Яков Борисович Иоскевич, сказав с места, что это
блестящее выступление и тонкий структуралистский
анализ фильма. Когда я закончила и спустилась к тебе
в зал, ты взял меня за руку и бросал на всех гордые
взгляды: "Как вам моя девчонка?"
Именно там я впервые увидела Любу Аркус.
Конечно, я о ней много слышала - и от тебя, и от
других. Люба только что сделала первый номер
78
"Сеанса", который все жарко обсуждали. Поразительно: вокруг "Сеанса" собрались те, кто много значил и еще
будет значить в моей жизни - Ира и Леша Тархановы, Таня Москвина, Миша Трофименков, Лена и Андрей
Плаховы, позже - Паша Гершензон и Элла Липпа.
А ты, погруженный по уши в наш роман, оказался вне
этого круга. Сначала не пришел на первую редколлегию, потом не сдал в срок статью. Да и к журналу отнесся
скептически: дизайн казался тебе претенциозным, ком-
пания - разношерстной, Люба - слишком страстной.
Только много позже я поняла, что слишком страстным
главный редактор быть не может и что Любина страст-
ность создала, спасла и удержала журнал. ("К чему вся
одаренность без страсти и воли?" - спрашивала
Цветаева.)
Люба была глубоко обижена тем, что ты игно-
рируешь "Сеанс", но, как все пассионарии, готова была
немедленно простить, принять, обнять и полюбить
пуще прежнего. Ты, конечно, был самым талантливым
кинокритиком в Питере - да и в Москве, если не
считать Тимофеевского, который тогда много писал
о кино. Но ты не был автором ее "Сеанса". Как такое
могло случиться? На меня Люба смотрела насторо-
женным ревнивым взглядом человека, у которого
отняли что-то, что по праву должно принадлежать
только ему. "На кого ты меня променял?" Кажется, имен-
но в Репине вы договорились, что в "Сеанс" ты все-таки
будешь вовлечен, войдешь в редколлегию и всё такое.
Люба была хорошенькая, плотная, но не казалась
полной, с большими зелеными глазами за очками, которые она снимала в моменты, когда хотела произве-
сти впечатление на мужчин. Одета была в джинсы
и яркую зеленую кофту, темные волосы заплетала в две
79
детские косички - помню, эти косички меня удивили.
В Любе горел огонь. Меня, болезненно застенчивую, для которой разговор с любым малознакомым человеком
был пыткой, поразило, как легко она общается
с известными людьми - без всякой дистанции, как
равная с равными. Во-первых, по праву своей редкост-
ной витальности. Во-вторых, исходя из уверенности, что делает лучший в мире журнал о кино. В зале Люба
сидела рядом с Алексеем Германом, который казался
мне небожителем, и болтала с ним так небрежно, будто
была самым важным человеком в его жизни. Ты тоже
так умел, но тебе это давалось внутренним усилием, свою легкость ты талантливо имитировал. Люба умела
и любить, и ненавидеть - и, если ты попадал в поток
ее любви, скрываться или сопротивляться было беспо-
лезно. И так же бурно она могла перейти от любви
к ненависти. Я запомнила, с каким простодушным
детским счастьем она смотрела "Графа Монте-Кристо"
с Жаном Маре, которого показывали в репинском
кинозале. Мы с тобой тоже туда пошли, но до конца
не досидели.
Между работой и жизнью Люба ставила знак
равенства. "Сеанс" для нее был не просто журналом, а семьей, миссией, сектой, образом жизни, включавшим
пьяные посиделки до утра, пение советских песен,
разговоры о главном в густом сигаретном дыму.
Ты не умел растворяться в групповом экстазе, опасал-
ся любого кликушества, держал прохладную дистанцию
между дружбой и профессией. Наверное, во времена
студии "На подоконнике" ты прошел этот юноше-
ский этап группового единения, но там ты был твор-
цом и движущей силой коллективного духа.
А здесь - кем-то другим. Конечно, ты, привыкший
80
всегда и везде быть в центре внимания, не мог этого
выдержать и предпочитал вовсе оставаться в стороне.
К этому моменту ты уже совсем не пил, что не спо-
собствовало экстатическому слиянию. Так что, даже
будучи вовлеченным в дела "Сеанса", ты оставался
чужим, скользил по поверхности, умело изображая то
восторженную наивность, то профессорскую сухость, то бесшабашную веселость - словом, то, что в данный
момент нужно было Любе. Тебя слегка раздражало, что Люба хотела наполнить журнал до краев обнажен-
ными эмоциями, тебе казалось, что эссеистика
"Сеанса" балансирует на грани дурного вкуса.
