До сих пор исследователи творчества Шукшина спорят, к какому направлению его отнести. Одни упорно называют его "деревенщиком", другие яростно протестуют против этого. И.Логинов, современник Шукшина, по-моему, очень точно уловил особенность шукшинской прозы да и кинематографических работ. "В незримом споре города и деревни… право на нравственный приоритет в чём-то остаётся за теми, кто ближе к земле". Вскоре, как мы увидим, это начнут ставить Шукшину и некоторым другим писателям в вину.
1968
Во втором номере "Литературной России" от 5 января опубликованы фотографии лауреатов Государственных премий РСФСР 1967 года. Здесь нет конкретизации, за что премии присуждены – лишь фото и фамилия-имя-отчество. (В следующем году газета этот недостаток исправит: появится перечень заслуг лауреатов 1968-го.)
В пятом ряду мы видим фотографию Василия Шукшина, а в шестом – Всеволода Санаева. После нескольких секунд поисков в Интернете, можно получить информацию, что премия им обоим (а также оператору Валерию Гинзбургу) была присуждена за фильм "Ваш сын и брат".
Выбирать лучшую из пяти режиссёрских работ Шукшина, дело, конечно, нелепое. Но, на мой взгляд, "Ваш сын и брат" – самый пронзительный шукшинский фильм.
Если в "Калине красной" мы видим изломанную судьбу одного человека из послевоенного поколения (за ним, конечно, угадываются тысячи и тысячи), который был, по существу, обречён стать вором, то в фильме "Ваш сын и брат" – настоящая, идеальная в основе своей, русская крестьянская семья. Крепкий ещё отец, изработавшаяся, но изо всех сил стремящаяся жить и дожить до спокойных, хороших минут мать; четверо сыновей, дочь… Большая изба, хозяйство.
Но это перечисление ничего не значит: на деле мы наблюдаем настоящую трагедию. Не драму, а именно трагедию. Двое сыновей уехали в город и занимаются, по крайней мере, по мнению отца, ерундой, попросту предали его (вспомним сцену на берегу Катуни, разговор отца со старшим сыном Игнатом); один сын сидит, да к тому же совершает побег, за который ему накинут ещё года три; четвёртый сын, скорее всего, тоже уедет из родного дома; дочь, молодая девушка, – немая…
Семья, по сути, давно развалилась, и вот-вот её осколки начнут исчезать с лица земли. Вот-вот и эта деревня, которую медленно обводит своим глазом кинокамера, наверняка исчезнет, как исчезли в 70-е – 80-е тысячи деревень…
Всеволод Санаев, человек по облику городской, "начальник", в этом фильме создал настоящий образ русского крестьянина, "природного пахаря", но, как и в старой сибирской песне, этот "природный пахарь" обречён на скорую гибель. И Шукшин с нескрываемым сожалением демонстрирует нам это…
Многие эпизоды фильма "Ваш сын и брат" даже после десятков просмотров вызывают ощущение документальности. Вообще, если так можно выразиться, это самый неигровой из фильмов Шукшина. И при этом с самым тонким психологизмом, с самым острым сюжетом.
В 1965 году было снято немало отличных советских художественных фильмов: "Никто не хотел умирать", "Ко мне, Мухтар!", "Иду на грозу", "Стряпуха", "Операция "ы"…", "Здравствуй, это я!", "Гадюка", "Дайте жалобную книгу". Удивительно, что среди них главной кинематографической премией того времени был отмечен именно фильм Шукшина. И это при том, что в нём нет призывов (имею в виду призывов, выраженных в художественной форме) двигаться вперёд, обновлять жизнь, не высмеивались в нём недостатки и пережитки, не были показаны подвиги учёных, милиционеров, не демонстрировались незаживающие раны войны…
Но продолжим путешествовать по подшивкам "Литературной России"…
В целом же в 1967–1969 годах о творчестве Шукшина в "ЛР" говорилось очень скудно. Вообще газета стала достаточно скучной, в ней появлялось всё больше и больше официалыцины, некоторые номера, после разнообразных съездов чуть ли не целиком состояли из речей государственного и писательского начальства. Речей, по сути, пустых, "общих", зато огромных… Много стало материалов, к литературной жизни отношения не имеющих.
Особенно удручают номера газеты, приходившиеся на многочисленные юбилеи. Впрочем, юбилеи начинали отмечать ещё за полгода, а то и за год до них валом статей. Десятки и десятки материалов к пятидесятилетию Октябрьской революции, к пятидесятилетию созданию Красной Армии, к столетию со дня рождения Горького, к столетию со дня рождения Ленина. И так далее, так далее.
