал. За окном послышалась суета, голоса людей, хлопанье дверей в громадном бараке, на стене которого в отсвете раскачивавшегося фонаря легко можно было прочитать надпись, намалеванную, по-видимому, масляной краской, – "КЁНИГСБЕРГ". Приехали!
Оказывается, вокзал, сильно разрушенный во время апрельских боев, до сих пор не был восстановлен, и пассажиров высаживали, не доезжая до него несколько километров. Станислав Валерианович спросил у железнодорожника, как добраться до центра города. Тот посоветовал идти вслед за другими вновь прибывшими прямо по путям в сторону вокзала. Дорога по шоссе была немного длиннее, но вела через пригород и вливалась в одну из главных улиц Кёнигсберга.
В августе 1990 года мы всей семьей гостили несколько дней у родственников в Ленинграде. Эрмитаж, Исаакий, Морской музей, Петропавловка, Петродворец – калейдоскоп впечатлений и удивительных встреч с прекрасным. Мои дети, десятилетняя дочь Нина и шестилетний Сережа, открывали для себя город Петра, восхищаясь старинными памятниками и разводными мостами, фонтанами и каналами. Смертельно усталые после прогулок по городу и посещения музеев, мы возвращались в квартиру наших родственников на Ленинском проспекте, где за чашкой вечернего чая рассказывали дорогим ленинградцам о полученных за день впечатлениях.
Конечно же, из пяти дней, проведенных в Ленинграде, один был запланирован для посещения города Пушкина, где в доме ветеранов архитектуры проживал со своей женой Анатолий Михайлович Кучумов, тяжелобольной, частично парализованный после случившегося несколько лет назад инсульта. С Кучумовым мы постоянно перезванивались по телефону, я неоднократно бывал у него в Павловске, где он проживал не один десяток лет. Навестить Анатолия Михайловича, вспомнить с ним о том времени, когда мы вместе работали в Калининградской экспедиции, совместно обсудить некоторые детали готовящейся к изданию рукописи – все это я намеревался сделать, посетив город Пушкин.
Несмотря на то что Анатолий Михайлович чувствовал себя неважно, встреча все-таки удалась на славу: мы поговорили о многом из того, что интересовало нас обоих, – о Янтарной комнате, о возможностях, которые не были реализованы во время работы экспедиции, о путях продолжения поисков утраченных сокровищ.
По моей просьбе Анатолий Михайлович под диктофон рассказал о событиях 1946 года, когда он впервые побывал в Кёнигсберге и принял участие в розыске Янтарной комнаты. Именно таким образом появились "диктофонные записи", которые я воспроизвожу в этой повести.
Из воспоминаний А. М. Кучумова. Диктофонная запись.
Август 1990 года
"…Трончинский сказал, что идти в темноте по путям он не хочет. Пойдем лучше по мостовой. Мы пошли. А было раннее утро, очень холодно, мы совершенно продрогли…
…Навстречу нам попалась колонна немцев – жителей города. Все – с противогазными сумками, идут на расчистку вокзала и подъездных путей…
Шли очень долго, буквально выбились из сил. Трончинский даже в сердцах бросил свой чемодан в придорожную канаву… "На кой он мне, черт!" – говорит. Делать нечего. Я спустился вниз, чемодан Трончинского достал и крепко-накрепко привязал его брючным ремнем к своему чемодану. Так мы и дотащились до городской комендатуры, которая располагалась в большом сером здании на Хаммервег …"
Несмотря на то что было раннее утро, комендант – молодой боевой генерал, недавно оказавшийся в роли "хозяина города", – был на месте. Он приветливо встретил прибывших, напоил их чаем, даже рассказал о том, что в этом самом кабинете весной 1945 года допрашивали командующего немецкой группировкой в Кёнигсберге генерала Ляша. Комендант распорядился через своего адъютанта о предоставлении гостям комнаты в офицерской гостинице на улице Гарденбергштрассе , совсем недалеко от комендатуры.
В сопровождении капитана-артиллериста, которому генерал поручил опекать "представителей искусства", Кучумов с Трончинским быстро добрались до гостиницы. Этот район города казался не столь разрушенным. Здесь в Амалиенау было много больших домов, роскошных вилл, сохранились даже вывески магазинов и афишные тумбы. Волна переименований только еще поднималась, так что кое-где можно было увидеть курьезные названия типа "Пищепромовская улица", что тут же обратно переводилось на немецкий как "Продуктенштрассе".
Первый день прошел в хлопотах, связанных с размещением, оформлением необходимых документов в разных учреждениях города. А на следующее утро Анатолий Михайлович и Станислав Валерианович в сопровождении офицера из комендатуры отправились в замок. Путь их лежал через центр города, представлявший собой сплошные развалины.
Из воспоминаний А. М. Кучумова. Диктофонная запись.
