* * *
Весенним днем 2006 года решил опять заехать в гости к Ганне Карпец. Случилось это накануне Святой Пасхи, и Ганна затеяла небольшой ремонт. Несколько месяцев назад был у нее. Тогда говорили, вспоминали. Я попросил найти для меня снимок Василя. Сказала, что поищет:
– У него и альбомы какие-то сохранились. Все вклеивал туда разные журнальные и газетные вырезки.
Я тогда по своей прихоти полез на чердак, долго копался в самых различных книгах. Ничего не выкопал, с тем и спустился вниз. Долго отмывался. Ганна предложила полотенце. Вздыхала:
– Ох, и едучая эта пыль. Чуть где сядет – не отобьешься, не очистишься. Я же тебе говорила, а ты не верил.
Теперь, извиняясь за некоторый беспорядок, выложила передо мной несколько альбомов, фотоснимков, а также писем от друзей, сотрудников музеев.
– Здесь пару недель назад из Пинска приезжали. Спрашивали, не осталось ли чего. Оказывается, прочитали статью в "Полесской правде" о Тихоновиче, вот и решили навестить. Говорю, все на горище (чердаке) лежало, да и сейчас кое-что лежит. Лезьте и смотрите. Нашли несколько книжек. Наверное, штук пять. Сказали, что если они кому понадобятся, так пусть им позвонят, и телефон свой оставили, только вот куда я его за этим ремонтом сунула, понять не могу.
– Пожалуй, полезу и я, покопаюсь.
– Покопайся, покопайся. Если не надоело. Раньше надо было думать.
– Раньше не думалось, а в прошлый раз не все пересмотрел.
– Там уже столько лазило-перелазило. Кое-что и сама поотдавала, где-то сразу после Василевой смерти. Если люди этим всем интересуются, то и хорошо. Пускай берут. Я здесь и для тебя кое-что оставила. В прошлый раз позабыла. Вспомнила, когда ты уехал. Ругала себя. Вот, посмотри, – и она принесла несколько толстенных книг.
Время оставило на них свой неизгладимый след. Ветхие запыленные страницы. Одна из них была "Обыском брачным", выдана Минской духовной консисторией в Лунинскую церковь за № 9283. Первая запись в ней сделана 28 октября 1879 года, когда
"по указу Его Императорского Величества Минской епархии Пинского уезда Лунинской Борисоглебской церкви священно– й церковнослужители производили брачный обыск желающих вступить в брак, и оказалось следующее:
а) жених: уволенный в запас рядовой Андрей Моисеев Дуньчик православного вероисповедания, жительствует в деревне Вулька в приходе Лунинской Борисоглебской церкви;
б) невеста: крестьянская дочь Марианна Никитична Клевцевич православного вероисповедания, жительствовала в той же деревне и в приходе той же церкви;
в) возраст к супружеству имеют совершенный, а именно: жених двадцати девяти лет, невеста шестнадцати лет, и оба находятся в здравом уме;
г) родства между ними духовного, или плотского родства и свойства, возбраняющего по установлению Святой Церкви брак, никакого нет;
д) жених холост, а невеста девица;
е) к бракосочетанию приступают они по своему взаимному согласию и желанию, а не по принуждению, и на том имеют жених от родного отца Моисея Лукианова Дуньки, а невеста от родной матери Зиновии Михайловой Труш позволение;
ж) по троекратному соглашению, сделанному в означенной церкви 14, 21 и 28 октября месяца, препятствия к сему браку никакого никем не изъявлено;
з) для удостоверения беспрепятственности сего брака представляются письменные документы;
и) посему бракосочетание означенных лиц предложено совершить в вышеупомянутой в приписной Вульковской Свято-Параскевской церкви сего двадцать восьмого числа октября месяца в узаконенное время при посторонних свидетелях.
к) что все, показанное здесь о женихе и невесте, справедливо, в том удостоверяют своею подписью как они сами, так и по каждому поручители с тем, что если что окажется ложным, то подписавшиеся повинны за то суду по правилам церковным и законам гражданским.
Жених: рядовой Андрей Моисеев Дуньчик .
Невеста: крестьянка Марианна Никитична Клевцевич .
Поручители по жениху: деревни Вульки крестьяне
Павел Лукианов Дунька и Григорий Моисеев Дунька.
По невесте: деревни Вулька крестьяне
Пантелеймон Яковлев Клевцевич и Павел Михайлов Мельянец и за них, как неграмотных, по их личной просьбе подписался Константин Филонов.
