- Работу подыщу более подходящую. По себе... - Помедлил перед тем, как заявить о самом главном и для отца сокрушительном: - Папаша, я решил в институт не поступать.
Александр Никитич попятился, словно на него надвинулось что-то непостижимое, наткнулся на стул в полумгле - свет так и не зажгли, забыли.
- То есть как это ты решил? - сдавленно прошептал он. - Зачем же ты сюда приехал, разве не за этим?
- Нет, не за этим.
- Зачем же?
- Заниматься литературным трудом. Стихами. Учиться литературному делу.
- Стихами? И всё? - Отец, кажется, ужаснулся. - Ну, нет, дорогой сынок, в чём, в чём, а в этом я тебе не помощник. С одним я - с уходом из лавки - скрепя сердце смирился. Со стихами не смирюсь. Никогда. Наши с тобой интересы не сошлись и - вижу по всему - не сойдутся. Так вот, заруби себе на носу: содержать я тебя не стану, ты уже большой, можешь сам себя прокормить. И за квартиру платить тоже не стану, так что завтра утром съезжай, ищи себе другое жительство. Если отец тебе не указ - иди к господину Воскресенскому, чтоб он пропал, смутьян окаянный! Иди к его дружкам-шаромыжникам, к золоторотцам. Они тебе помогут, они быстро найдут тебе дорожку в острог. Проторена давно! Ты, видно, этого захотел?.. Ко мне не приходи ни с какими просьбами. Хватит, гнул я на вас хребет всю жизнь, а вы вон чем платите... - Голос Александра Никитича дрожал от едва сдерживаемого волнения. - Утром съезжай, - повторил он, прикрывая тоску свою решимостью.
- Хорошо, - ответил Есенин тоже с тоской и тоже с прикрытой решимостью.
- С Богом! - крикнул Александр Никитич и в темноте направился к выходу.
Дверь хлопнула громко и отрывисто, точно выстрел. Как бы сражённый этим выстрелом, Есенин повалился на кровать. Утомлённый думами, измотанный, исстрадавшийся, он уснул не раздеваясь. Во сне он видел себя мальчиком и плакал.
Наутро он встал рано. Сложил в наволочку рубашки, книги и рукописи и, в последний раз оглядев голые стены, покинул своё пристанище. Во дворе было пусто и тихо, всё ещё спали. Только дворник шаркал метлой, сбивая с булыжника пыль.
Есенин заранее придумал выход из создавшегося столь бедственного положения. Он подойдёт к воротам типографии и подождёт Воскресенского, тот наверняка что-нибудь надумает, подскажет, поможет. Если же не удастся встретить его, то пойдёт к Николаю Сардановскому - друг детства приютит на время; деньги, заработанные у Крылова, он станет экономить. Там - будущее. А будущее кто предскажет?
Есенин остановился в сторонке от входа в типографию, присматриваясь к людям; они торопились, чтобы вовремя занять своё рабочее место. Женщины, прежде чем войти в помещение, открывали сумочки и наспех заглядывали в зеркальца, поправляя причёски.
Одна из них задержалась. Вглядываясь в Есенина, улыбнулась, молоденькая, привлекательная: губы пухлые, глаза сощурены, волосы подстрижены коротко.
- Вы кого-нибудь ждёте? - спросила она, не переставая улыбаться.
- Воскресенского, - ответил Есенин. - Он корректор.
- Владимир Евгеньевич? По-моему, он куда-то уехал... А что у вас в наволочке?
- Книги, тетради... - Настроение у Есенина упало. - А надолго он уехал?
- Не знаю. Он никогда нам не говорит. А вы что, учитесь?
Есенин ответно улыбнулся, отмечая её настойчивое любопытство.
- Нет ещё. Только собираюсь.
- Вы приезжий?
Он кивнул.
- Откуда же?
- Из рязанского села.
- Смешной вы какой! Книжки и тетрадки в наволочке...
Они не заметили, как приблизился Воскресенский; тот удивился, узнав Есенина.
- Сергей Александрович! Что вы тут делаете?
- Жду вас.
Девушка взглянула на Воскресенского; она не переставала улыбаться.
