Я, правда, не доверял Пете. Вскоре после нашего знакомства я понял, что он практически не знает историю революционного движения и не разбирается в идеологии анархизма. Не знал даже названий книг Бакунина и Кропоткина. "С чего это ты такой радикальный? Уж не засланный ли ты казачок?" - думал я. И на всякий случай не знакомил Ущиповского с остальными активистами АКРС (М). Сам я с Петей регулярно встречался на заброшенном стадионе недалеко от Нарвских ворот.
Попались мы перед вторым туром, причем взяли нас – меня и обманутого мужа - не спецбригада чекистов, а комсомольцы из оперативного отряда. Произошло это на Васильевском острове перед вторым туром выборов. На утро в университете должен был выступать Собчак, будущий питерский мэр. Я считал, что это - очень опасный человек, в 90-е я назвал бы его "симулякром перемен". Оперативники некоторое время следили за нами. Мы заметили это и побежали проходными дворами. Добровольные блюстители порядка рванули следом. Мы выскочили рядом с Румянцевским садиком. Остановились, чтобы слегка перевести дух. И зря. Через несколько секунд появились оперативники. Мы сорвались с места. "Стоять! Стрелять буду!" - крикнул один из них. "Из х… выстрели!" - бросил в ответ мой напарник, и запустил в оперативников стеклянной бутылью с клейстером. Она упала под ноги нашим преследователям, но почему-то не разбилась. Мы бежали по 1-й линии. Сумели оторваться, я, помню, еще подумал тогда, как хорошо, что бегаю по утрам, завернули во двор школы. Мы не знали, что в этот дворик есть два входа. Оперативники забежали с одного и другого. Мы попали в кольцо. Их было трое. Обычные парни - ничего особенного. Если бы мы подрались с ними, неизвестно, чья бы взяла. Тем более - я прихватил с собой цепь. Но мы с напарником так вымотались, что были не в состоянии сопротивляться.
Нас отвезли в отделение милиции, что рядом с мостом лейтенанта Шмидта. Пьяный милицейский капитан спросил: "Что, анархисты?!". "Да!". "А вы знаете, что анархисты боролись против электрофикации Советской России?!". Я даже не нашел, что ответить на этот пьяный ментовский бред. Менты изъяли все наши листовки, составили протокол о задержании. Все это время мы сидели в "аквариуме" вместе с изрядно накачанной алкоголем ресторанной шлюхой и заблеванными пьяницами. Шлюха задирала перед нами юбку, показывая ноги в черных колготках, и почему-то говорила при этом: "А вот дедушка Ленин был круче вас, мальчики!". Потом ее увел куда-то пьяный специалист по электрофикации. Выпустили нас лишь на рассвете. Мосты были разведены. Я брел по набережной и корил себя: "Зачем мы завернули в угол!"
Вихри враждебные
Я ждал, что нами сразу же займется КГБ. Но дознание началось только через две недели после нашего задержания. Может быть, чекисты выжидали, чтобы посмотреть, чем мы займемся дальше. Сперва прямо с работы увезли моего сокашника. "Они все знают! Лучше им все рассказать", - убеждал он меня после допроса. Затем вызвали друга Макса, третьим самого Макса, меня оставили на десерт.
