Лоранс надулась. Из толпы выныривает Пьер, попыхивая трубкой. Вслед за Пьером появляется мужчина средних лет в непромокаемой куртке защитного цвета.
- Познакомься – это Михаил Максимович.
Мы с Максимовичем пожали руки. Он великолепно говорит по-русски.
- Русский – мой родной язык, - смеется Михаил. – Мой отец был белым офицером, вначале эмигрировал в Эстонию, а потом сюда – во Францию. В нашем доме говорили по-русски.
Максимович тоже из поколения-68. Учился в престижной Высшей гуманитарной школе. Некоторое время был активистом ультралевой группировки "Сражающиеся коммунисты", которая утверждала, что в Советском Союзе давно победил государственный капитализм. Но вскоре Михаил отошел от активной политической деятельности и ограничился регулярными выплатами больших сумм в казну Lutte Ouvriere, самой перспективной, с его точки зрения, крайне левой организации.
Кстати, с брошюрой, где "Сражающиеся коммунисты" обосновывали государственно-капиталистический характер Советского Союза, произошла забавная история. Я ее с большим трудом раздобыл во Франции. Привез в Ленинград и отдал ее переводить с французского своему другу, активисту нашей организации "Рабочая борьба" Янеку Травинскому. Янек с энтузиазмом взялся за перевод. Но вскоре процесс перевода застопорился. Я никак не мог понять, почему. Допытывался, в чем дело? И Янек признался – брошюру съела собака его жены. Мы пытались склеить остатки книжки, но безуспешно. Так и осталась мысль французских "Сражающихся коммунистов" для нас не совсем проясненной.
Мы идем по центральным улицам Парижа. Кричим: "Guerre a la Guerre !" ("Война войне!"), за нами идут ребята с такой же растяжкой, кричим "Bush, Mitterant – assassine!" (Буш, Миттеран – убийцы!").
- Наши товарищи из Лиги коммунистов-революционеров считают, что наш лозунг "Война войне!" слишком радикальный. Но они забыли, наверное, что это - лозунг Ленина и Троцкого, - говорит Пьер. У него довольное выражение лица, немного ироничное, ирония в адрес "товарищей из Лиги коммунистов-революционеров", он попыхивает трубкой, распространяя душистый запах голландского табака.
В отличие от "товарищей из Лиги коммунистов-революционеров" я ничего не имею против радикальных лозунгов. "Война войне!" - мне нравится этот призыв.
Мы приближаемся к Сене. Перед нами вырастает шеренга полицейских в черном, в шлемах, в наколенниках, в щитках. Они похожи на пришельцев и одновременно - на рыцарей. Это – спецназ, CRC. Колонна останавливается. Знамена сворачиваются. По команде женщины средних лет начали сворачивать знамена и активисты Lutte Ouvriere (в LO средний командный состав – женщины средних лет, как правило, преподавательницы гимназий). Ребята подчиняются. Все -демонстрация закончена. Мы не взяли президентский дворец, не схватили Миттерана, этого убийцу. Революция отложена на будущее, а сегодня – антивоенный марш протеста. Маршрут согласован с властями.
- Мы не пойдем на Ситэ? В Латинский квартал? – спрашиваю я Пьера.
- Нет. Разрешено идти только до сюда, до площади Шале.
Я испытываю то чувство, которое испытывал в детстве 1 января: ночная сказка, магия перехода, пролетела, а ее так долго ждал. Хочется повернуть время обратно…
Я разочарован. Но не показываю вида. Коммунисты и профсоюзники, разбредаются, за ними – троцкисты. Мы направляемся в кафе. Мимо нас проходят парни и девушки в черных косухах под красно-черными флагами, анархисты и какие-то странные типы, тоже в косухах, на них во Франции мода, с черным флагом, на который нашит фиолетовый треугольник.
- А это кто такие? – спрашиваю я Пьера.
Пьер ухмыляется, а когда он ухмыляется – становится похожим на кота:
- Фронт революционного гомосексуального действия.
Вот это да! Вот это перцы!
Мы заходим в кафе, из окна мне прекрасно виден мост через Сену, я вижу, как анархисты и революционные гомосексуалисты пытаются прорвать полицейский заслон.
В кафе заходит Лоранс. Она опять в хорошем расположении духа, улыбается.
- Ой, ия тиам вьидела, как полицья избивьает анаршистов. До крофь!
Я чуть не крикнул ей: "Чему ты радуешься, дура!" Почему мы сидим здесь? Почему не бежим выручать анархистов? Принесли кофе. Я делаю глоток. Максимович отпускает какие-то шутки о каппучино. Лоранс смеется. Что за бред?! Зачем мы протестовали против войны в Ираке, если не обращаем внимание на полицейское насилие в Париже? Зачем вся эта конспирация, если мы, точнее – вы, члены Lutte Ouvriere - законопослушные граждане, просто с экстравагантными идеями в голове?
