Но я хотел не только читать, писать стихи, переписывать книги эпатировать. "Чума у наших очагов; надо уничтожить источник заразы и, если даже придется действовать огнем и мечом, - мы не должны останавливаться: дело идет о спасении всего человечества" - эти и многие другие кропоткинские строки укрепляли меня в желании действовать. Я жаждал действия! И стал создавать "Союз максималистов". Сперва завербовал в него ребят, с которыми болел за СКА. Один из них ходил в матросском бушлате и называл себя анархистом, поэтому я объяснил ему, что после этого он просто обязан стать активистом "Союза максималистов". Он не стал возражать. Второй, не помню его фанатское прозвище, сказал, что сочувствует итальянским "Красным бригадам", принес как-то на хоккей вырезки об их акциях. "Если потребуется, мы будем действовать так же!" - пообещал я ему. Это его воодушевило. Третий был моим другом, правда, болел он за "Зенит", а не за СКА, в среде заядлых болельщиков его до сих пор знают как Макса Пацифика, и я не буду раскрывать его настоящее имя. До армии он тусовался с хиппи, ходил с сумкой для противогаза, носил потертые джинсы, свитер грубой вязки, но волосы не отращивал, в общем, выглядел как битник. Когда я начал создавать "Союз максималистов", Макс только что вернулся из армии. Я его пригласил его к себе домой пообщаться. "Хиппи, фанаты – это все, конечно, хорошо, Макс, - я решил сразу взять быка за рога, - но уже не актуально. Давай лучше вместе создадим организацию революционеров, чтобы будем бороться за анархический коммунизм". Макс удивился лишь словосочетанию – анархический коммунизм: "А что это такое? Может, как-нибудь без коммунизма обойдемся, а то ведь не поймут", - взмолился Макс. "В том-то и дело, что анархия и коммунизм - одно и тоже! Вот почитай, что пишет Кропоткин". Макс с интересом стал листать "Речи бунтовщика", "Хлеб и Волю": "Настоящие анархистские книги!" Уходя, он спросил: "С чего начнем?"
Начали мы с распространения нашего манифеста, его написал я, но мы его приняли, как полагается на общем собрании: "Анархисты?!" - спросите вы. И наверняка скептически улыбнетесь. В вашей памяти сразу же возникнет образ пьяного матроса в бескозырке набекрень, горланящего "Цыпленок жаренный". Мы хотели во что бы то ни стало доказать, что настоящие анархисты не имеют ничего общего с героями "Оптимистической трагедии": "Общество, где все равны и свободны, где превыше всего ставится благо человека; общество, свободное не только от власти денег, но и от власти бюрократии - вот цель анархистов". Тираж был небольшим, экземпляров 30. Манифест размножили на машинке юные поэтессы, студентки литературного факультета. "Тебе бы, анархуша, жить лет 70 назад. Чего-то ты припозднился", - подначивали они меня. И я им не возражал. Затем мы боролись против принятия "Закона о молодежи", распространили в университете листовки с его критикой. На них обратила внимание газета "Смена", которая была тогда органом Обкома ВЛКСМ.
Учился я с удовольствием. Мне очень нравилась атмосфера герценовского института. Очень творческая! На семинарах по истории КПСС мы воспроизводили партийные дискуссии начала века. Одна часть группы выступала в роли меньшевиков, другая – в роли большевиков. На одном из семинаров от имени эсеров я защищал крестьян, доказывал, что община - отличная основа для строительства социализма в деревне. Меня обличали "марксисты из РСДРП", используя те же аргументы, какие сейчас выдвигают против ДСПА некоторые троцкисты: "вы - мелкобуржуазный демократ!" Еще я играл Троцкого - представлял его концепцию перманентной революции. На семинаре о Брестском мире я был "левым коммунистом" Бухариным и обличал "похабный мир". Меня поддерживала левая эссерка "Спиридонова" - одна милая девочка. После семинара я ей предложил стать первой девушкой в "Союзе максималистов". Она обещала подумать. Через неделю она подошла ко мне и со смущением сказала: "Боюсь, что из меня не получится революционерки. Но я буду тебе помогать. Если что нужно на машинке распечатать – ты обращайся". Я не раз пользовался услугами этой особы. Хотела быть Спиридоновой? Вот и будь ей!
Семинары по другим предметам проходили тоже очень интересно. Когда я делал доклад о батьке Махно, послушать меня пришли ребята из других групп. Аудитория была забита до отказа.