Но Люба, конечно, была права. Время требовало
именно такого журнала - по-женски страстного, не похожего ни на академическое "Искусство кино", ни на глянцевый "Экран". Эмоции через край вместо
сухого анализа. Пафос, усмиренный черно-белым
авангардным дизайном (за дизайн отвечала Ира
Тарханова, жена моего будущего мужа Леши, вот так
у нас всё переплелось). Большой формат, матовая
бумага, неизбитая лексика, эссе вместо рецензий, манифесты вместо передовиц. Люба любила сравни-
вать "Сеанс" с Cahiers Du Cinema. Сходство если
и было, то только в том, что оба журнала выразили
свое взбунтовавшееся время.
Не помню, кто первый назвал Любу "маманей" -
прозвище, которое за ней закрепилось. Наверное, это
все-таки был ты.
- Маманя - бандерша, - говорил ты.
И в этом было столько же восхищения, сколько
и легкой брезгливости. Ты шутливо называл ее "Рыба
моя!", маманя млела и хохотала, как филин. Когда мы
стали общаться чаще, хитрая Люба быстро поняла, что
наложить на тебя лапы легче всего, подобравшись ко
мне, и стала называть меня "маманя маленькая" -
в знак нашего душевного родства и в противовес себе,
"мамане большой". Тебя это страшно раздражало:
- Какая ты, на фиг, маманя, Иванчик?
23.
82
5 мая 2013
Привет, Иван! В нашей паре ты был большим
Иваном, а я - маленьким, несмотря на то, что
я была выше тебя. Но тебе нравилось, когда я назы-
вала тебя большим Иваном. И ты, конечно, был для
меня таким огромным! И - светлым, легким, ласко-
вым. Куда ушли надменность и поза, которые раньше
так пугали меня? Начало нашей совместной жизни
совпало с наступлением голодных осени и зимы
1990–1991 годов. Мы как-то со стороны наблюдали, как из магазинов стремительно исчезают продукты.
Последними остались болгарские консервы под
названием "Славянская трапеза" - из них на пустых
полках выстраивали огромные пирамиды. Мы при-
кончили немало этих трапез. Открывая очередную
банку, ты вздыхал: "Съешь меня, и я вернусь".
Потом исчезли и они. Нам выдавали карточки, но
за продуктами надо было стоять в длиннющих
очередях, чего никто из нас делать не мог. Карточки, чтобы не пропадали, забирали родители, покупали
на них макароны, муку, маргарин, сахар - и почти
всё отдавали нам.
Ты по тем временам неплохо зарабатывал, метался
по каким-то видеосалонам, которые открывались
повсюду. Своих видеомагнитофонов почти ни у кого не
было, у нас в том числе. В салонах показывали всё что
угодно - от "Калигулы" до "Амаркорда", от "Греческой
смоковницы" до "Великолепной семерки". Народ, изголодавшийся по западным картинам, валом валил на
всё. За салонами пристально следили власти, опасаясь
порнографии и всякого тлетворного влияния. Прокат-
чики нашли выход - перед фильмом вставляли видео-
83
запись вступительного слова киноведа, объясняющего
художественный смысл данного произведения. Ты это
делал виртуозно, почти без подготовки, артистично
создавая ощущение серьезной академической подопле-
ки - что, собственно, и требовалось. Платили отлич-
но - кажется, 50 рублей за каждую запись. Моя
повышенная аспирантская стипендия была 120 рублей.
На эти деньги ты покупал на рынке сало,
картошку и лук - наша любимая еда в ту зиму.
Это было удивительно вкусно, особенно если в сале
попадались мясные прожилки. Из муки и маргарина, добытых по талонам нашими мамами, я научилась
печь слоеные пироги - то с капустой, то с картош-
кой. И еще мы варили макароны и делали к ним
примитивный соус - жаренный на растительном
масле репчатый лук. Лука было много, и получалось
совсем неплохо.
К зиме в кооперативных ларьках появились какие-
то фрукты. Я жить не могла без фруктов, и ты тратил
кучу денег на огромные яблоки "Голден". Они
продавались не везде, и ты рыскал по ларькам в поисках
"желтых с точечками". Красные яблоки сорта "Джонатан"
найти было легче, но разве можно сравнить! Ты побед-
но приносил желтые яблоки домой и умилялся моей
радости.
Эту голодную зиму все вспоминают как жуткую, а мы никакого голода не заметили. Были счастливы, никогда не ссорились, много смеялись.
Каждый день мы жадно исследовали души друг
друга, а каждую ночь не менее жадно исследовали тела.
24.