- Вы уже вернулись, Владимир Евгеньевич?
- Ещё и не уезжал, Аня.
- До свиданья, село рязанское! - крикнула Есенину девушка и побежала к двери, обернулась. - Книги в наволочке. Первый раз вижу! - И засмеялась, скрываясь в помещении.
- Кто это? - спросил Есенин.
- Понравилась? - спросил Воскресенский.
- Забавная.
- Аня Изряднова. У нас в корректорской работает. Что-нибудь случилось, Сергей Александрович?
- Плохо, Владимир Евгеньевич, - сказал Есенин. - Всё плохо.
- Ну-ну, не падайте духом и в панику не вдавайтесь.
- Поссорился с отцом. Уволился из мясного магазина, отказался поступать в институт. Всё это одновременно, сразу, внезапно. Отец согнал с квартиры. Сказал: иди к господину Воскресенскому и к его дружкам-шаромыжникам, они тебе помогут, с ними ты быстро сядешь за острожную решётку.
- За острожную решётку, говорите? Он, пожалуй, догадлив. В наше время попасть в острог проще всего... - Воскресенский задумался, видимо что-то решая, потом сказал: - Посидите тут на скамеечке. Я скоро выйду.
Было ещё рано, но солнце уже грело горячо - день обещал быть жарким.
7
От типографии к Садовникам Есенин и Воскресенский прошли пешком. Сторонились окриков извозчиков, обходили толчею на трамвайных остановках. Есенин едва поспевал за корректором.
- Куда мы идём, к кому? - спросил он наконец.
- К тем, кто вам сейчас необходим, - ответил Воскресенский. - Вы слышали что-нибудь о Суриковском литературно-музыкальном кружке?
- Нет.
- Кружок этот объединяет писателей и поэтов из народа. Самоучек. Начинающих... Я думаю, что ваше место там.
Есенин некоторое время шёл, раздумывая над тем, что сообщил ему его покровитель.
- Боюсь, что моё место не там, Владимир Евгеньевич, - ответил он. - Мне не нравятся эти определения: "поэты из народа", "самоучки", "самородки". В этом кроется что-то жалкое, мелковатое, делается какая-то скидка, вроде бы одарённость их ненастоящая. Получается так, будто поэты эти второго сорта. Страдальцы с нескладной жизненной долей. Словом, неудачники. А Пушкин разве слетел к нам с небес или, как Афродита, появился из пены морской? Разве он не из народа русского? Я не желаю быть поэтом-самоучкой, страдальцем, которого только бы жалели и сочувствовали ему: "Ах, он из народа, от сохи, у него мать неграмотная крестьянка. Лапотник, а пробился в люди... Какой несчастный!.." Не хочу! - крикнул он, распаляя себя. - Я хочу быть русским поэтом без всяких скидок на моё крестьянское происхождение.
Воскресенский словно споткнулся, приостановившись, машинально поправил очки.
- Однако... - улыбнулся слегка. - Характерец у вас - ничего себе. А с виду никак не подумаешь... Смельчак! Что ж, давайте! - Он обнял Есенина за плечи. - Ладно, переждём пока здесь, в кружке, а там видно будет... Должен заметить, Сергей Александрович, что направление этого кружка мне по душе - в нём собрались революционно настроенные люди: социалисты-революционеры, социал-демократы и вообще личности передовой современной мысли.
Есенин слушал внимательно, с интересом, - он ничего этого не знал, события, которыми жила Россия, проходили мимо него как бы стороной, не захватывая его.
- Вам, Есенин, место там, - заключил Воскресенский. - Я познакомлю вас с руководителем кружка Кошкаровым-Заревым Сергеем Николаевичем. Он поэт. Слыхали про такого?
- Нет, - сказал Есенин отрывисто. - Из самоучек, что ли?..
Корректор, не отвечая, двинулся дальше, тихо посмеиваясь и качая головой.
Суриковский литературно-музыкальный кружок занимал три комнаты в нижнем этаже старого здания на Садовнической улице.
Женщина-секретарь сказала Воскресенскому, что Сергея Николаевича ни сегодня, ни завтра не будет, он работает дома.