Я пришел на лекцию по философии. "Тебя зачем-то вызывают в деканат", - сказали мне ребята. В деканате меня ждал высокий лысый мужчина крепкого телосложения. Он отвел меня в первый отдел института, где уже сидели трое мужчин в штатском. Один представился полковником, второй - майором, третий - капитаном. "Вы вроде нормальный человек, прилежный студент, ваша жена ждет ребенка. Что толкнуло вас на путь экстремизма?" - спросили меня чекисты. Я стал витиевато рассказывать об анархизме и предательстве революции официальными коммунистами, сказал, что меня всегда вдохновлял пример Че Гевары. Меня резко оборвал гебист: "Где вы прячете оружие?!". Я ожидал, что рано или поздно разговор об оружии зайдет, и не смутился: "Оружие? О чем вы говорите!". "Мы знаем, что вы вели переговоры о покупке оружия. Мы знаем, что вы планировали произвести взрыв в Куйбышевском райкоме ВЛКСМ". Я сразу понял, что информация идет от Ущиповского. Ибо только ему я поведал, что проще всего начать со взрыва во дворце Белосельских-Белозерских. Остальные члены группы не были посвящены в этот план. "Именно вы, Дмитрий, внушали своим товарищам: террористический акт - это революция сегодня!" - продолжали давить чекисты. Я вспомнил, что этот тезис народовольческой программы я довел до сведения брошенного мужа. В итоге я пришел к заключению: Ущиповский - информатор КГБ, а мой сокашник просто испугался и выложил все. "Кто должен был вам продать оружие?" - настаивали чекисты. Я понял, что чекисты ждут, когда я скажу об Ущиповском: если все разговоры об оружии завязаны на их человеке, значит, ничего серьезного. Я дал телефон Ущиповского. Полковник и майор посмотрели на номер и тут же уехали. Далее я дал письменные показания о нашей листовочной кампании, о которой чекисты и действительно все знали. Умолчал я лишь о подруге Пацифика, которая распечатывала листовки на машинке и на рабочем ксероксе.
Дознание шло около месяца. Я уже приготовился к отсидке. Тогда действовал знаменитый указ Президиума Верховного Совета СССР "О внесении изменений и дополнений в закон СССР "Об уголовной ответственности за государственные преступления", который предписывал выносить более суровые наказания за публичные оскорбления или дискредитацию высших органов власти. Меня очень заботила моя профессиональная судьба. Я очень не хотел быть недоучкой. Однажды я зашел в деканат, чтобы поговорить с деканом - доктором философии Юлией Сморгуновой. Она была в курсе, что я под колпаком КГБ. "Ваша политическая деятельность - это одно дело, учеба в институте - совсем другое. Вы хороший студент. Исключать вас не за что. Отсидите в тюрьме - восстановитесь на факультете. Но я убеждена, что все закончится хорошо", - поддержала меня декан. Пока шло дознание, Съезд народных депутатов отменил статью Уголовного кодекса об антисоветской агитации и пропаганде. Я вздохнул с облегчением. Но впредь стал действовать осторожнее.
Новые бесы
Расцвет анархистской вольницы в Советском Союзе пришелся на 1989-1990 годы. Весной 1989-го из Социалистической Федерации выделялась Конфедерация анархо-синдикалистов (КАС), возглавляемая Андреем Исаевым и Александром Шубиным - московскими студентами-историками.
Лидерам КАС черные анархистские знамена надоели очень быстро. Андрей Исаев сейчас занимает теплое место заместителя председателя Федерации независимых профсоюзов, стал видным "медведем" и председателем думского комитета по труду и социальной защите. Правда, благодаря Андрею я познакомился с одной очень пожилой анархисткой, не помню, как ее звали, помню только, что имя и отчество ее были еврейской классикой, то ли Сара Самуиловна, то ли Роза Моисеевна. Эта женщина примкнула к анархистам в начале 20-х, будучи юной студенткой, за что и поплатилась вскоре. Около 30 лет она провела в тюрьмах и лагерях. Она рассказывала, что в большевистских застенках анархисты быстро находили общий язык с эсерами, держались вместе, а с троцкистами никогда не удавалось наладить общение, те держались особняком, высокомерно относились к "мелкобуржуазным" революционерам. Она видела на этапе соратника Троцкого Смилгу, тот был в длинной серой шинели, держался особняком, делая вид, что не замечает анархистов и эсеров.
Исаев меня также познакомил с другой смелой женщиной – историком Натальей Михайловной Пирумовой, автором биографий Бакунина и Кропоткина. Наталья Михайловна затем приглашала меня на научные конференции, посвященные истории, философии и идеологии анархизма. В октябре 1989 года я, Исаев и Петя Рауш приезжали в Тверь для участия в конференции, приуроченной 175-летию Бакунина. Помню, Сергей Ударцев, правовед, автор монографии о правовых взглядах Кропоткина, дал мне и Раушу по 25 рублей – "на дело".