По сути, в этом бы ничего не было плохого, если бы эти статьи, очерки, поэмы, рассказы, фрагменты романов не отнимали место у материалов о тогдашнем литературном процессе. А ведь о проблемах в преддверии очередного славного юбилея говорить как-то нехорошо, неправильно. И после юбилея – тоже. А там новое преддверие…
Конечно, это не особенность "Литературной России". Вся страна жила тогда от юбилея к юбилею, а потом, в начале 80-х, – от похорон до похорон…
Но всё же сквозь бравурный частокол можно было заметить, что не всё так уж благополучно. На страницах "ЛР" и в писательских организациях (о чём газета информировала) не раз поднималась проблема того, что тема рабочего класса, вообще человек труда не находит в литературе должного освещения; что с деревней далеко не всё благополучно, и с моралью тоже, и что сами писатели открыто враждуют друг с другом уже не по творческим, а по идеологическим мотивам…
Иногда в этих проблемных статьях встречается и имя Шукшина. Например, в статье Лидии Фоменко "Авторитет труда" (1968, № 23 от 7 июня).
"Много значительного внесло в литературу поколение тех, кого своим крылом едва лишь задела война по причине их малого возраста, – отмечает тогдашняя завотделом критики "ЛР". – Теперь этим людям ближе к 40, чем к 30. Они дали нам отличные книги о войне, о "сельском жителе", как назывался первый цикл рассказов Василия Шукшина. Где же Семёновы, Астафьевы, Беловы, Шукшины, Шимы, для которых бы тема рабочего класса стала родной, которые бы "до стоноты", как любит писать Астафьев, зажглись бы этим сильнейшим в мире образом? Разве это не увлекательная задача для художника – воспеть человека сего дня, личность социально активную? Ведь "коммунизм, – говорится в нашей партийной Программе, – это высокоорганизованное общество свободных и сознательных тружеников…"
Не отсюда ли тянутся истоки сюжета позднейшего шукшинского рассказа "Штрихи к портрету"? Впрочем, подобных претензий и к Шукшину, и ко многим другим писателям в те годы было немало… Вот та же Лидия Фоменко через несколько месяцев вновь обращается к авторам, и голос её становится строже, но в то же время проникновенней, искренней. Она буквально взывает, но не жалобно, а предупреждающе.
Прошу прощения за большую цитату из статьи Фоменко "У порога больших перемен. Ещё раз о деревенской теме в литературе" ("ЛР", 1968, № 48, 29 ноября), но слова эти очень важны, как свидетельство рождения термина "писатели-деревенщики", как иллюстрация ситуации, когда произошёл некий раскол в понимании судьбы деревни, отношения к тем, кто отстаивал в своём творчестве "почвенность, патриархальность"… Итак, вот выдержка из статьи Лидии Фоменко:
"Некоторые писатели-"деревенщики", как окрестил их кто-то на одном совещании критиков, не только перестали искать, они даже перестали замечать социалистической нови, того, что составляло пафос "Поднятой целины", "Страны Муравии", "Брусков" и многих других произведений советской классики, а позднее – В. Овечкина, Г. Троепольского, В. Фоменко, Дм. Зорина, Е. Пермитина, Ю. Нагибина, С. Антонова, А. Яшина, Ан. Иванова, Г. Маркова, М. Жестева, С. Крутилина, О. Гончара, М. Стельмаха, М. Алексеева, И. Стаднюка, С. Залыгина, В. Астафьева, П. Проскурина, В. Липатова и многих других авторов хороших, часто новаторских произведений о селе.
Могут сказать: раз есть "много других", какой же смысл беспокоиться? Есть, есть прямой смысл, потому что пришло целое поколение, которое хотя и выросло в новых, социалистических условиях, всё же – разумеется, не все – уверовало в незыблемость патриархальности, в её поэтическую прелесть, в её нравственную чистоту. И деревенскую тему не осмыслишь без произведений писателей этого поколения. Отнесём сюда не только совсем молодых Юрия Галкина, Виктора Лихоносова, Ивана Зубенко, Эрнста Сафонова, Алексея Леонова, но и людей постарше, уже мастеров, с молодой ещё силой пера и таланта, с высокой мерой нравственной требовательности, с накалом чувства, тонкого и ранимого. Это Евг. Носов, В. Белов, В. Шукшин, Ф. Абрамов, Б. Можаев, В. Сёмин, В. Логинов.
<…> Критика уже воздала должное их художественному таланту. Были широко отмечены их поэтические достоинства, в том числе и автором этих строк. Однако в критике же и подчёркивалось как самое выдающееся в них – почвенность, патриархальность, неуязвимая нравственность их деревенских героев, людей от земли, снова повторю, неизменных будто бы "от века".