В конце 2-го семестра я был капитаном команды истфака на Олимпиаде по истории КПСС. Команды должны были придумать себе девиз. Я предложил перефразировать Маяковского: "Мы крысами выгрызем бюрократизм!" И запустить в жюри живой крысой. Все меня поддержали. Крысу я взял напрокат у одного знакомого хиппи. Я рассчитывал, что члены жюри попадают в обморок. Но белая крыса из зоомагазина не добилась ожидаемого мною эффекта. Один преподаватель даже погладил ее. Затем крыса описала штаны одного студента – вот и все ее достижения. Но все равно наше представление было признано самым театральным. Я старался. К тому времени я прочел много о теории пролетарской культуры и пролетарского театра Всеволода Мейерхольда.
В конце 80-х студенты истфака и литфака института имени Герцена постоянно проводили неформальные собрания. Обсуждали самые разные вопросы литературы, философии, истории, политики. Однажды я увидел объявление: "Красные бригады" - преступники или революционеры?" Оп-па! Конечно, я после занятий я пошел на это собрание. Вел его высокий темноволосый парень с твердым голосом – командир отряда "Форпост" и член комитета комсомола нашего института. Петя Годлевский. Потом Петя станет активистом питерского Народного фронта, а после перестройки сосредоточится на работе в прессе и на телевидении. Сейчас он – генеральный директор газеты "Известия".
Мы долго спорили. Я, естественно, доказывал, что "Красные бригады" - самые настоящие революционеры. Но большинство собрания, когда появилась угроза остаться в институте ночевать, склонилось к тому, что бригадисты, без всякого сомнения, - революционеры, но действуют они преступными методами. Я начал было возражать, что преступным является институт государства… Но Петя предупредил: "Заканчивай. Иначе мы не успеем на метро". Пришлось отложить спор. А с Петей потом мы часто будем спорить. Как-то он мне скажет: "Людям легче один раз в пять лет сходить проголосовать за кого-то, чем брать на себя ответственность за все. Поэтому пусть лучше убогая демократия, чем диктатура, которая обязательно вырастит из твоей анархии". Петя был разочаровавшимся социалистом. Я тогда не сумел доказать Пете, что он не прав. Но желание доказать это у меня не пропало.
Летом 1988 года я отдыхал в Сухуми, где до грузино-абхазской войны у меня было родственников по папиной линии. С собой я прихватил две книги (больше брать не стал, потому что у дяди-писателя в Сухуми была целая библиотека): воспоминания о Маяковском и монографию о левом терроризме на Западе, в которой, помимо штампов казенного марксизма о "взбесившихся от ужасов капитализма мелких буржуа", было много фактов. Я узнал о французе Равашоле, итальянце Казиеро, испанцах Хуане Моккези и Франсиско Гонсалесе, перуанском "Сендеро луминосо", уругвайских "Тупамарос", пополнил свои знания о "Красных бригадах" и RAF. "Кидая бомбы в аппарат насилия, мы врываемся в сознание масс, одурманенных буржуазными свиньями", - этот пассаж я находил в манифесте западногерманских красноармейцев. И я заболел идеей вооруженной борьбы.
От заката до рассвета
В ноябре 1988 года я женился. Это радостное событие было омрачено тем, что сразу после свадьбы меня начала мучить подзабытая мною аллергия. Приступы зуда выводили из себя. Достаточно было почувствовать запах табачного дыма или какой-нибудь химии, и как будто тысячи муравьев начинали бегать по коже, глаза слезились. С тех пор меня раздражает, когда курят в моем присутствии, не спрашивая у меня разрешения, я считаю это эгоизмом. Под новый год у меня случился очередной приступ, и я оказался на больничной койке с "Манифестом синдикального анархизма" Якова Новомирского. "Союз максималистов" распался. Но Макс Пацифик регулярно меня навещал, и мы, сидя в больничном холле, который раньше был залом чьего-то особняка, обсуждали, что делать дальше. Решили, что нужно заявить о себе какой-нибудь громкой акцией, устроить символический взрыв - такой, чтобы никто не пострадал. Комсомольско-молодежный оперотряд, чей штаб располагается на Невском проспекте во дворце Белосельских-Белозерских - отличная мишень. Бойцы этого отряда постоянно устраивали облавы на неформалов, которые собирались в "Сайгоне" - в кафе на углу Невского и Владимирского проспектов. Потом – в 90-е годы – кафе будет переоборудовано под магазин элитных унитазов и прочей сантехники, а сейчас в этом здании находится пятизвездочный отель. Выйдя из больницы, я первым делом отправился во дворец и детально изучил "местность". Теперь надо было найти химика. Нашли. Но с его стороны дальше обещаний дело не пошло: химик убеждал нас, что ему никак не изготовить смесь, которая была бы и гремучей и безопасной одновременно. То одного вещества не хватало, то другого. Мне он сразу не очень понравился, и, в конце концов, я его пугнул: "Не хочешь помогать революции – не надо, но если проговоришься, мы перед тем, как сесть, за раз накормим тебя всей таблицей Менделеева". Говорят, потом этот парень стал производить синтетические наркотики, был изобличен и посажен в "Кресты".