И вот бойня уже начинается у меня под носом. Очередная анархистская попытка прорвать цепь захлебнулась, полицейские заработали дубинками, я вижу, как падает один парень в косухе, другой. За соседним столиком мужик лет 35 кадрит мадам лет сорока с лишним. Крашеная блондинка, коротко стриженная, в короткой юбке. Оба пьяные. Мужик положил ладонь выше ее колена, залез под юбку. Глядит на мадам, изображая то ли восхищение, то ли возбуждение. Смотри - не кончи в штаны, козел! Мишель травит анекдоты. Товарищи поволокли за руки отрубившегося анарха. На его лице кровь. Коротконогая девица с большим задом, убегая, упала, повредила колено, ее чуть не затоптали свои же товарищи. Анархисты разбегаются. Полиция молотит по их спинам дубинками. В полицейских что-то летит. Я наблюдаю за этим из кафе. Я не привык наблюдать из кафе за тем, как избивают таких, как я.
Июль 1985 года. Выезд в Вильнюс на матч местного "Жальгириса" с "Зенитом". Мы под конвоем милиции дошли до вокзала. Вдруг крик: "Наших бьют! В Пригородных кассах!". Я и еще человек 15-20 прорываем милицейское оцепление, разделяемся, одна половина вбегает в пригородные кассы с одного входа, вторая половина - с другого. Враг в ловушке… Я бежал в первых рядах, но толком так и не успел подраться. Когда я ворвался в пригородные кассы, литовцы уже валялись на кафельном полу. Нас опередили наши товарищи, которые забежали с другого входа. Передо мной на карачках стоит болельщик "Жальгириса", на кафель капает кровь, рядом валяется кепка в стиле "армия Вермахта", я со всей злости бью ему по голове ногой, как вратарь по мячу, когда вводит его в игру. Литовец, мотнув головой, упал на спину. Сейчас мне стыдно за этот удар. Но они напали нас, а не мы на них. Пассажиры в ужасе кричат: "Милиция!!!" Милицейские свистки. Мы подбираем избитого и порезанного приятеля и уходим, пролезаем под перронами, прячемся за товарными вагонами.
- Почему мы не помогли анархистам? – спрашиваю я Пьера.
- Если они глупые, почему мы тоже должны поглупеть? Для них драки с полицией – развлечение. Если им нравится, пусть дерутся. Но это не имеет никакого отношения к классовой борьбе рабочих.
С этим не поспоришь.
Глава1
Дедушка Бакунин
А теперь о том, как я попал в этот прекрасный Париж. В 8 классе я заинтересовался анархизмом. В учебнике истории я прочел, что Бакунин призывал студентов идти в народ, чтобы поднять крестьян на бунт, и возлагал надежды на люмпен-пролетариат. Это мало что объясняло, но зато мне очень понравилась внешность Бакунина (его портрет приводился в учебнике): умное лицо с горящими глазами, длинные кудрявые волосы, бородища… Настоящий революционер! Не то что степенный, похожий на профессора, пропагандист Петр Лаврович Лавров или прилизанный конспиратор Ткачев. Я не был примерным учеником. Учителя часто ругали меня: "Как ты смеешь нарушать школьные правила?! Ты что, анархист?!". Анархист? "Цыпленок жаренный! Цыпленок пареный!". Бакунин… "Здорово! Я - анархист!".
Помню, на меня большое впечатление произвели две советские кинокартины: "Хождение по мукам" и фильм об организации ЧК, назывался он, кажется, "20 декабря", Дзержинского в этом фильме играет актер Казаков. В них анархисты показаны не шалопаями, как, скажем, в "Свадьбе в Малиновке" или в фильме о Максиме, а революционерами, которые воевали с белыми, но не были согласны с большевиками. В "Хождении по мукам" Махно бьет Деникина, а в "20 декабря" анархисты-матросы помогают чекистам подавить контрреволюционный мятеж. От киношных образов анархистов веяло какой-то не казенной революционностью, не затиснутой в стены музеев и мемориальных квартир. Выходит, что альтернативой большевикам были не только белые, но и анархисты – к этой мысли я пришел благодаря фильмам "Хождение по мукам" и "20 декабря".
В конце 8 класса, в предэкзаменационные дни, вместо того чтобы зубрить "билеты" я читал первый том Истории КПСС под редакцией Поспелова, где рассказывалось о предтечах партии большевиков, о народническом анархизме. Незадолго до этого я вступил в комсомол, на моей синей школьной крутке висел красный значок с золотым ленинским профилем. "Вот если бы сохранилась какая-нибудь организация анархистов, я бы вступил в анархосомол, и висел бы у меня на куртке черный значок с барельефом Бакунина!" - мечтал я. Затем я учился в морском училище и, надевая матросский бушлат, я представлял себя анархистом - героем "20 декабря".