Производили обыск:
священник Платон Тихонович,
и. д. псаломщика Даниил Бернадский,
сверхштатный Петр Лукашевич.
1880 года января 4 дня свидетельствовал благочинный священник
Андрей Бернадский".
Штрих к чьей-то родословной. Весомый штрих. Эта книга хранила в себе тайну многих родов окрестных сел и деревень. И не только их. Потом, знакомясь с ее содержанием, я увидел, что в ней представлена практически вся география Беларуси. Тому было ряд причин. Одна из них – прокладка участка железной дороги Пинск – Лунинец, другая – строительство мелиоративных систем на огромном полесском пространстве. Практически оно развернулось сразу после утверждения генерального плана осушения полесских болот, составленного участниками Западной экспедиции под руководством генерал-лейтенанта И. И. Жилинского в 1873 году. Возможность заработать привлекала сюда людей из самых разных губерний, не говоря уже о местных полешуках. Рождались новые семьи, появлялись новые роды.
Этот "Брачный обыск" потом откроет и некоторые тайны, связанные с родственниками Платона Тихоновича. Но это потом, когда начну изучать страницу за страницей, что называется "влезу с головой".
* * *
На чердаке в дальнем углу лежала куча самых различных книг, газет, журналов. Целые собрания копий картин из галерей Лейпцига, Дрездена, Эрмитажа. Много книг по искусству, истории. Попадались школьные учебники. Правда, на одном из них стояло название: "Новый арифметический задачник. Часть 1. Москва 1914 год". А так, все послевоенное. И оно будет когда-то для исследователей представлять интерес, уже другой человек будет глотать пыль чердаков в своем поиске. Но это еще будет, и меня оно вовсе не касалось: забавная психология.
Просидел несколько часов, просматривая все до последнего томика, до последней завалявшейся в пыли странички. Попытался сортировать по времени, по еще каким-то критериям, но все безрезультатно. Привлекла внимание груда какого-то тряпья. Поверх нее лежало несколько старых гармошек, экспонатов для сельских музеев, в которых, кроме ручных прялок, кросен, кос, топоров, "желязков" – утюгов на печных углях, ничего такого и не имелось. Как уже говорил, такими лапотными мы представлялись, точнее сами себя представляли, что иные туземцы с какого-нибудь захудалого тихоокеанского островка и то оказались побогаче в своем историческом наследии, добавив ему фантазии. Нам не надо фантазии, нам важна историческая достоверность. Подальше лежало несколько согнутых и неиспользованных, не сделанных ободов для колес. Видимо, надобность в них отпала, когда в конце девятнадцатого века открыли при местной лесопилке свой колесо-обозный цех. Василь у кого-то эти обода нашел да и притащил. Рядом фонарь-керосинка путевого обходчика, шклюд (специальный топор для теса бревен, с появлением лесопилок надобность в нем практически исчезла, так же как и специальность тесляра) с личным клеймом мастера. Судя по отполированной и очень похожей на бивень мамонта рукоятке, или, как говорили плотники, топорищу, поработал он немало. Был он не литой, а кованный. Значит, возраст имел за столетия…
Одним словом, чего только не попадалось на глаза. Чердаки старых сельских хат – своеобразное хранилище многих семейных вещей, даже реликвий, порой передаваемых по наследству, и эти нехитрые вещи с десятилетиями становились вначале простым напоминанием о годах, утекших по реке времени, а затем превращались и сами в носителей того утекшего времени. Может, в этом и состояла их ценность?
Переложил на другую сторону чердака гармоники, штуки три или четыре, отбросил тряпье, и… уткнулся в газеты. Чисто машинально принялся их ворошить, перекладывать. Внизу, на самой что ни на есть льняной тресте, которую в те времена использовали для утепления потолков, прижимались друг к дружке книги. Сердце екнуло. Вижу императорские указы, другие документы и ту самую бухгалтерию, о которой говорилось на "Лунінскай восені": она исчезнуть не могла. И еще ряд самых различных изданий, периодика тех далеких лет. С трудом, но поверил в удачу.
Увидев мое запыленное улыбающееся лицо, Ганна спросила:
– Что-то попалось?
– Попалось!
– И слава Богу!
Стал сносить книги вниз, передавать жене, которая их бережно укладывала в автомобиль.
– Вы бы постлали что, – посоветовала Ганна, – а то машины жалко.