После весеннего провала АКРС (м) распался. Ребята испугались. Они поняли, что не готовы страдать за анархию. И лишь Макс Пацифик был полон решимости доказать, что борьба продолжается. "Ты же не собираешься прекращать деятельность?" - спросил он меня. И я до сих пор благодарен ему за этот вопрос. Конечно, для меня это было только начало.
Мы с Максом почему-то придерживались комсомольской традиции: для того чтобы создать организацию, нужно собрать не менее трех человек. Двух для этого недостаточно. Поэтому мы решили временно примкнуть к раушевской АССе – все же анархисты. Нас приняли на общем собрании.
На одно из собраний, которое проходило все в том же ДК Пищевиков на улице Правды, пришел молодой человек – лет 27, звали его Равиль. Он оказался членом Демократического союза и предложил АССе взять у него в долг 450 рублей на выпуск газеты, чтобы потом отдать 550 (по тем временам – большие деньги). То есть предложил кредит. Предложение потонуло в дискуссии: брать – не брать. Я молчал. С Раушем спорить бесполезно, деловые вопросы обсуждать – бессмысленно. После собрания я подошел к Равилю и сказал, что согласен с его предложением. Равиль деньги дал. К тому времени я подружился с Вольбергом. И он помог в изготовлении макета. Все теоретические статьи написал я. Вскоре Илья сказал мне: "У Рауша одна говорильня! Уже несколько месяцев обсуждаем программу и устав. Вижу, что ты человек дела. Предлагаю тебе возродить АКРС". Я, конечно, согласился с предложением Ильи. Так в рамках АССы возродился АКРС. Произошло это в конце мая 1989 года.
30 мая 1989 года мы совместно с АССА в ДК Кировского завода провели торжественное собрание, посвященное 175-летию со дня рождения М.А. Бакунина. В зале собралось 130 человек. Причем публика была весьма разношерстной: работники кировского исполкома, райкома, журналисты, философы, психологи, члены Демократического союза и Рабочего клуба, а также просто люди с улицы. Я сделал доклад "Бакунин и современность".
"Страсть к разрушению есть творческая страсть!" - эти слова Бакунина вот уже полтора столетия не дают спокойно спасть всякого рода эксплуататорам, власть предержащим и просто трусливым обывателям, - начал я. - С этими словами шли на верную смерть совершат свои акции француз Равашоль, итальянец Казиеро, испанцы Хуан Моккези и Франсиско Гонсалес, а также наш соотечественник Нестор Иванович Махно.
"Страсть к разрушению есть творческая страсть!" - скандируя этот лозунг, шли грудью на штыки национальных гвардейцев молодые бунтари в 60-е. "Страсть к разрушению есть творческая страсть!" - эти слова и впредь будут написаны красными буквами на черных знаменах анархистов".
Доклад я завершил словами: "Бакунин помогает найти выход из нынешней сложной ситуации. Этот выход - Социальная революция". Затем слово взял Рауш. Он долго и нудно зачитывал программные положения АССы. Затем прочел манифест "Бакунин и таккеровцы 80-х", в котором Бакунин критиковался за приверженность идее революции, панславизм и антисемитизм!
Кроме того, Рауш, отвечая на вопрос, будет ли он баллотироваться на выборах в местные Советы, заявил, что не исключает для себя такой возможности. Я ухватился за это его высказывание, чтобы использовать его как предлог для формального развода с реформистской АССой.