В конце зимы 1989 года началась кампания по выборам депутатам на I съезд народных депутатов СССР. И у нас с Максом родилась идея выступить против парламентаризма. Я написал воззвание, в котором объяснял трудящимся, что демократия - это скрытый тоталитаризм: "А скрытый враг, как известно опаснее явного!". И призвал бойкотировать выборы. В декларации содержался призыв к вооруженной борьбе с бюрократическим строем, что по тем временам тянуло лет на пять строго режима. Подписана она была: Анархо-коммунистический революционный союз (максималистов). Слово в скобках должно было показать, что новая организация - преемница "Союза максималистов". Однако в реальности АКРС (м) нужно было еще создать. Этим мы и занялись.
Макс привлек своего друга детства, а я парня, с которым учился в мореходке. Оба не были идейными анархистами или максималистами. Друг Макса был обычным искателем приключений, а мой сокашник переживал личный кризис: его бросила жена, которая до этого изменяла ему полгода с разными типами. Несчастного надо было чем-то занять. Я предложил ему поучаствовать в деле, в распространении воззваний АКРС (м). Я его поставил перед выбором: "Либо ты сойдешь с ума от анаши и бухла, либо станешь революционером и забудешь все мещанские несчастья!" Сокашник доверился мне.
Меня, конечно, не устраивало, что в организацию вошли безыдейные люди. Приятелю Макса я дал почитать "Манифест синдикального анархизма" Якова Новомирского, а с сокашником вел беседы, рассказывая об истории революционного движения. В то время я находился под впечатлением от книги Осипа Аптекмана о революционном сообществе народников "Земля и Воля", где рассказывается и о зарождении народовольчества. "Террористический акт - это революция сегодня", - утверждали народовольцы", - просвещал я брошенного мужа. Я даже помню место, где рассказывал ему о народовольцах – середина Большого проспекта Петроградской стороны. Больше ни с кем о "революции сегодня" я не говорил. Почему я делаю на этом акцент? Потому что потом, когда нас выловят, чекисты заявят на допросе: "Мы знаем, что вы убеждали товарищей, что террористический акт – это "революция сегодня" или "маленькая революция". И я понял, откуда идет информация – сокашник испугался. Но это будет через полтора месяца. А пока нужно было листовки размножить и распространить.
Подруга Макса работала в одной из служб аэропорта и имела право пользоваться ксероксом, на котором она и распечатала наши листовки. Часть тиража распечатал я одним пальцем на машинке. По ночам мы начали расклеивать листовки на питерских стенах и заборах. Обклеили практически весь центр Питера. Наверное, со стороны могло показаться, что по ночам работает целая подпольная сеть. После того, как мы попадемся, чекисты спросят Макса: "Сколько человек в организации?" "Трое". Макс хотел выгородить своего друга детства. "Врешь, сука! Весь город листовками обклеен!" Кроме того, я побывал в Риге, где с помощью одного местного поклонника хеви-металл обклеил центр латвийской столицы.