6
85
мая 2013
В начале весны я торжественно принесла домой
драгоценный кусок сыра. Отстояла за ним длинную
очередь в одном из первых в городе кооперативных
магазинов на улице Пестеля. Сыра мы не видели
больше года. Он стоил 150 рублей килограмм.
То ли российский, то ли пошехонский. Я купила, наверное, грамм 250, потратив едва ли не треть
моей стипендии. На сыр мы пригласили твоих
родителей - это и в самом деле было нечто
необыкновенное. Твоя мама подносила кусочек
к носу, вдыхала и говорила:
- Есть жалко, но хоть понюхать.
В мае или июне на Невском продавали бананы -
по 50 рублей за штуку. Люди стояли рядом, растерян-
ные. Вроде бы такая экзотическая редкость - бананы, надо брать. Но за такие деньги! Я отчаянно купила
один банан - для тебя. Это было моим способом
объясниться тебе в любви. И ты это понял. Ты увидел
меня в дверях с бананом и даже растерялся:
- Иванчик, неужели ты это для меня купил?
Включил музыку и самозабвенно плясал с бананом
в руке по всей квартире. А потом почти весь скормил
мне маленькими кусочками.
В ларьках на Московском вокзале иногда
появлялось черносмородиновое мороженое в бумажных
стаканчиках. Ты знал, как я его любила, и бегал туда по
два раза в день, чтобы проверить - не завезли ли?
Не так давно я рассказала Линде Велс, главному
редактору американского журнала Allure, как ты купил
мне духи Climat. Она была так растрогана этой
историей, что описала ее в письме редактора. Ты там
86
фигурируешь как Karina’s husband.
Духи всегда были моей манией, магической
формулой мечты, надеждой на чудо, заключенной
в маленький пузырек. А Сlimat, которые когда-то мой
отец подарил моей маме, казались самым прекрасным
запахом на свете. Тебе нравился не столько запах
(к запахам ты был равнодушен), сколько дизайн коробки
и флакона: "Посмотри, это же чистейшее ар-деко!"
На углу Невского и Караванной открылся тогда
магазин Lancфme - невероятное по тем временам
событие. В витринах - лицо музы Линча Изабеллы
Росселлини с красной помадой на губах, внутри -
невиданные заморские сокровища. Чтобы туда войти, нужно было стоять в сорокинской многочасовой
очереди, писать на руке номер, приходить на переклич-
ку. Говорили, что здесь продаются духи Climat -
за бешеные деньги, конечно, но кто считает, когда речь
идет о мечте!
Я не то чтобы их просила - я о них мечтала.
Вслух. Тебе этого было достаточно. Не знаю, отстоял
ли ты лютой январской ночью очередь на углу Невского, договорился ли с кем-то, чтобы тебя пропустили
быстрее, или просто заплатил спекулянту втридорога.
Ты не посвящал меня в детали. Просто принес
заветный голубой флакон, заставив пережить острое
мгновение счастья. И сам был счастлив - кажется, даже больше меня.
Год назад знаменитый французский парфюмер
Франсис Куркджан сделал специально для меня
именные духи - в единственном экземпляре. Их
создание напоминало сеанс психоанализа. Я расска-
зывала ему о запахах моего детства и о запахе нашего
с тобой Climat. В конце концов он прислал мне
87
флакон бутылочного стекла, напоминавший старинный
аптечный. Флакон был украшен надписью - "KarinaD". Казалось бы, вот оно! Моя мечта, воплощенная
в душистой формуле, моя душа, заключенная в склянку.
И ни у кого в целом мире нет ничего подобного.
И названы эти духи в мою честь! Я смотрела на зеле-
ный флакон, вдыхала тонкий аромат - и ничего не
чувствовала.
Безумно жаль, что мы потеряли способность радо-
ваться и получать удовольствие от простых вещей. Ты
часто говорил о кино, которое надо осязать. О кино
на ощупь. Жизнь мы тоже тогда пробовали на ощупь, на вкус, на запах, будто открывая ее заново. Неземной
вкус банана. Blow up на большом экране кинотеатра
"Спартак". Терпкий и свежий вкус киви. Рассказы
Довлатова в таллинском журнале "Радуга". Жирнющее
финское мороженое "Ятис" с клубничным джемом
и шоколадом на дне вафельного рожка. "Горькие слезы
Петры фон Кант" в Доме кино. Хруст мюсли
с изюмом. Итальянские туфли на шпильках в "Пассаже"
на Невском. Приторный "Сникерс" с жареным арахи-
сом и кокосовый "Баунти" - райское наслаждение.
