Он имел возможность хорошо рассмотреть все общество. Здесь был переводчик Кранц - маленький, с пергаментным лицом, старый, но с живыми глазами и легкой походкой, похожий на старого мальчика. Другой немец, в черной шляпе и больших очках, закрывавших добрую половину его сурового, надменного лица, все время разговаривал с голубым англичанином. Говорил он, по-видимому, по-английски, - они обходились без переводчика. Сам Фрезер, улыбаясь и время от времени хихикая, держал в своих руках руку рослой красивой блондинки с высоко взбитой прической. Были здесь еще три другие немки - все три молодые и довольно смазливые, одна из них - совсем молодая, может быть, лет семнадцати. Она была очень пьяна.
Они оживленно беседовали и медленно шли к кустарнику, где лежал Лубенцов. Несмотря на утреннюю прохладу, он весь вспотел. К счастью, они свернули по тропинке к обрыву. Там они постояли, поглядели на восходящее солнце и вниз, на горную реку Потом высокая блондинка со взбитой прической что-то крикнула, коричневый англичанин вместе с Кранцем побежали к гостинице и через минуту вернулись к обществу в сопровождении толстого мужчины без пиджака, в одном жилете, который нес в руках поднос с наполненными бокалами. Высокая блондинка взяла в руку бокал, выпила и, высоко подняв его над головой, бросила в пропасть. Ее примеру последовали все остальные. Они посмотрели вниз, следя, по-видимому, за падением бокалов. Потом блондинка всплакнула, но тут же попудрила себе лицо, и все, оживленно разговаривая, пошли обратно к гостинице.
Лубенцов встал, пробрался среди кустов к ведущей вверх тропинке и через пять минут очутился возле своей машины. Он растолкал Ивана, сел рядом с ним и скомандовал ехать. Вскоре машина советского коменданта возвратилась в город и медленно подкатила к крыльцу английской комендатуры. Здесь на ступеньках сидел Воронин. Он курил, по-хозяйски оглядывался. Его тонкое лисье личико выражало довольство и самоуверенность.
- Все в порядке, - сказал он. - Посты выставлены. Я их сам развел. Пропуск и отзыв: Ленинград - Лейпциг. Где разместимся? Здесь?
Подумав, Лубенцов возразил:
- Нет, не желаю я ихнего наследства. Да и вообще неприлично советской комендатуре помещаться в "Коричневом доме", хотя бы и бывшем.
Это мнение одобрили и Воронин с Иваном.
- На площади, там, где собор, есть подходящий дом, - сказал Воронин. - Пустой, никем не занят. И место хорошее. Мебель там есть на первый случай. Только стекла выбиты. Но вставить их нехитрое дело.
- Разведал? - усмехнулся Лубенцов.
Они поехали проверять посты, побывали на всех заводах и складах. Повсюду из разных уголков навстречу им выходили русские солдаты, довольно меланхолические, чуть заспанные, но бодрствующие, и задавали свой вечный вопрос: "Кто идет?"
"Как хорошо", - думал Лубенцов, глядя на них с умилением. Его умилял их такой обыденный, непарадный вид, полное отсутствие в них какой бы то ни было позы. Лубенцов готов был каждого из них расцеловать.
Наконец отправились на площадь к собору. Дом, выбранный Ворониным, действительно оказался вполне подходящим. Это был основательно построенный из серого гранита трехэтажный, по углам украшенный башенками дом. По обе стороны широкого подъезда стояли поддерживавшие свод две каменные голые женщины-кариатиды. Кивнув на них, Лубенцов сказал:
- Неудобно для комендатуры, а?
- Ничего, - усмехнулся Воронин. - Художественное произведение.
- Сойдет, - согласился с ним Иван.
К ноге одной из каменных женщин была приклеена бумажка, оказавшаяся распоряжением английской комендатуры на немецком языке. Лубенцов прочитал листок. Британская комендатура приказывала немцам в связи с вступлением советских войск прекращать всякое движение в девятнадцать часов под страхом расстрела.