Август 1990 года
"…Мы шли к замку. Был очень сильный ветер, особенно почему-то на Штайндамме. С изуродованных крыш домов летела черепица и поэтому нам приходилось идти по середине улицы. А там – машины, одна за другой. Вот так, шарахаясь, и шли…
Штайндаммская кирха была полуразрушена, колокольня отсутствовала… На тротуаре лежал громадный слегка покореженный циферблат башенных часов с золочеными цифрами… Около кирхи – какой-то бетонированный водоем и памятник из серого камня: солдат, обнимающий плачущую женщину…"
Скелеты зданий на бывшей Кантштрассе сохраняли призрачное великолепие своих фасадов, как будто это были декорации гигантского театра абсурда. Живописные развалины почтамта, покрытые копотью готические формы Альтштадтской кирхи, руины Росгартенской кирхи, классическая архитектура двух некогда величественных зданий на Мюнцплатц. И над всем этим возвышалась громада Королевского замка.
Конечно, первое, что намеревались осмотреть Кучумов и Трончинский – это Большой орденский зал, где в 1945 году Брюсов обнаружил остатки сгоревшей Янтарной комнаты. Обогнув нагромождение развалин, они прошли вдоль северной части замка по улице, еще не очищенной от громадных куч щебня и перегороженной в самом начале высокой баррикадой. Поваленные и искореженные фонарные столбы, сгоревший остов трамвая с чудом сохранившейся на боку рекламой яблочного сока, ржавая афишная тумба с раскисшими обрывками каких-то объявлений… За углом, там, где высилась семиугольная башня Хабертурм, открылась площадь, с одной стороны которой находилось здание Имперского банка, сильно пострадавшее во время штурма, а с другой – восточное крыло Королевского замка со старинными въездными воротами посередине. Анатолий Михайлович разглядел прямо над аркой дату постройки, изображенную римскими цифрами – MDXXXII , и лаконичную надпись по-латыни: "Turris fortissima nomen domini", что Станислав Валерианович перевел как "Имя Господа – сильнейшее оружие".
Двор был пустынен. Все сооружения замка по его периметру казались вымершими. Черные глазницы окон и арок, проломов и пробоин в сочетании с кое-где сохранившимися сугробами снега производили жуткое впечатление. И только стоявший около одного из подъездов "студебеккер" свидетельствовал о том, что среди зловещих развалин присутствует жизнь и какое-то движение: по-видимому, хозяйственники одной из воинских частей собирали среди хлама остатки того, что могло еще послужить, – посуду, столовые приборы, бутылки из толстого зеленого стекла… Как потом оказалось, замок не был столь уж необитаемым: одну из уцелевших комнат облюбовало себе подразделение дорожно-эксплуатационного батальона.
Поднявшись по ступенькам портала, некогда украшавшего северное крыло замка с внутренней стороны, Кучумов с Трончинским попали прямо на тот этаж, где находились основные орденские помещения – так называемые покои Великого магистра, Маршальские покои и ремтер, капелла Святой Анны и Фирмария . В залах с огромными стрельчатыми окнами был собачий холод. Ветер продувал насквозь, а пол, усеянный обломками и мусором, был покрыт, особенно в углах каменных стен, толстым слоем слежавшегося грязного снега. Стены и сводчатый потолок были в крупных трещинах и черной копоти. Под ногами хрустело стекло.
Из книги А. М. Кучумова и М. Г. Воронова "Янтарная комната". Москва, 1989 год
"…При тщательном просмотре всего слоя гари и мусора на каменном полу Большого Орденского зала, где якобы сгорела Янтарная комната, были обнаружены кусочки золоченого левкаса , большое количество мебельных пружин и железных оковок старых немецких шкафов, из чего можно было сделать вывод о том, что в этом зале находилась и сгорела мебель Кайзерлинга .
Около входа в зал с наружной лестницы в слое гари были найдены три совершенно перегоревшие, обесцветившиеся мозаичные картины. По профилю бронзовых рам и чеканным виньеткам, украшенным камнями на углах, удалось установить, что это были флорентийские мозаики работы XVIII века из Янтарного зала…"
Многие годы спустя, вспоминая подробности того дня, Анатолий Михайлович рассказал мне, как бегло осмотрев зал, обратил внимание на слежавшуюся кучу золы справа от входной двери. Среди золы и пепла были отчетливо видны обуглившиеся доски, составлявшие, по-видимому, когда-то упаковочный ящик. Он стал осторожно очищать это место от грязи и увидел такое, от чего у него потемнело в глазах. Под трухой сгоревшей древесины лежало хрупкое панно флорентийской мозаики – элемента убранства Янтарной комнаты. Как известно, эти изящные инкрустации из цветных камней украшали ее центральные панели и представляли собой аллегорические картины, символизирующие пять чувств человека – вкус, зрение, слух, осязание и обоняние. И вот сейчас творение художников Флоренции, некогда сверкавшее яркими красками, лежало в груде мусора, обесцвеченное, деформированное, потускневшее. И хотя в потрескавшемся изображении на панно можно было узнать один из сюжетов, стало ясно, что это фактически только жалкий след прежнего великолепия. Едва Анатолий Михайлович попробовал приподнять панно, оно рассыпалось на мелкие кусочки, а шифер, служивший основой для мозаики, образовал кучки пепла, который сразу же стал разноситься сквозняком по всему залу. Под первым панно лежало второе, точно в таком же состоянии, затем третье, уже почти полурассыпавшееся. Чудесные флорентийские мозаики, исполненные по эскизам итальянского художника Джузеппе Дзокки в середине XVIII века, исчезли навсегда.