- К нему из Петербурга друг приехал, - объяснила женщина доверительно: она давно знала корректора.
Владимир Евгеньевич протирал стёкла очков платком и некоторое время о чём-то размышлял. Взглянув на удручённого Есенина, по-свойски тронул его локтем:
- Не расстраивайтесь, Сергей Александрович. Всё в нашей воле. На службу я могу не идти нынче совсем.
- Спасибо, - ответил Есенин с загоревшейся надеждой. Он безотчётно полагался на верность этого человека.
Женщина-секретарь оглядела юношу с ног до головы, приметила белую наволочку, набитую книгами, отвела глаза, скрывая улыбку.
- Тоже из народа? Самоучка? - В вопросах её улавливалась незлая ирония, должно быть, она относилась ко всем стихотворцам кружка как к неудачникам и по простоте душевной жалела их.
Есенин резко отвернулся к окну, держа наволочку за угол. А Воскресенский рассмеялся - замечания секретарши угодили в самое больное место будущего поэта.
- Вот именно, Мария Михайловна, из народа. Тронулись, Сергей Александрович!
- Где он живёт, этот Кошкаров-Заревой? - спросил Есенин, когда они сели в трамвай, который шёл на Каланчёвскую площадь, к вокзалам.
- В Сокольниках. Там снимает дом. Жена у него нездорова, ей необходим свежий воздух.
- Может быть, он такой же, как Белокрылов?
- Этот другого склада. Этот настоящий. Кстати, из бедных крестьян Ярославской губернии.
- А Белокрылов - сын портного, однако это не мешает ему быть заносчивым, - возразил Есенин. - Горе тому, кто ценит себя выше, чем того заслуживает. Такой, как правило, смешон... Впрочем, он ведь об этом и не догадывается, потому что глуп. Излишнее самомнение от глупости. И от бездарности. Что может быть безобразней павлина, лишённого хвоста?
Воскресенский предупредил мягко, но с оттенком осуждения:
- Остерегайтесь делать выводы, не зная человека, не видя его.
До Сокольников, с пересадками, добирались больше часа. Затем шли пешком по тропе среди берёз; меж белых стволов проглядывало голубое пространство.
Тропа пересекла зелёную поляну и оборвалась у калитки - за изгородью, окрашенной в жёлтый цвет, приютился небольшой, затейливый домик с белыми резными наличниками, похожий на терем. На террасе за круглым столом сидели двое, должно быть, завтракали; перед ними красовался самовар, на медных начищенных боках его играли солнечные пятна, пробивавшиеся сквозь листву.
Воскресенский отворил калитку и пропустил Есенина вперёд. Тот сделал несколько неуверенных шагов к террасе и остановился, поджидая провожатого. В это время из-за угла дома выскочила большая, ростом чуть ли не с телёнка, собака и, сердито рыча, кинулась к Есенину: шерсть на её загривке вздыбилась.
- Кайзер! - испуганно крикнули с террасы. - Назад! Кто его отвязал?..
Есенин нисколько не испугался. Он обнял собаку и привлёк её к себе. Опустившись на корточки, потёрся щекой о её мохнатую морду, что-то шепча ей на ухо; собака завиляла хвостом, лизнула ему руки.
- Как же вы меня напугали! - Рядом стоял дородный мужчина в домашней куртке, глаза прикрывали очки в золотой оправе. - Она не терпит чужих.
- Собака никогда не укусит человека напрасно, - сказал пришелец и поклонился. - Здравствуйте. Я Есенин.
Воскресенский добавил:
- Весьма талантливый молодой человек, Сергей Николаевич.
- Это хорошо, что вы пришли к нам, - сказал Кошкаров-Заревой. - Мы ищем талантливых, нуждаемся в них. Проходите, пожалуйста. Вы завтракали?
Есенин промолчал, словно не расслышал вопроса: на душе тяжесть в сто пудов, в мыслях разброд, какой уж тут завтрак. Кошкаров взял его под руку.
- Сейчас попьём чайку... Владимир Евгеньевич, проходите. У меня Бонч-Бруевич, только вчера из Петербурга... Кладите ваши книги, господин Есенин, вот сюда, в уголок. Знакомьтесь...