Мы с женой переглянулись и улыбнулись: главное, чтобы книгам было удобно.
Шел мелкий прерывистый дождь. Небо то затягивалось тучами, то пятналось синевой, и тогда над Лунином скользил широкий солнечный луч, отражаясь в лужицах. Заглядывал в окна домов, заставлял жмуриться о чем-то весело щебетавших детишек, в руках которых пестрели пакетики со сладостями. Их дружная, не обращавшая ни на кого стайка пролетела по улице и скрылась за соседней хатой.
Дома мы долго вытирали книги от пыли.
На некоторых реликвиях, таких как "Царская и патриаршия грамоты об учреждении Святейшего синода с изложением православного исповедания восточно-католической церкви. Москва. В синодальной типографии 1839 год", разные выпуски книжек "Троицкие листки, духовно-нравственное чтение для народа. Издание Св. – Троицкия Сергиевы Лавры", а также более ранние метрические и другие книги, время особенно поусердствовало. На грамотах рукой священника Паскевича написано:
"1840 года февраля 4-го дня получены сии царская и патриаршия грамоты, за которые уплачено из церковной кошельковой суммы 20-дцать копеек серебром. Священник Г. Паскевич".
Здесь же я нашел и "Опись имущества Лунинской Борисоглебской церкви 2-го благочинного округа Пинского уезда Минской епархии". Проводилась она в 1895 году. В ней перечень книг как духовного, так и светского содержания, принадлежавших библиотеке. Начинался он с "Бесед и поучений о главнейших спасительных догматах веры и заповедях Божиих" на славянском наречии, по месяцам, в кожаном переплете, Москва, 1795 год". В перечне значилось много книг исторических, таких как "Историко-статистическое описание Минской епархии. Архимандрит Николай. С.-Петербург, 1864 год", а также периодических изданий, журналов. Все это завершалось записью о собрании древних грамот и актов городов Минской губернии, православных монастырей и церквей и по различным предметам. И как отмечено, в Ѕ листа на русском и польском наречиях.
В конце книги с описью запись:
"1910 год, июня 20 дня. Все церковное имущество по сей описи комиссии передал священник Платон Тихонович.
Все имущество, поименованное в сей описи, принял священник Иоанн Рожанович".
Дальше – чистые листы.
Несколько раз просматривал, перечитывал и, дойдя до пустоты, останавливался. Но однажды Богу было угодно, чтобы пролистал дальше. Чисто машинально. А дальше…
Дальше находилась ведомость о церкви с описанием самой церкви, ее штата, сведения о том, что на его содержание поступает от казны жалованья – 534 руб. в год. Описание земель, принадлежавших церкви, из которых вследствие строительства железной дороги в 1883 году была изъята часть сенокосных угодий в урочище Поплав, но причт обещанной денежной компенсации так и не получил. Описание домов священника, псаломщика, просфорни и того, что священник Платон Тихонович дважды на собственные средства производил ремонт своего дома. Первый раз в 1861 году, второй – в 1894 году. И здесь же имелась глава
"О притче означенной церкви. Кто именно, где родился, из какого звания происходит, где и чему обучался, когда и в какой чин произведен, когда и чем был награжден, кого имеет в семействе".
Это была она, УДАЧА!
Разве мог я подумать, что все далекое окажется таким близким!
* * *
Глава открывалась собственноручно написанной пастырем биографией:
"Священник Платон Максимов Тихонович, священнический сын, родился в околице Вылазов Пинского уезда 18 ноября 1836 года…"
Здесь же о псаломщике Василии Георгиеве Радзивиновиче,
"сыне дьячка, образования домашнего, до поступления своего к месту служения псаломщика состоял сверх штата пономарем при Бортникской церкви Бобруйского уезда, куда был назначен из Мокровской церкви Мозырского уезда. Жена его Елена Романова…"
Потом шли строки о псаломщике Петре Александрове Лукашевиче:
"Сын дьячка, образования домашнего. Первоначально был назначен пономарем к Купятичской церкви Пинского уезда, откуда переведен на дьячковскую должность к церкви Островичской того же уезда, а 23 июня 1852 был назначен пономарем к Лунинской церкви. С 1880 года по его прошению оставлен при этой церкви за штатом".
"Причетнический сын Венедикт Василиев Левашкевич на оба глаза совершенно слепой".
"Причетнический сын Иван Максимов Жураковский, в училище не был…"
Но вернемся к биографии Платона Тихоновича.