Мой папа часто работал в читальных залах Публичной библиотеки и библиотеки Академии наук. Я просил его: "Сделай, пожалуйста, выписки из книг Бакунина". Папа молча кивал головой в знак согласия, но выписки не делал.
Перейдя на второй курс мореходки, я захотел куда-нибудь вступить. Не в комсомол, конечно, а в какое-нибудь неформальное объединение. В ВЛКСМ я успел уже разочароваться. В училище меня назначили (!) комсоргом группы, а потом ввели в комитет комсомола на должность заместителя председателя комитета по организационной работе. Я честно занимался комсомольской работой, проводил политинформации, а когда вдобавок на 3 курсе меня еще назначили командиром отряда "Дзержинец", я руководил охраной училища и массовых мероприятий, и мне частенько приходилось воевать с гопниками Ульянки – обитателями городской окраины, где находится училище. Правда, вскоре я поругался с нашим комсомольским вожаком, и меня исключили из комитета, просто вычеркнули мою фамилию из списка его активистов и все. Так что о комсомольском бюрократизме я узнал не понаслышке.
Летом 1983 года я познакомился с парнем на три года старше меня, студентом-медиком Андреем Самусовым. Он был футбольным фанатом, болельщиком "Зенита". "Фанаты – это самая анархическая тусовка", - сказал он мне как-то. Я подумал и решил стать фанатом. Правда, вскоре, чтобы быть не таким, как все, я стал болеть не за "Зенит", а за хоккейный питерский СКА. Сыграла свою роль и эстетика. Красное знамя с синим клином, на котором алеет пятиконечная звезда с серпом и молотом, хоккеисты в свитерах со звездами. Если бы вместо звезды была двуглавая курица, я бы не стал болеть за СКА, это точно. В юности, да и в любом возрасте, информация воспринимается на уровне символов, знаков. Символика армейского клуба отсылала нас в легендарные времена Фрунзе, Ворошилова, Буденного (о роли Троцкого в создании Красной армии я тогда не знал). И мы, поддерживая СКА, распевали на трибунах: "От тайги до Британских морей Красная армия всех сильней!" А после победного выездного матча в Риге мы устроили демонстрацию, размахивая знаменами, крича "Красная армия всех сильней!", а потом на вокзале избили местных нацистов в кепках а-ля Вермахт.
Футбол, хоккей - фанатизм для меня был движением молодежного протеста, вызовом благопристойной публике, власти. Это сейчас футбольная и хоккейная истерия нагнетается массовой культурой, везде продается атрибутика клубов. А мы были гонимыми ребятами, изгоями, криминальными элементами, за которыми следил специальный отдел МВД. Я совершил около 30 выездов за "Зенит" и СКА, благодаря чему познакомился со страной, с жизнью в других городах. И, конечно же, будучи выездным фэном, я стал настоящим уличным бойцом, приобрел навыки, которые мне не раз пригодились в жизни.
Может быть, это только мой бред…
Потом была армия, и было мне не до анархизма. Я вернулся из вооруженных сил, когда начинала разгораться перестройка. В обществе произошли мизерные изменения, но это была уже совсем другая страна, чем два года назад. Во Дворце молодежи давали концерты рок-группы. "Красное на черном! День встает - смотри, как пятится ночь!" - пел молодой Костя Кинчев. Красное на черном… Цвета анархии. Эта песня стала гимном протестующей молодежи. "Я - красный пастырь! Я - красный волк! Дрессировке не поддаюсь!" - пел Юра Шевчук. "Где наш взмыленный конь? Кто украл наш огонь?!" - вопрошал Рикошет - лидер панк-группы "Объект насмешек". И дальше предупреждал: "Новое время - мы пришли в самый раз. Это время для тех, кто еще не погас. Мы хотим только "здесь". Но не завтра - сейчас. Мы - революция! Это эпоха для нас!". Альбом "Телевизора" "Отечество иллюзий" произвел фурор. Впервые песни с него группа исполнила на V рок-фестивале. Зал стонал от оргазма… Я это прекрасно помню. Ибо сам стонал вместе со всеми.
С приятелями мы перепечатывали на машинке тексты песен ДДТ, "Алисы", "Объекта насмешек", "Телевизора" и раздавали их как листовки. Мы думали, что скоро произойдет "последняя революция", которая установит на земле царство свободы. Но ветер перемен частенько доносил гнилостные запахи застоя. Лидер "Телевизора" Михаил Борзыкин оказался прав: "они" все врут, рыба гниет с головы. Все "папы" - фашисты!