Лубенцов сорвал бумажку, скомкал ее, хотел бросить, но потом раздумал и положил к себе в карман.
Они поднялись по широкой лестнице. Она, хотя и обсыпанная стеклом и щебнем, выглядела весьма представительно. Обойдя множество комнат, Лубенцов сказал:
- Дом хороший. Подойдет.
- Для круговой обороны подходящий, - сказал Воронин.
- Имеем гараж на четыре машины, - сообщил Иван, успевший осмотреть двор.
- Надо узнать, чей дом.
- Учреждение.
- Смотря какое.
- Не детский сад, во всяком случае.
- Банк, пожалуй. Несгораемых шкафов уйма.
- Правда, пустых.
- Да, похоже, что банк.
Решили здесь обосноваться.
Воронин сказал:
- Надо объявить в городе, где комендатура наша будет.
- Сами узнают, - сказал Лубенцов. - Завтра и флаг повесим.
- Неужели и флаг?
- Точно не знаю, кажется, да.
Попытались умыться. Но вода не текла ни из одного из десятка кранов в умывальниках и ваннах, расположенных в пустом доме. Света тоже не было. Воронин взял в машине свой солдатский котелок и, убежав, вскоре принес воды. Умылись. Поели все трое на одном из зеленых канцелярских столов. И Лубенцов, побрившись, начистив сапоги и даже надраив пуговицы, снова отправился в английскую комендатуру.
Здесь вовсе не чувствовалось, что англичане собираются в дорогу. Всюду было тихо и сонно. Майор Фрезер, разумеется, спал. Лубенцов заставил англичан его разбудить. Он появился в накинутом на плечи халате и, завидя Лубенцова, крикнул:
- Мистер Крэнс!
Это он звал переводчика. Кранц сразу же появился, и Лубенцов сказал ему:
- Я прибыл с прощальным визитом.
Фрезер поклонился и спросил, не желает ли подполковник познакомиться с деятелями местного немецкого самоуправления. Лубенцов ответил, что желает, но не смеет ради этого задерживать английских офицеров и сам познакомится с бургомистром.
- Бургомистр здесь, - сказал Фрезер.
Кранц вышел и вернулся с высоким немцем в больших роговых очках. Лубенцов сразу узнал его. Он видел его на рассвете вместе с англичанами возле горной гостиницы.
- Бургомистр Зеленбах, - представился он с каменным лицом.
Лубенцов не обратил на него никакого внимания и, вынув из кармана сорванный им с ноги каменной женщины приказ английской комендатуры, раздраженно спросил, чем можно объяснить этот странный приказ, вовсе не соответствующий истине; неужели англичанин не знает, что в советской зоне оккупации комендантский час - не семь, а одиннадцать часов?
Майор Фрезер развел руками.
- Мисандерстендинг? - внезапно произнес Лубенцов запомнившееся ему английское слово.
Фрезер, удивившись, что-то пробормотал. Он решил, что советский комендант знает по-английски и только притворялся, что не знает.
В его голове пронеслось все, что говорилось в течение вчерашнего дня по-английски в присутствии советского коменданта; он густо покраснел и вдруг озлился против этого молодого русоволосого интригана и притворщика, казавшегося таким простодушным. "Опасные, скрытные и недоброжелательные люди, отравленные своей идеологией и ненавидящие человечество", - думал он о русских. И чем яснее он сознавал, что сам дал русскому основания для недоверия и подозрительности, чем больше был недоволен собой и приказами своего командования, тем сильнее злился на Лубенцова и на всех русских, тем упорнее подозревал их в самых худших намерениях.
Ему стоило немалого труда пригласить Лубенцова в свой кабинет, где на столе стояла бутылка водки и лежали тонкие бутерброды.
- Прошу извинения за скромное угощение, - буркнул Фрезер.
Лубенцов посмотрел на Кранца, который задержался с переводом, тоже думая, что Лубенцов все понимает по-английски. Когда Кранц перевел слова англичанина, Лубенцов не удержался, чтобы не съязвить.
- В "Белом олене", - сказал он, - кормят хорошо.