За столом сидел несколько странный человек, высокий, чуть сгорбившийся, с небольшой бородкой, под усами пряталась улыбка, на крупном носу - очки. Было в нём что-то от провинциального врача, от сельского доброго учителя, от участника некрасовского "Современника": мудрость, окрашенная ласковостью. Он встал навстречу входящим.
- Здравствуйте, Владимир Дмитриевич! - сказал Воскресенский, направляясь к Бонч-Бруевичу. - С приездом!
- А! Владимир Евгеньевич! Рад вас видеть в добром здравии и... на свободе... - Оба понимающе засмеялись, пожимая друг другу руки, а Есенин отметил, что они, видимо, хорошо знают друг друга и что их связывает одно общее дело.
Корректор успел шепнуть Есенину:
- Это сотрудник газеты "Правда". Крупный учёный...
Подошла молодая девушка с чистым полотенцем, перекинутым через руку. Она провела Есенина к жестяному умывальнику, приделанному к стволу ели позади дома. Утирая лицо и шею, он весело подмигнул ей.
- Грачиные яйца ела в детстве - веснушек-то сколько!
Она своенравно вздёрнула плечом:
- Может, и ела, а тебе что? Идём к столу, буду тебя кормить.
- Как тебя зовут?
- Дуня. А тебя?
- Серёжа. Чем кормить будешь?
- Вишь, барин какой! Чего подам, то и будешь есть. И чтоб в тарелке ничего не оставалось. А недоеденное за ворот затолкаю. Не больно жирен, гляжу...
На террасе Есенин сел на указанное место за столом, положил на белую скатерть руки ладонями вниз, как прилежный ученик. Он почувствовал себя здесь легко, и свободно, и словно бы уединённо: думай что думается, делай что хочешь, никто и не заметит, не остановит, не осудит.
Дуня принесла завтрак - душистые котлеты с румяными кружочками картошки, - поставила перед гостем.
- Кушайте на здоровье. - Чуть склонив голову, она с интересом разглядывала Есенина.
Еда показалась ему необычайно вкусной, но на предложение Дуни принести ещё он смущённо ответил:
- Благодарю, я сыт.
Кошкаров-Заревой повернулся всем своим дородным телом к Есенину:
- Ну-с, с чем хорошим пожаловали, молодой человек?
- Со стихами, Сергей Николаевич, - скромно ответил Есенин.
- Откуда сами-то?
- С Рязанщины.
Воскресенский счёл нужным дополнить:
- Сергея Александровича с первых шагов постигли неудачи. Его отец служит приказчиком в мясной лавке купца Крылова в Замоскворечье. Родитель весьма недоволен, что сын увлекается стихами, считает, что стихи - это баловство, а не дело для серьёзного человека, что надо выбиваться в люди иными путями. Но Сергей Александрович взбунтовался: не захотел работать в конторе Крылова и не желает поступать в Учительский институт, а это была заветная отцовская мечта - увидеть сына учителем. Дальше - больше. Произошёл разрыв между отцом и сыном... И Есенин-старший потребовал, чтобы Есенин-младший оставил квартиру, снимаемую для него отцом. Так что наш будущий поэт витает сейчас между небом и землёй, как жаворонок, короче говоря, в пространстве.
Есенин внимательно слушал корректора и улыбался, изумляясь катастрофическому невезению человека, словно речь шла не о нём, а о ком-то постороннем.
Бонч-Бруевич, склонив голову, поверх очков глядел на Есенина с пристальным любопытством.
- Почитайте нам что-нибудь, - кашлянув, попросил он.
Есенин мгновенно поднялся и отодвинулся от стола к стене, завёл руки за спину. Он преобразился: застенчивости его как и не бывало, он, кажется, про всё забыл, отделяясь от всех, наполняясь звонкой и радостной силой. Пёс Кайзер, пятнистый, с густой войлочной шерстью, неслышно подкрался к Есенину, сел у его ног и переводил умные глаза с хозяина на гостей, как бы понимая, что они с этим парнем заодно. Собачья преданность всеми была замечена, хозяин дома улыбнулся, Воскресенский удивлённо покачал головой, а Дуня прошептала с укором, вроде бы стыдя пса:
- Кайзер...