* * *
Осень стояла тяжелая, нудная и холодная. Изредка налетали шальные ветры, гонявшие по водной ряби многочисленных луж кораблики из последней опавшей листвы. Дожди шли через день, но высоко обсыпанная дорога от Пинска до Городища воду не держала, и та многочисленными ручейками выплескивалась на обочину. Вот от Городища до Вылазов дело обстояло худо: пошли низкие места. Все раскисло так, что бричка, объезжая опасные места, резала колесами глубокие колеи, а в лужах наклонялась так, что матушка Мария тихонько ойкала, прижимая к груди туго спеленатое крохотное тельце, укрытое огромной виртанкой .
– Ничего, ничего, матушка, даст Бог, доедем, – успокаивал жену Максим Данилович, – ты мне такую радость везешь.
Священник Тихонович считал себя самым счастливым человеком, Бог внял его молитвам и дал сына – опору и надежду.
Дома, по приезду, сам сходил к местному колодцу. Согрел воды в большом чугуне, и после молитвы вместе с матушкой искупал первенца.
– Быть тебе, Платоша, крепким и здоровым, расти на радость отцу и матери, расти с верою в Господа нашего в душе и в сердце.
Народ на селе радовался, каждый встречный желал святарю и его первенцу здоровья и многая лета.
– Батюшка то наш весь светится.
– А как же здесь не светиться, если сынок в прибавление и в продолжение рода пришел в семью.
– Вон Есип, сколько Бога не просит, а все девки да девки.
– Не знаем, где он просит, только в шинке сам чаще бывает, чем в церкви.
Платона крестили в местной церкви Рождества Богородицы перед святым ликом древней иконы.
Мальчик рос крепеньким, любознательным. Вода из колодца тому ли способствовала, из которого когда-то, как говорили сельчане, сама королева Бона более двух веков назад водицу пила. Да и Максиму Даниловичу, когда он в разгар лета 1834 года приехал в Вылазы сразу после окончания Слуцкого духовного училища, полешуки принесли из него водицы и после службы упросили Максима Даниловича испить ее.
– Здоровья в ней много. В наших местах в большинстве своем вода гнилая, а эта как слезинка.
К различным поверьям Максим Данилович относился снисходительно, но внял просьбам сельчан. Вода и на самом деле была хороша.
Тихонович сменил на пастырском посту Матвея Каминского, очень много сделавшего для того, чтобы уберечь, сохранить православную веру в Вылазах. Народ отзывался о нем с уважением.
Матушка учила своего Платошу читать и писать. Просиживала с ним долгими вечерами, приговаривая: "Буковки всегда расскажут другим о том человеке, которым они писаны. Красивые буковки – значит и человек красивый. Косы и кривые – значит и человек плохой, злой, неряшливый. Пиши красиво".
Детство Платона прошло в гомонких и веселых Вылазах. Село негласно давно носило статус шляхетского, потому как в нем немало проживало семей, имевших корни в самых древних полесских родах. Людей вольных, умевших и работать, и отдыхать. Если свадьба в Вылазах, то ее слышали и в Ермаках, и в Парохонске. Даже до Сошно отголоски докатывались.
– От вылазяне распелись. Никак не уймутся.
– Оно как же, все в болоте, да в болоте, а теперь повылазили.
– А в Вылазах вся та сторона вылазит.
Намекали, что после Вылазов хорошей дороги в сторону припятских сел не было. Сплошная гать. По ней на уложенных в трясину лежаках трясло так, что, как шутили местные жители, "зубы крошились, тому мы и щербатые".
А еще любила молодежь в праздничные дни на бричках при хороших конях с колокольчиками да лентами на упряжи с шиком прокатиться по окрестным селам в сторону Погоста, где и повыше, и суше. А то и в самом Пинске колесами по брусчатке отстучать. В селе было немало грамотных людей. Народ побогаче обучал своих детей в городе, где имелись разные училища, а также в школах при монастырях. Между собой говорили:
– Кто есци захоча, той лыжку знойдзе, а каму навука патрэбна, той и да книжки дойдзе.
По-своему уютным и красивым село Вылазы осталось и на день нашего посещения. Меня и Миколу Прокоповича, брестского поэта и ведущего телепрограммы "Край", готовившего передачу о Тихоновиче, оно и поразило этим необычным уютом, непостижимой, идущей откуда-то изнутри сельской улицы красотой и таким умиротворяющим покоем, над которыми господствовали церковь с древним ликом Рождества Богородицы и клекот аистов.