Фрезер заморгал глазами и, судорожно улыбнувшись, сказал:
- Англия бедна.
- Бедна? - угрюмо переспросил Лубенцов, сразу поняв, что Фрезер оправдывается не так по поводу скромного угощения, как за голые стены комендатуры и за вчерашний случай на станции. - А мы что? Богаты? У вас один Ковентри, а у нас их тысяча. Ладно, - продолжал он, махнув рукой. Счастливого пути.
Фрезер стремительно пошел к выходу, сопровождаемый бургомистром, переводчиком и Лубенцовым. У комендатуры стояли три машины - английская, советская и маленький "опель", принадлежавший, очевидно, бургомистру. Фрезер, ни на кого не глядя, торопливо откланялся, сел в свою машину и уехал.
Стоявший на крыльце Воронин буркнул:
- Скатертью дорога.
XI
- Почему нет света и воды? - спросил Лубенцов, резко обернувшись к Зеленбаху, стоявшему чопорно и прямо с шляпой в руке.
Зеленбах стал объяснять, в чем дело. Лубенцов выслушал его объяснения, которые хорошо понял, но затем терпеливо выслушал и перевод старого Кранца. Объяснения сводились к тому, что свет поступал из города, находящегося теперь в английской зоне, и в связи с уходом англичан подача электроэнергии была прекращена ими. На вопрос Лубенцова - имеется ли электростанция здесь, в городе, Зеленбах ответил, что электростанция имеется, но она сильно повреждена и, кроме того, нет топлива: неоткуда взять уголь.
- А раньше как было? - спросил Лубенцов. - Город освещался местной электростанцией или как?
- Только частично. Станция маломощная, восемь тысяч киловатт.
- А топлива давно нет?
Зеленбах с минуту молчал. Дело в том, что топлива не было всего несколько дней - с тех пор как стало ясно, что англичане отсюда уходят. Бургомистр посмотрел на Лубенцова. Советский комендант - статный, широкоплечий, синеглазый, очень простодушный, с добрыми губами - показался ему простаком, славным недалеким парнем, имевшим, вероятно, большой успех у женщин.
- Давно, - ответил Зеленбах, бросив быстрый взгляд на Кранца.
- Давно, - перевел Кранц.
- Значит, будем жить без света? - засмеялся Лубенцов. Потом спросил: - А производится уголь в нашем районе? Да? Где? Сколько километров до этих шахт? Всего тридцать? - Лубенцов рассмеялся совсем добродушно. - А я всю жизнь слышал насчет германского организаторского гения разные легенды. Что же это вы, господин Зеленбах, не можете организовать такую ерунду? Некрасиво, господин Зеленбах. Просто из рук вон. - Он подождал, пока Кранц переведет эту тираду, и отметил про себя, что Кранц переводит очень точно. - Поехали, посмотрим электростанцию, господин Зеленбах. Давай, давай.
- Fahren wir das Kraftwerk besichtigen, Herr Seelenbach, - перевел Кранц, потом задумался над тем, каким образом перевести эти непереводимые слова "давай, давай", слова, полные множества оттенков. - Schneller, schneller, - сказал он неуверенно. Потом поправился: - Aber gar schnell. Потом добавил: - An die Arbeit!
Они сели в машину бургомистра и поехали через железнодорожный переезд в горы.
Небольшая электростанция из желтого кирпича действительно оказалась слегка поврежденной, но внутри, на кафельном полу, стояли два двигателя, смазанные и имевшие весьма благополучный вид. Все кругом было пустынно, шумели деревья, журчали ручьи. У входа стоял только одинокий, сонный на вид советский часовой. Он стоял молча, наблюдая с невозмутимым лицом за происходящим.
- Механика сюда, - сказал Лубенцов.
Зеленбах недоуменно пожал плечами и стал оглядываться во все стороны, словно ища этого механика. Потом он заговорил с Кранцем. Потом пошел по дороге вниз, где виднелись крайние домики города, но тут же вернулся и опять начал шептаться с Кранцем.