Вскоре вышел первый номер "Голоса Анархии". Это была первая анархическая газета в Советском Союзе после 60-летнего перерыва! Отпечатали ее где-то в Прибалтике. Отвозили макеты и привозили тираж парни из Народного фронта. Сейчас они в истеблишменте – почти что медиамагнаты, и я не буду называть их фамилии. На последней полосе "Голоса" мы поместили "Ультиматум анархо-коммунистов", в котором заявили, что "считаем заявление Петра Рауша противоречащим основным принципам анархизма". И потребовали: "либо Петр Рауш публично признает ошибочность своего заявления, либо, если это мнение является общим мнением Анархо-синдикалистской свободной ассоциации, мы выходим из нее, и будем считать себя самостоятельной единицей в составе КАС". Мы, зная Рауша, понимали, что он не будет отрекаться от своего заявления – да и не заявил он тогда ничего криминального. Затем москвичи выдвигались в местные советы, но, несмотря на это, мы с ними сотрудничество продолжали. Я считал, что ультиматум нужен, чтобы провести в анархистской среде линию между революционерами и реформистами. Честно говоря, зря мы тогда так поступили с Петей. Но разрыв АКРС с его АССой был все равно неизбежен.
Газета вышла от имени Конфедерации анархо-синдикалистов. И вызвала переполох во всей КАС, большинство которой воспринимала себя передовым молодежным отрядом "демократической революции". А мы проповедовали самый радикальный анархизм бакунинского толка. И мы вслед за Бакуниным заявляли: "Мы, анархисты, считаем демократическое государство более опасным врагом, так как под мнимым "гласом народа" маскируется тоталитаризм. <…> Собственно говоря, демократия есть ничто иное, как скрытый тоталитаризм. А скрытый враг, как известно, опасней явного" ("Голос Анархии". №1. Июнь 1989). С нашей точки зрения, модная тогда борьба за политические свободы "отвлекает трудящихся от борьбы за коренное преобразование общества, то есть от борьбы за социальную революцию".
"Голос анархии" так перепугал мирных анархистов, что в Питер с "инспекцией" приехал москвич Саша Шубин. Он попытался примирить нас с Раушем, но из этого ничего не вышло. Зато все шло, как я и рассчитывал: радикалы стали стекаться в АКРС. Наша численность росла. Мы наладили выпуск и распространение газеты. Правда, от названия "Голос анархии" пришлось отказаться – литовская типография не хотела рисковать. Осенью я стал подрабатывать учителем в школе и вовлек в дело трех восьмиклассников.
И в сентябре мы выпустили первый номер "Черного знамени", где продолжали гнуть свою линию. "Мы - ярые противники централистской государственности. Сама идея централизованного государства, будь оно трижды "социалистическим" или правовым, исключает возможность построения коммунистического общества. Поэтому мы подняли черное знамя Свободы, на котором алыми буквами начертано: Да здравствует Социальная Революция!", - писал я в одном из манифестов, опубликованных в "Черном знамени".
Рабочим я предлагал "экспроприацию предприятий проводить одновременно с экспроприацией жилищ", чтобы тут же организовывать территориально-производственные коммуны. "Если же государственники посмеют посягнуть на естественные права пролетариата, то они должны получить мужественный, организованный пролетарский отпор. Акты революционного возмездия неизбежны в обществе, разделенном на антагонистические классы". Из номера в номер мы повторяли мысль: демократия - замаскированный тоталитаризм; фиговый листок на огромном репрессивном орудии государственной машины.
Мы пугали "демков" (так мы прозвали сторонников либерализма по аналогии с пресловутыми "совками") высказываниями типа: "Демократия есть игрушка в руках класса эксплуататоров; ширма, за которой они стряпают свои грязные делишки. Демократия - это средство усыпления революционного духа пролетарских масс; отвлечение их от борьбы за коренные преобразования, то есть за коммунизм" ("Черное знамя". № 1(4). 1990).
В принципе мы были не так далеки от истины. Правящая бюрократия сознательно пошла на либерализацию тоталитарного режима, чтобы осуществить потом присвоение национализированной собственности. Немудрено, что самые резкие антикоммунистические статьи появлялись в газетах и журналах, которые принадлежали высшим организациям ВЛКСМ, откуда потом вышли многие успешные бизнесмены.