Есенин начал читать одно стихотворение за другим, почти без остановки. Лишь в моменты, когда он умолкал, чтобы передохнуть, в тишину вонзался лёгкий пересвист какой-то пичуги, запутавшейся в зелёных сетях берёзовых ветвей. Есенин безошибочным чутьём понимал, что держит экзамен - по какому предмету, он не догадывался, но знал, что это именно так, и, волнуясь, торопился, натянутый, как струна, - читал как никогда звучно, с особым чувством.
Слушали его внимательно, немного удивлённые той страстью, которая выплёскивалась наружу и словно бы обжигала слушателей. Но вот все стихотворные запасы подошли к концу, и это озадачило Есенина: неужели так мало им написано?..
Закончив чтение, он глубоко, с наслаждением вздохнул, как после тяжкой работы, и улыбнулся, и покоряющая улыбка эта сразу приблизила к нему людей. Чтобы усмирить в себе дрожь, он нагнулся и потрепал собаку за шелковистые мохнатые уши - благодарил за преданность.
Бонч-Бруевич спросил после недолгого молчания:
- Вы пробовали где-нибудь напечатать эти стихи или уже напечатали?
Есенин опустился на своё место за столом, взглянул на Воскресенского и тихонько рассмеялся:
- Мечтал, Владимир Дмитриевич. Однажды разослал свои вирши в различные петербургские журналы, уже готовил себя к славе, как жених к свадьбе. А вирши-то мои, если верить ответам, все до одного или несамостоятельны, или подражательны, а то и просто слабы - причины найдутся, чтобы отказать. А может быть, они и правы, те, кто в журналах.
- И вы опустили руки? - спросил Кошкаров-Заревой. - Приуныли?
- Нет, Сергей Николаевич, если не скрывать, то я ещё более укрепился и в своей правоте, и в своём назначении, - ответил Есенин. - Отобрал лучшее, что написал, составил сборник "Больные думы". Не примут этот - составлю другой, из новых стихотворений. Забракуют второй - не беда, составлю третий. Сил у меня хоть отбавляй! Я решительно надеюсь на будущее...
Воскресенский сказал, как бы отрезвляя его:
- Будущее - оно, конечно, прекрасно. Но вам, Сергей Александрович, надо жить сегодня. А у вас ни жилья, ни службы. - Он обернулся к Кошкарову-Заревому: - Вот с какой нуждой заявились мы к вам, Сергей Николаевич...
Кошкаров-Заревой, задумавшись, снял очки, близоруко щурясь, искоса взглянул на Бонч-Бруевича.
- Вопрос сложный, что и говорить.
Дуня стояла в дверях и ждала, что ответит хозяин.
- Первое время поживёте у меня, - сказал Кошкаров-Заревой. - Вас это устроит, господин Есенин?
- Благодарю вас, - прошептал Есенин, глядя на свои руки, лежащие на столе ладонями вниз.
- Наверху имеется свободная комната, небольшая правда, но для одного вроде бы вполне достаточная. Дуня, приготовьте её, - обратился хозяин дома к горничной.
- Сию минуту, Сергей Николаевич.
Девушка скрылась, и там, где-то внутри помещения, дробно застучали её каблучки. Кошкаров-Заревой прошёлся по террасе, что-то соображая, грузный, неторопливый, за молчаливой хмуростью скрывая свою доброту. Остановившись перед Есениным, сказал:
- Вы согласились бы - на первых порах, конечно, - поработать в книжном магазине?
Есенин встал.
- А что я должен буду делать?
- Продавать книги, мне думается. - Кошкаров-Заревой неожиданно погладил Есенина по волосам. - Коммерция!
Все заулыбались.
Воскресенский заметил не без иронии:
- Ему не привыкать, Сергей Николаевич! Он у купца Крылова мясом лихо торговал. Поглядеть - любо-дорого! Первой же покупательнице - она в лавке постоянная, почётная - надерзил.
Есенин с укором поглядел на корректора, повёл плечом.