Солдат сказал:
- Механик вон в том дому живет, во втором налево.
Кранц побежал вниз по тропинке к домам и минут через десять вернулся с неторопливым пожилым человеком, которого представил как "господина Майера, механика". Механик поздоровался с Лубенцовым, и все, что Кранц ему переводил, сопровождал спокойными междометиями и односложными замечаниями вроде: "на я", "о я", "гевис", "зихер", "я, я".
Он стал объяснять положение вещей на станции и сказал, что рабочие разбрелись и он точно не знает, где они теперь, а с топливом тоже дело плохо.
- Тут и топливо есть, товарищ подполковник, - опять вмешался часовой. - Вон там, в овраге лежит.
Лубенцов подошел к оврагу, и все остальные за ним. На вопрос о том, на сколько хватит топлива, механик, окинув взглядом угольную кучу, сказал, что должно хватить дня на три, если давать свет с темноты до часу ночи.
- Давай, - сказал Лубенцов. - Когда же будет свет, господин Майер?
- Завтра, - ответил механик.
- А сегодня нельзя?
Подумав, Майер сказал:
- Можно.
- Прекрасно! - воскликнул Лубенцов. - А угля мы тебе подвезем. Вот бургомистр - он все сделает. За эти два-три дня он тебя углем завалит так, что некуда будет девать. Верно ведь, господин Зеленбах?
- Jawohl, - произнес бургомистр хмуро.
Они сели в машину. Зеленбах велел своему шоферу ехать обратно. Лубенцов удивился и сказал:
- Ты куда поехал? А уголь? Что будет с углем? Нет, голубчик, так дело не пойдет. Вези нас к шахтам.
Машина развернулась и, обогнув город, спустилась в равнину. Немецкие деревни, мелькающие мимо, уже серьезно занимали Лубенцова, ему хотелось в каждой из них остановиться, узнать, что там люди делают.
Он расспрашивал Кранца то об одном, то о другом. Здесь было много интересного и непонятного. На вершинах отдельно стоявших гор - Лубенцов мысленно называл их по-дальневосточному "сопками" - виднелись развалины. Это были остатки рыцарских замков, некогда охранявших герцогство от разбойничьих набегов и крестьянских восстаний.
Высоко-высоко над зреющими нивами проходила воздушная дорога из стальных канатов, подвешенных на железные эстакады; по этим канатам недавно еще двигались вагонетки с медной и железной рудой из горных рудников на железнодорожную станцию. Теперь вагонетки висели неподвижно: рудники не работали. Лубенцов отметил это в своем блокноте.
Машина мчалась быстро, и тридцать пять километров проехали за полчаса.
- Где шахты? - спросил Лубенцов.
Выяснилось, что ни Зеленбах, ни Кранц тут прежде никогда не бывали. Но вскоре слева от дороги показались темные продолговатые бараки. Лубенцов остановил машину и пошел к ним. Нигде не было ни души - ни в конторе, ни в мастерской. Лубенцов пошел дальше. Кругом лежали кучи крепежного леса досок, горбылей и тонких бревен. Тропинка шла среди высокого ковыля и нагретого солнцем папоротника. Все это ничуть не напоминало индустриальный пейзаж. Но вот Лубенцов очутился на краю огромной глубокой котловины овальной формы. Ее опоясывали ниточки железнодорожных путей, на которых там и сям стояли неподвижные паровозы и платформы, казавшиеся с такой высоты черненькими букашками. Неровные бока этого необыкновенного по величине бесконечного карьера показывали всю здешнюю землю в разрезе: сверху - тонкий слой сероватой земли, поросшей ковылем и папоротником, ниже - красноватая глина, затем - толстый слой белого песка и, наконец черный угольный слой. Неподвижные экскаваторы высились то тут, то там. Большое озеро с помпой для выкачивания воды находилось посредине котлована.
Лубенцов оглянулся. Старик Кранц стоял возле него. Зеленбах отстал; он шагал сюда, высоко, но медленно поднимая длинные ноги над травой.
- Это и есть шахты? - спросил Лубенцов.