Интеллигенция питала иллюзию, что для того чтобы жить хорошо, нужно обустроить жизнь, "как на Западе", который казался неким иеговистским раем на земле: все свободны, счастливы и богаты. Нас раздражала эта либеральная тупость. Мы пытались объяснить, чем на самом деле является Запад с его рыночным капитализмом и лживой либеральной демократией, которая, когда ей нужно, одобряет кровавые расправы над целыми народами.
В 1989-1990 годах АКРС предпринял огромные усилия, чтобы доказать, что от тоталитарной государственно-коммунистической модели надо переходить не к либеральной демократии западного типа, а к вольной организации общества. Мы без всякого стеснения заявляли, что мелкие уголовные элементы являются революционной силой, ибо вынимают капитал "из кармана бюрократии или мещанской прослойки, а также из кармана крупной организованной преступности". Ведь и Бакунин утверждал: разбойник - стихийный революционер.
Очень скоро мы приобрели репутацию "хунвейбинов анархизма". Нашим символом было черное полотно с алой пятиконечной звездой. Мы презирали лидеров КАС и АССА за реформизм и слюнтяйство. Те, чтобы показать, что не имеют с нами ничего общего, приняли даже декларацию "О ненасилии". В бакунинской теории они выделяли модные тогда идеи "о товарном социализме, о собственности трудовых коллективов на заводы и фабрики, о федеративном строении общества". Мы, будучи радикальным крылом анархистского движения, превозносили ценность революционного насилия. А реформистов зачисляли в стан "политиков-шарлатанов", рассуждения которых "желты, как кожа гепатитного больного", а разговоры о "бесполезности" революции считали уделом "свиней, которым ничего не надо, кроме полного корыта и жирной самки" ("Черное знамя". № 1(4). 1990).
Очень интересной и поучительной в "Голосе Анархии" и "Черном знамени" была рубрика "Наш архив", в которой мы помещали отрывки из произведений классиков анархизма. "Разрушительная работа русских анархистов должна состоять в террористических нападениях на представителей власти, капитала и церкви, в отказе от воинской службы, в бойкоте всех государственных учреждений, в крупных насильственных экспроприациях казначейств, государственных банков" - этот отрывок из "Проекта программы синдикального анархизма" мы с удовольствием привели в своей газете. "Яд, нож, петля - революция все освещает!" - это высказывание Бакунина мы не забыли тоже.
За год мы издали и распространили 14 номеров газет (два "Голоса анархии" и 12 "Черных знамен"), их общий тираж – 38 тысяч экземпляров. Компьютеров у нас не было, и столбики статей мы печатали на машинке, а потом наклеивали их на ватманский лист. Газета печаталась в Литве. Так что 14 номеров газеты изготовить, напечатать и распространить было весьма непросто. Изготовлением макетов скрупулезно занимался Илья Вольберг, за что ему большое спасибо.
Мы строго следили за тем, чтобы никто не наживался на продаже нашей газеты и чтобы "Черное знамя" была самой дешевой неформальной газетой. И тут мне школьники сообщают, что один наш активист, фанат "Гражданской обороны" продает "Черное знамя" за 60 копеек, в то время, как мы установили максимум – 40 копеек. В казну АКРС он отдавал столько денег, как будто бы продавал газеты по 30 копеек. Мало того что этот парень выставлял АКРС сборищем спекулянтов, так еще и обманывал нас. Мы его застукали, а потом судили его на общем собрании. Парень умолял простить его. Но мы были непреклонны. В итоге постановили: избить спекулянта. Привести приговор в исполнение вызвался его же друг, с которым он вместе вступил в АКРС, тоже фэн "Гражданской обороны", рабочий парень. Он расценил, что его приятель замарал спекуляцией не только себя, но и его.
Один активист признался (сейчас он известный в Питере пиарщик), что его при поступлении на журфак завербовали "органы". Он думал, что мы исключим его. Я сказал: "Если ты раскаиваешься, у меня нет причин тебе не доверять. Каждый может допустить слабость". Товарищи меня поддержали. И мы не ошиблись. И бывший стукач стал отличным активистом. Правда, хватило его ненадолго.