Разгребая золу, Анатолий Михайлович нашел несколько кусков бронзовых рамок, служивших оправой для мозаики. Все было каким-то скрюченным, обожженным, оплавленным. Чудом сохранились чеканные латунные виньетки с растительным орнаментом, располагавшиеся в углах рам. Но и они были покрыты копотью и совершенно потеряли свой прежний вид. Бережно завернув их вместе с россыпью потускневших осколков мозаики в кусок материи, Анатолий Михайлович положил находки в вещмешок. Похоже, что они были единственным материальным свидетельством гибели Янтарной комнаты. Кстати говоря, и эти находки ожидала печальная судьба.
Из воспоминаний А. М. Кучумова. Диктофонная запись.
Август 1990 года
"…Когда мы вернулись в Ленинград, Трончинский попросил меня привезти ему найденные в Кёнигсберге остатки флорентийских мозаик Янтарной комнаты для того, чтобы показать их своему начальству. Я привез ему жалкие остатки в небольшой картонной коробочке…
Спустя некоторое время Трончинский ушел в отпуск, оставив обгоревшие куски мозаичных панно в книжном шкафу. По-видимому, в его отсутствие уборщица, наводившая порядок в рабочем кабинете, посчитала кучку серых камешков и закопченных металлических предметов никому не нужным мусором и из благих побуждений, естественно, выбросила находки…"
Казалось бы, находки в гостиной "Маршальских покоев" должны были убедить Кучумова в справедливости вывода Брюсова о гибели Янтарной комнаты. Превратившиеся в прах панно из цветных яшм – какие еще нужны доказательства того, что Янтарная комната сгорела в этом мрачном замковом помещении?
Вместе с тем, оказывается, то, что обнаружили Кучумов и Трончинский в марте 1946 года в северном крыле Королевского замка, ни в коей мере не подтверждает предположение о гибели Янтарной комнаты. К такому выводу они пришли еще тогда, внимательно осматривая рыцарские залы и подвалы "Блютгерихта". В своей книге о Янтарной комнате, написанной совместно с известным ленинградским искусствоведом Михаилом Григорьевичем Вороновым, Анатолий Михайлович приводит веские аргументы, которые убедительно доказывают, что находка мозаик в орденском зале вовсе не означала, что можно ставить точку на поисках похищенного сокровища.
Специалистам было совершенно ясно, что в этом зале сгорели только мозаики, по-видимому, упакованные и хранившиеся отдельно от демонтированной Янтарной комнаты. Нигде в кучах золы и мусора не попадались целые или расплавленные кусочки зеркальных стекол. Но ведь не могли же бесследно исчезнуть двадцать четыре зеркальных пилястры, обрамленные золоченой резьбой! Кроме того, на каждой пилястре имелось по одному бронзовому чеканному бра. Каков бы пожар ни был, испариться же они не могли!
Из записки А. М. Кучумова "К вопросу о судьбе Янтарной комнаты Екатерининского дворца".
1950 год
"…Если допустить, что указанные зеркальные пилястры, деревянная резьба и бронзовые бра находились в другом месте замка, не будучи упакованными с Янтарной комнатой, наличие и гибель янтарных панелей в данном помещении отвергает другое обстоятельство.
В четырех больших янтарных панно боковых стен комнаты были вмонтированы четыре небольшие фигурные зеркала фацетного стекла, которое невозможно было изъять из панно, не разрушив художественно исполненные янтарные рамы-картуши . В гари даже малейших кусков стекла, какого бы ни было, не обнаружено.
Приведенные выше обстоятельства заставляют с полным основанием отвергнуть сообщение Роде, доверчиво принятое за истину профессором Брюсовым, о гибели Янтарной комнаты в огне пожара в орденском зале замка…"
Если в гостиной "Маршальских покоев" остатков Янтарной комнаты обнаружить не удалось, то надо было искать в других местах. Поэтому Кучумов и Трончинский стали внимательно обследовать прилегающие помещения. В первую очередь их внимание привлек уже упоминавшийся "Маршальский ремтер", куда из гостиной вела стрельчатая готическая дверь-арка со сложным резным архивольтом .
Это было одно из самых загадочных помещений Королевского замка, служившее когда-то главным залом военных предводителей Тевтонского ордена – орденских маршалов или великих магистров – и располагавшееся над помещениями "Блютгерихта". В ХХ веке в нем, как и в других залах северного крыла, размещались экспозиции Прусского музея.