- Да, сударь, - сказал Кранц и продолжал, старательно выговаривая каждое слово: - Она есть не глубокая, а открытая - бурый уголь добывает себя так в здешней местности.
Они вернулись к машине и поехали дальше, к поселку. Поселок этот ничем не отличался от любого другого немецкого села, с той разницей, что здесь, как и на шахте, в воздухе висел несильный приятный запах мазута. Они остановились на перекрестке. Лубенцов сказал:
- Найдите тут кого-нибудь… Управляющего, что ли.
Зеленбах поклонился и пошел вдоль улицы.
- Чего это он у вас такой… неживой? - спросил Лубенцов у Кранца. Кранц вежливо улыбнулся и развел руками. Лубенцов продолжал: - За какие достоинства вы его выбрали?
- Назначенный через американское военное правительство, - объяснил Кранц.
- А профессия у него какая?
- Хозяин большой, очень большой торговли.
- Лавочник? - переспросил Лубенцов.
Кранц не расслышал презрения в его тоне и только обрадовался, вспомнив, видимо, забытое русское слово.
- Да, да! Вот, вот! Лавочник! Да.
Зеленбах вскоре вернулся один и сообщил, что управляющий перебрался вместе с англичанами на запад, в город Брауншвейг.
- Ну, а кто есть?
- Никого нет.
- Как так? А рабочие есть?
- Рабочие есть.
- Где они?
Зеленбах развел руками.
- Они, - сказал он неопределенно, - здесь… живут…
Лубенцов нетерпеливо махнул рукой и пошел по улице. На углу он увидел пивную с большой желтой вывеской, на которой было написано шахтерское слово "Глюкауф". Он вошел в пивную. Здесь было полно народу, как в праздник. Стеклянные кружки со светлым пивом стояли на круглых картонных подставках.
Все оглянулись на входившего Лубенцова. Воцарилось молчание.
- Что же это получается? - сказал он. - Уголь нужен, а вы пиво пьете!
Его голос прозвучал обиженно и недоуменно, и именно этот тон крайне удивил шахтеров. Некоторые сконфуженно улыбнулись.
- Управляющий сбежал! - продолжал он, устало садясь на стул. - Тоже причина! Между прочим, у нас в Советском Союзе управляющие сбежали почти тридцать лет назад, а уголь все-таки добывается…
Кранц, улыбнувшись тонкими губами, перевел эти слова. Рабочие засмеялись.
- Кто у вас тут есть? Профсоюз есть у вас? - продолжал Лубенцов. Коммунисты, социал-демократы есть? Или ни черта у вас нет? Ну, вот вы! Кто вы такой? - Он ткнул пальцем в одного молодого худощавого паренька. Тот смутился и ничего не ответил. - Ну, скажите, скажите…
- Я рабочий, - тихо сказал паренек.
- Ну, а вы? Вы? Вы?
- Рабочий.
- Рабочий.
- Машинист экскаватора.
- Горнорабочий.
- Шофер.
- Монтер.
- Tagebaumeister.
- Ну, а коммунисты среди вас есть?
Коммунистов среди них не было.
Один старичок, пожевав губами, сказал:
- У нас были коммунисты, но их давно нет, давно нет.
Другой старичок, сидевший рядом с ним, проговорил:
- Подожди, Карл. У нас есть один коммунист.
- Да, да, - поддержал его третий старичок. - Один коммунист у нас есть.
- Это кто же? - спросил четвертый старичок.
- Ну как же! Ганс Эперле - коммунист.
- Да, да, - подтвердили другие старики. - Эперле коммунист.
- Где он? - спросил Лубенцов, любуясь этим неторопливым разговором старых шахтеров; он подумал, что они, несмотря на немецкую речь и внешность, все-таки здорово напоминают русских рабочих.
- Я его сейчас приведу, - крикнул паренек и выбежал из пивной. Не прошло и двух минут, как он вернулся вместе с высоким костлявым человеком в синем комбинезоне.
- Вы коммунист? - спросил Лубенцов.
- Да. Месяц, как вернулся из лагеря.