Необходимо сегодня вспомнить об этой талантливой когорте писателей, именно теперь, потому что им вместе со всей литературой, им – я в этом уверена – решать проблемы, возникающие ныне на селе. Они должны приблизиться своим точным и острым художественным видением к проблемам дня нынешнего. Жизнь зовёт к новому. Она требует соединить редкий дар создания нравственного облика героев с тем живым и исторически важным делом, которое эти герои вершат. Вот тут-то и нужна та тонкость, то прозрачное поэтическое изображение, которое под силу многим из названных писателей. Верится, что деревенская литература не может не оживиться и не окрепнуть после решений октябрьского Пленума, как не может быть неподвижной жизнь села. Верится, что всю силу таланта, всю наблюдательность, весь нравственный императив писатели того поколения, о котором здесь говорилось, обратят на то кипение жизни, которое вызвано на селе в связи с проблемами, поднятыми нашей партией на её XXIII съезде и Пленумах ЦК. В частности на важнейшую проблему стирания существенных различий между городом и деревней, на то, что труд деревенский станет разновидностью труда индустриального. А в связи с этим изменится и сама психология колхозника, который воспримет многое из лучших черт городского жителя, а он, городской житель, тоже ведь и совестлив, и чист, и мудр…"
История показала, что этот призыв Лидии Фоменко не был исполнен. Наоборот, деревенская проза по мере индустриализации деревни (а часто просто уничтожения её) становилась радикальней, в неё приходили новые и новые авторы. И вскоре появится, пожалуй, главный выразитель боли за русскую (сибирскую) деревню Валентин Распутин, которого пока что (не смотря на программную повесть "Деньги для Марии"), в 1968 году, из-за ранних книг очерков, продолжают причислять к певцам индустриализации. Но вот-вот Распутин закончит "Последний срок"… Уже опубликован сценарий Шукшина "Я пришёл дать вам волю" – произведение внешне историческое, но с таким подтекстом, такими параллелями, что власть год за годом будет откладывать разрешение на съёмку фильма, при этом загружая Шукшина актёрской работой в том числе и в чуждых, нежных ему как художнику кинофильмах.
1969
О Шукшине в этом году "Литературная Россия" упорно молчит, хотя своими новыми произведениями, ролями в кино он даёт немало поводов если не для большого разговора, то уж точно для упоминания.
Единственным исключением стала статья Валерия Гейденко "Шурум-бурум, или Размышления о нескольких литературных судьбах" (№ 34 от 22 августа).
В центре статьи повесть Глеба Горышина "До полудня", герои которой "подводят итоги". "Десять лет назад… выпускники университета, сейчас – журналисты, писатели". "Подводит итог и сам автор, – продолжает Гейденко. – Подводят итоги многие сверстники Глеба Горышина: десять не десять, но около десяти лет прошло с тех пор, когда на страницах журналов впервые появились имена Виктора Конецкого, Владимира Амлинского, Анатолия Приставкина, Василия Шукшина…"
Далее Валерий Гейденко останавливается на теории "простой жизни", которую Глеб Горышин, по его мнению, преодолел: " Немудрёная эта теория сводится в основном вот к чему. Если у человека что-то не получается на работе, если у него нелады в семье, если он запутался в противоречиях и этими противоречиями измучился, то самый лучший для него выход – всё бросить: бросить работу, бросить семью, бросить город, где он живёт, и уехать куда-нибудь, где нет ни начальства, ни жены, ни всяких там внутренних противоречий и сложностей… ну, например, устроиться бакенщиком или лесником. А там всё образуется. Со временем. Само собой.
<…> У Шукшина эта теория имела особый поворот: в редких рассказах, но всё же звучала у него анафема по адресу современного города, который, дескать, разрушает свежесть и цельность мироощущения у простых деревенских парней. Недавний сборник прозы В. Шукшина "Там, вдали" почти свободен от этого заблуждения. Но не только тем, от чего избавился, а и тем, что приобрёл писатель, удачен этот сборник".
Прерву цитирования и удивлюсь: а повесть "Там, вдали", это не квинтэссенция тех ранних рассказов, где "звучала анафема"? А рассказ "Охота жить", в котором представитель одного мира, "городского", убивает представителя мира другого, "деревенского"?
"Свой интерес к характерам неординарным – в чём-то странным, в чём-то смешным, но только не бесцветным – Шукшин выявил уже в первой книге рассказов "Сельские жители". В сборнике "Там, вдали " писатель словно бы обосновал, объяснил причины своего интереса к таким людям. Не только интереса – своего понимания этих людей, своей симпатии к ним. Добродушные, живо и весело написанные рассказы Шукшина часто полемичны. Полемичны даже своими безыскусными заголовками: "Чудик", "Раскас", "Ваня, ты как здесь?!" Заголовки настраивают на иронический лад, подготавливают нас к тому, что можно будет добродушно, с полным сознанием собственного превосходства посмеяться над шофёром первого класса Иваном Петиным, <…> или над непонятным (видимо, "непонятливым" – Р.С.) Прокопием Лагутиным <…>.