Без приключений не обошлось. Однажды мы с Пацификом обклеивали листовками улицы вблизи Лениздата. Повесили несколько и на сам Лениздат. Не успели мы отойти от центра питерской печати, как его дверям подъехала черная "Волга". Мы быстро перешли на другой берег Фонтанки и решили погреться в парадной. Вышли через минут 15-20. Смотрим - рядом с "Лениздатом", помимо черной "Волги", стоит милицейский "бобик" с включенной мигалкой. Мы случайно встали под фонарем и засветились в прямом смысле этого слова. "Вот они!" - крикнул мужчина в штатском (скорее всего водитель "Волги"). Милиционеры запрыгнули в "бобик" и помчались через мост. Мы побежали проходными дворами. На одной из улочек наскочили на пьяниц. "Ребята! Это не вас ли менты ищут?". "С чего вы взяли?". "Мы стоим. Пьем. Общаемся. Выскакивает "бобик". Менты кричат "Стоять!". А мы и так стоим. Я лишь бутыль в карман спрятал. Менты пошарили по нашим карманам. Нашли бутыль. "Это не те!". И поехали дальше", - объяснил гуляка, что потрезвей. В тот раз все закончилось благополучно. Мы обходными путями добрались до "конспиративной квартиры" на улице Достоевского, где жили подруги Пацифика, и отсиделись там до утра, за чаем обсуждая план дальнейших действий.
Моя жена Медея (которая тогда заканчивала исторический факультет ЛГПИ) случайно прочла в институте объявление о создании кружка по изучению идей Бакунина и Кропоткина. В объявлении был контактный телефон. Я позвонил. На том конце провода раздался голос сокурсника Медеи Петра Рауша - довольно странного человека. Он часто спорил с преподавателями голосом известного радиодиктора Левитана. Усы закручивал на манер Сальвадора Дали. Изрядно поредевшие и поседевшие длинные волосы собирал в тощий посеченный хвост. В жаркие дни приходил на лекции в желтых застиранных трусах. В холодное время разгуливал в офицерских яловых сапогах и фуражке. Короче, он изрядно смахивал на карикатурного анархиста. Тем не менее я был очень рад, что нашел единомышленников. Мы с Раушем договорились о встрече.
Беседовали мы в кафе факультета иностранных языков. Я практически сразу понял, что Рауш - не наш человек. От него буквально разило интеллигентской кухонной диссидой, еще больше этим разило от его аккуратненького приятеля, 30-летнего Павла Гескина. Рауш с пафосом разглагольствовал о необходимости свободного рынка, частной собственности и демократии. "Причем здесь анархизм? Ты просто радикальный буржуазный демократ. Твои идеи и близко не лежали с идеями Бакунина и Кропоткина", - сказал я ему. На что он ответил: "Мы - сторонники анархо-капиталистической концепции американца Бенджамина Таккера". И все-таки я пришел на собрание раушевской Анархо-синдикалистской свободной ассоциации (аббревиатура АССА отсылала к модной тогда кинокартине Владимира Соловьева) в надежде познакомиться с радикально настроенными людьми.
Когда я зачитал наше воззвание, в аудитории воцарилась тишина (собрание проходило в нашем институте). Первым ее нарушил Рауш: "Идеи, изложенные в вашей листовке, абсолютно не приемлемы для АССы. Вы - экстремисты. Вы зовете к вооруженной борьбе. Мы - против любого насилия". Затем раздался размеренный хрипловатый голос Ильи Вольберга - сорокалетнего, слегла помятого жизнью человека с густой черной бородой, что делало его похожим на свободного художника (кем он потом и стал): "В принципе я согласен с вами. Но я не буду вам помогать, так как не хочу, чтобы вы погибли"… Сильно возмущался ближайший соратник Рауша Павел Гескин: "Под видом анархизма АКРС протаскивает маоистские идеи "Красных бригад"! Это недопустимо!".
Правда, после собрания со мной заговорил парень, который делал доклад о своей встрече в Москве с местными анархистами: "Я полностью согласен с вами. И готов помочь в распространении вашей листовки". "Почему вы не сказали об этом на собрании?". "Я знаю, что в АССе есть осведомитель КГБ". Звали парня Петр Ущиповский. В свободное от анархизма время он работал то ли 3-м, то ли 4-м секретарем Кировского райкома ВЛКСМ, чем я был в немалой степени удивлен.
Петр проповедовал самые радикальные взгляды. Единственно, в чем мы расходились, так это в тактике. Он был сторонником вооруженных партизанских налетов на государственные учреждения. Я ратовал за индивидуальный терроризм в эсеровском стиле. "Надо выждать еще несколько месяцев и начать с громкой акции. Я завязал связи с рабочими Тульского оружейного завода. Они готовы продавать АКРС оружие", - говорил Ущиповский. Мы решили начать со взрыва Куйбышевского райкома ВЛКСМ, который находился все в том же дворце Белосельских-Белозерских.