Летом 1987 года я поступил на факультет истории и обществоведения питерского педагогического института. Первое, что я сделал, когда поступил в институт - заказал в фундаментальной библиотеке книги Бакунина и Кропоткина. Книги, то, как они выглядели, произвели на меня неизгладимое впечатление. "Государственность и анархия", "Бог и государство", "Речи бунтовщика", "Хлеб и Воля"… Желтые потрепанные страницы, издание "Освобожденная мысль" 1906 год, издание Федерации анархистов коммунистов 1918 год. Я представлял, как эти книги 80-70 лет назад читали настоящие революционеры, может быть, те самые матросы, которые изображены в фильме "20 декабря", и вот теперь их читаю я. От книг веяло замечательной героической легендой.
Бакунинские диалектические тексты я воспринимал с трудом. Старик вдавался в абстрактные рассуждения об уничтожении идеи Бога, ругал немцев за государственные добродетели, восхвалял романские и славянские народы за бунтарский дух. Зато позитивист Кропоткин был прост и понятен: "Как только революция сломит силу, поддерживающую современный порядок, нашей первой обязанностью будет немедленное осуществление коммунизма. Но наш коммунизм не есть коммунизм фаланстера или коммунизм немецких теоретиков-государственников. Это коммунизм анархический, коммунизм без правительства, коммунизм свободных людей". "Выходит, я - анархист-коммунист!" - заключил я.
Надо, чтобы книги Кропоткина прочитали все, надо их размножить, эта мысль не давала мне покоя. Но как размножить? Выхода на ксерокс нет, печатной машинки нет, а если бы и была, я не умел печать. И я стал переписывать книги.
Как-то осенью у нас дома остановился родственник из Сенаки, человек с менталитетом типичного советского грузина: главное – карьера, связи, материальное благополучие и простые земные радости. Однажды он застал меня за переписыванием "Хлеба и Воли". Он взял книгу в руки и прочел надпись на обложке: "Издание Федерации анархистов-коммунистов". "Димка, зачем нужна тебе эта анархия?" - в последнем слове он сделал ударение на предпоследний слог, посмотрел на меня как на сумасшедшего и пробурчал что-то по-мегрельски.
Зачем мне нужна была эта анархИя? Без анархИи мне было уже жить неинтересно. Я погрузился в тот мир, мир 70-летней давности, где жил Кропоткин и его последователи. Да и первородная идеология перестройки звучала вполне революционно. Советские историки с энтузиазмом заполняли белые пятна на полотне истории. Обществоведы и философы "перечитывали заново" ленинские труды. Горбачевский лозунг "Революция продолжается!" очень напоминал слоган красного парижского мая "Lutte continue!" ("Борьба продолжается!"). Даже перестроечная эстетика была своеобразным римейком революционного футуризма. Так, накануне празднования семидесятой годовщины Октябрьской революции Невский проспект расцветили плакатами в стиле "Окон РОСТА" Владимира Маяковского. "Молодежь! Перестройка - это ваша революция!" (вместо банального "Слава советской молодежи!") доносил во время ноябрьской демонстрации казенный голос из репродуктора.
Увлечение анархизмом помножилось на увлечение поэзией футуризма, и это был взрывоопасный коктейль. Я познакомился с ребятами из кружка альтернативной молодежи (на жаргоне того времени - неформальной), который по средам собирался в ДК Пищевиков. Мы разговаривали на политические и исторические темы, а также читали друг другу стихи и рассказы собственного сочинения. Я утверждал, что поэма Владимира Маяковского "Облако в штанах" - истинный гимн анархии и революции. Сам я писал стихи типа: "У тех, у кого слабые нервы/ Пускай с ними будет припадок/ Испугались? Жирные стервы!/ Анархия - вот порядок!". И далее в том же духе. Время от времени наш кружок устраивали выставки. Мой приятель-художник рисовал к моим поэтическим творениям иллюстрации, получалось нечто вроде "Окон РОСТА". Этой экспозиции я дал название "Люмпен-пролеткульт". Анархуша – ласково звали меня неформальные девочки с факультета литературы. Но, несмотря на трепетное отношение ко мне, становиться анархистками они не спешили
Я не был бы анархистом-футуристом, если бы не любил эпатировать обывателей. Я отрастил волосы, ходил в гимнастерке образца первой мировой войны, в длинном черном пальто, на груди – значок с фото Джона Леннона. На семинарах по философии и истории высказывал самые радикальные мысли: предлагал сослать бюрократию в трудовые исправительные коммуны, закрыть академические учреждения культуры…