Книжка "Хичкок / Трюффо" на русском языке, пусть
даже и без неотделимых от нее картинок. Нежнейший
шампунь Head&Shoulders - ну и что, что от перхоти,
зато с кондиционером в одном флаконе. "Мифологии"
Ролана Барта - философия, которая читалась как
детектив. Блестящие нейлоновые лосины из коопера-
тивного ларька. "Проклятие Дейнов" Дэшила Хэм-
мета - детектив, который читался как философия.
Драгоценная склянка головокружительных француз-
ских духов. Всё вызывало чувственную дрожь, востор-
женный захлеб. Счастье было легким, естественным
и таким близким - на расстоянии вытянутой руки.
Наутро после того, как ты подарил мне Climat, я проснулась с ощущением, что в моей жизни
случилось что-то потрясающее. Что? Что? Я лежала
в постели рядом с тобой (ну то есть на диване, конеч-
но, мы все тогда спали на шатких раскладных диванах) и вдруг почувствовала едва уловимый запах духов на
своей (или уже на твоей?) коже. И я физически
ощутила, какое же это счастье.
Ну что теперь может меня так обрадовать?
25.
7
89
мая 2013
Привет, Иванчик! Мы с тобой почти никогда
не обсуждали наши отношения и почти не говорили
о нашей любви. Да и что было обсуждать? Быть вместе
было так же естественно, как дышать или есть. Мы
никак не могли наговориться, не могли оторваться
друг от друга, мы всё делали вместе, смотрели одни
и те же фильмы, читали одни и те же книги, вырывая
друг у друга (они хлынули к нам - от Чандлера до
Довлатова). По нескольку раз в неделю ходили в Дом
кино, принимали гостей на кухне - чай с хлебом
и вареньем (моя мама снабжала, варила из дачных ягод) считался неплохим угощением. Я, измочаленная
Марковичем, не предполагала, что семейная жизнь
может быть такой легкой и такой радостной. Быта мы
не замечали, общими усилиями с ним справлялись -
домработниц, разумеется, тогда ни у кого не было.
Я не была хорошей хозяйкой, убирать и мыть посуду
терпеть не могла, зато любила готовить. Пытаюсь
сейчас вспомнить, что именно я готовила во времена, когда и продуктов-то никаких не было. Что-то
придумывала. Когда в магазинах появилось заморо-
женное слоеное тесто с диковинными названиями
"круассан" и "турновер", я его размораживала
и начиняла - яблоками, луком, рисом, картошкой.
Получалось вкусно, тебе нравилось. Варила крестьян-
ский гороховый суп - разумеется, без мяса и без
копченостей (какие копчености, откуда?), но с сырым
луком и нерафинированным подсолнечным маслом.
Причем масло и лук надо было добавлять, уже выклю-
чив огонь. До сих пор считаю, что этот суп был замеча-
тельным, я и сейчас бы от него не отказалась. Другой
90
суп - из кисломолочного сырка с овощами (его научила
меня делать Люба Аркус) - тоже отличная штука!
И крохотные овощные пиццы из кабачков, помидоров
и сыра. А уж сколько мы съели картошки во всех видах
(как в фильме "Девчата" - картофель фри, картофель
пай). А сколько яиц! До появления хлопьев завтрак всегда
состоял из яиц - вареных или жареных. "Матка, яйки!" - приговаривал ты, вытаскивая очередное яйцо
из холодильника, и уморительно голосил на мотив песни
"Маки, маки, красные маки, горькая память земли":
- Яйки, яйки, красные яйки, били по ним
сапогом! В них теперь развиваются спа-а-айки...
Ты любил мясо и страдал от его отсутствия. Перед
новым годом я купила на уличном лотке страшный
обледенелый кусок говяжьей вырезки и сделала
в праздничную ночь "мясо по-французски" - распро-
страненный деликатес эпохи. Мясо надо было отбить, посыпать тертым сыром, залить майонезом и запечь
в духовке. Сейчас содрогаюсь от одного воспоминания, а тогда казалось: шикарно! Уже после твоей смерти
Брашинский привел меня в маленькое кооперативное
кафе в подвале на улице Правды, сказал, что ты часто
приходил сюда в последний год, тебя тут любили, жарили твою обожаемую свинину. Я обрадовалась, что ты поел вволю мяса. Тебе его так не хватало.
Наверное, я мыла полы, как-то там пылесосила, протирала, но совсем этого не помню. Посуда и стирка
доставались тебе, ты кипятил белье в огромной
кастрюле (стиральная машина появилась позже), размешивая его длинной деревянной палкой от швабры.
Разумеется, устраивал из этого целое представление, изображая то ведьму из "Русалочки", то индейца
с копьем, то танец с шестом.
91
Мне кажется, что за всю нашу совместную жизнь
мы произнесли "я люблю тебя" всего несколько раз.
Почему? Боялись эти слова обесценить? Боялись