В. Шукшин не торопится разрушать у читателя это ощущение – ощущение приятного самодовольства: какой нескладный парень, думаешь, какой забавный, наивный человек, какой "чудик"! Но писатель до поры до времени поддерживает в нас это ощущение не затем, чтобы укрепить его и на нём остановиться, а затем, чтобы его разрушить, поспорить с ним. Шукшин полемичен по отношению к тем читателям, которые видят в его героях только странность, комизм, – то, что лежит на поверхности, – но не различают в них той человеческой талантливости, которую в житейской суете легче и удобнее просмотреть, чем заметить ".
По-моему, очень точное определение шукшинских "чудиков". Впрочем, оно не прекратило длящихся до сегодняшнего дня споров. И сегодня многие винят Шукшина за создание галереи "чудиков"… Хочется поговорить об этом подробнее, но лучше сделать это в связи с рассказом "Упорный". Дождёмся 1973 года…
Листая подшивки "Литературной России" 1968, 1969 года возникает ощущение, что пути газеты и писателя разошлись. "ЛР" всё сильнее ратовала за обновление литературы и жизни, становилась всё более официозной, Шукшин же чаще и чаще оглядывался в прошлое, продолжал изучать и воспевать деревенский уклад, множил "потерявшихся" в городе персонажей. Тем более у него для публикации были куда более весомые, чем "Литературная Россия" площадки. В первую очередь, "Новый мир" Твардовского, где в те годы публиковались рассказы Шукшина подборка за подборкой.
Но наступят 70-е, очень непростые и для Шукшина, и для "Нового мира", и для "ЛР", и, как мы увидим, наш еженедельник станет необходим Василию Макаровичу для того, чтобы успеть сказать об очень и очень многом.
1970
Чтобы начать рассматривать отношения Василий Шукшина и "Литературной России" в 1970-е годы, нужно вернуться в 1969-й.
Летом того года война писательских группировок публично выплеснулась из полемических статей в открытые письма, обращения к партийным и государственным руководителям "оградить", "защитить", "указать".
В № 30 журнала "Огонёк" (26 июля) было напечатано так называемое Письмо одиннадцати ("Против чего выступает "Новый мир"?), поводом для которого стала статья Александра Дементьева "О традициях и народности" ("Новый мир", 1969, № 4), а причиной – редакционная политика "Нового мира" во главе с Твардовским. Под письмом стояли подписи М. Алексеева, С. Викулова, С. Воронина, В. Закруткина, Ан. Иванова, С. Ма-лашкина, А. Прокофьева, П. Проскурина, С.В. Смирнова, В. Чивилихина, Н. Шундика.
Среди откликов на письмо была и неподписанная (что значило – редакционная) статья "Справедливое беспокойство" в 31-м номере "Литературной России". Статья вроде бы информационная, но поддержка позиции авторов Письма (позже будет доказано, что оно написано другими литераторами, но мы оставим за подписантами право называться "авторы") очевидна: "… Скажем, что выступление в "Огоньке" группы писателей считаем принципиально важным и что разделяем проявленное ими беспокойство". Не случайно "ЛР" сразу причислили к создавшемуся "охранительному блоку": "Молодая гвардия", "Советская Россия", "Октябрь"… Хотя между этими изданиями тоже кипела вражда…
В чём были претензии "группы писателей"? Об этом написаны десятки исследований, главы мемуаров и даже отдельные книги. Коротко, авторов Письма возмущало в частности то, что (цитирую "Справедливое беспокойство") "в печати" появились "попытки развенчать произведения, которые отстаивают традиции русской и других национальных культур, идеи преемственности поколений, народно-революционной борьбы, советского патриотизма. При этом, как подчёркивается в письме, в качестве жупела выставляются идеи так называемого национализма и псевдопатриотизма, будто бы заполнившие не только критический, но и другие разделы "Молодой гвардии". <…> С возмущением говорится в письме и о том, что в статье А. Дементьева делается попытка приписать "Молодой гвардии" некий "деревенский уклон", особенно, мол, в поэзии.
"Всех, кто пишет в "Молодой гвардии" о "земле", – говорится в письме, – А. Дементьев презрительно (и не раз) именует "мужиковствующими", прекрасно зная (как историк советской литературы), что слово это было в 20-х годах пущено в ход Троцким (и разгуливало по страницам рапповского журнала "На литературном посту") для шельмования русских писателей-патриотов ("мужиковствующими" обзывались Есенин, Шолохов и многие другие известные писатели)".
И, конечно же, не может не вызывать протеста призыв А. Дементьева не преувеличивать "опасности чуждых идеологических влияний". Ведь это пишется им в наше время, в обстановке непримиримой борьбы двух враждебных идеологий!"