АКТ II
Время: 8 ноября 1740 года.
Место: Санкт-Петербург.
Главное действующее лицо: Бурхард Кристоф Миних, российский фельдмаршал.
Прошло три недели. Три недели царствования младенца-императора, три недели правления герцога Бирона. Но с первых же дней с герцогом произошла удивительная перемена. Окружающие видели по-прежнему грубого, заносчивого и капризного, всесильного и самоуверенного, но не того Бирона, а явно растерявшегося человека, который, казалось, потерял опору и не знает, что делать. Он начал милостями - вернул ссыльных, смягчил приговоры, сбавил подушный налог. Но это не действовало, недовольство вокруг него сгущалось. Ограниченный временщик, не обладавший ни государственным умом, ни способностями завоевывать симпатии, оказавшись наедине с неограниченной властью, растерялся. Смерть Анны поставила Бирона лицом к лицу с дворянством и гвардейцами в столице. Неприязнь к иноземцу, с именем которого связывали (иногда и без основания) все жестокости и огрехи прошлого царствования, наполняла атмосферу Петербурга в ту осень.
Уже с первых дней регент стал получать донесения, а точнее доносы, о разговорах среди гвардейцев, в которых речь шла о его свержении. Вопреки сложившемуся стереотипу - представлению, будто бы Бирон возглавлял некую немецкую партию (в противовес национальной русской), - нужно сразу сказать: никакой партии у него не было. Были клевреты, интриганы, карьеристы (и первый из них отнюдь не немец, кабинет-министр А.П. Бестужев). Более того. Два немца, влиятельнейшие - после Бирона - сановники при дворе Анны Иоанновны, были недругами регента. Патологически осторожный А. И. Остерман, руководитель российской внешней политики, и честолюбивый, храбрый Б. К. Миних - фельдмаршал и "столп империи", не переносили Бирона. Миних считал Бирона ничтожеством и чувствовал себя обиженным: он так усердствовал, чтобы доставить герцогу Курляндскому регентство, а тот не дал ему звания генералиссимуса! Фельдмаршал, пользовавшийся популярностью в гвардии, герой данцигской осады 1734 года, принудивший французов сдаться, герой турецкой войны, видя всеобщее недовольство Бироном, решился действовать.
Бурхард Кристоф Миних родился в 1683 году. Сын возведенного в дворянское сословие крестьянина из графства Ольденбургского, на севере Германии, по своей натуре Миних был типичным наемником, каких в Европе XVIII века, века непрерывных войн, зыбких и прозрачных границ, непомерных честолюбий и головокружительных авантюр, было очень много. Вначале он находился на французской службе. Во время войны за испанское наследство в составе Гессен-Кассельского корпуса воевал с Францией под началом Евгения Савойского и Мальборо, участвовал во многих сражениях и осадах, был ранен, взят в плен. Затем продвинулся по службе - от капитана до полковника, и попал в Польшу, на службу польскому королю и курфюрсту саксонскому, союзнику Петра Великого, Августу II. Не поладив с любимцами короля Августа, Миних стал подыскивать иное отечество. Поколебавшись между Карлом XII и Петром I, он в конце концов соблазнился предложением русского посла в Варшаве и в феврале 1721 года прибыл в Петербург. И понравился Петру, который поручил ему строительство Ладожского канала.
При Петре II, после падения не любившего его Меншикова, Миних стал графом и генерал-губернатором Петербурга, а при Анне Иоанновне, войдя в доверие к Бирону, - президентом Военной коллегии.
По натуре своей Миних был не полководцем, а организатором армии. Он много способствовал военным преобразованиям в России - образовал два новых гвардейских полка, Измайловский и Конногвардейский, учредил тяжелую конницу - кирасиров, выделил инженерные части в отдельный род войск, создал первое воинское учебное заведение - Сухопутный кадетский корпус, откуда вышли многие славные сыны отечества российского, его прославившие как на бранном, так и на мирном поприще. Отличился Миних и на полях сражений, особенно в турецкую войну (1735–1739), когда штурмом взял Перекоп, захватил столицу Крымского ханства Бахчисарай, овладел крепостью Очаков и нанес туркам сокрушительное поражение под Хотином.
Воевал Миних, правда, не столько уменьем, сколько числом. Он был жесток и беспощаден к солдатам на войне, потерял тысячи от утомления, жажды и голода в Крымском походе, но и себя он тоже не жалел.
Неимоверным честолюбцем был фельдмаршал Бурхард Кристоф Миних. Честолюбие и подвигнуло его на решительную роль в этом акте трагедии, разыгравшейся вокруг младенца-императора.
Всего удобнее было действовать именем принцессы Анны Леопольдовны. И она, и ее супруг были оттеснены Бироном, который обращался с ними грубо, пренебрежительно, как он привык в прошлое царствование, а после ареста первых заговорщиков, которые на самом деле ими не были, скорее просто болтали, - Ханыкова, Михаила Аргамакова, Пустошкина, секретарей Яковлева и Семенова, он учинил принцу Антону публичный допрос, а начальник Тайной концелярии А. И. Ушаков угрожал обойтись с ним "так же строго, как с последним подданным Его Величества". Супруги стали опасаться, что Бирон вышлет их из России.
7 ноября Миних, шеф кадетского корпуса, представил Анне Леопольдовне несколько своих питомцев, чтобы та выбрала пажей. После представления состоялась беседа принцессы с фельдмаршалом, который предложил избавить ее и отечество от тирана. Принцесса немедленно согласилась. День прошел обычно: принц Антон и Бирон посетили императора и принцессу Анну, потом поехали в манеж - Бирон был заядлый лошадник, а вечером смутил ужинавшего у него Миниха вопросом: "А что, граф, во время ваших походов вы никогда не предпринимали ничего важного ночью?". Фельдмаршал на мгновение смешался, но быстро оправился от смущения и искренне ответил, что ничего чрезвычайного не упомнит, но имеет твердое правило использовать благоприятные обстоятельства в любое время дня.
Благоприятные обстоятельства наступили в два часа по полуночи. Фельдмаршал с главным адъютантом подполковником Манштейном через оставленные незапертыми задние ворота вошли во дворец и прошли в покои принцессы Анны. После короткого разговора Миних вызвал всех караульных офицеров, которым Анна объявила, что решает арестовать Бирона и поручает сделать это фельдмаршалу. Миних отобрал восемьдесят человек и двинулся ко дворцу регента.
На карауле в Летнем дворце, где жил Бирон, в ту ночь стояла команда Преображенского полка, подполковником которого и был Миних. Когда Манштейн объявил им намерение принцессы Анны, те радостно обещали, что ни один караульный не шевельнет пальцем в защиту Бирона. Манштейн и солдаты беспрепятственно прошли через сад и поднялись в спальню. Пытавшегося сопротивляться Бирона жестоко избили, связали и унесли в карету Миниха, помчавшуюся в Зимний дворец.
9 ноября вышел от имени императора Иоанна III манифест, в котором Бирон объявлялся отрешенным от регентства, а правительницей с теми же полномочиями назначалась Анна Леопольдовна. В тот же день Бироны (Эрнст-Иоганн и Густав) и Бестужев отбыли в закрытых каретах в Шлиссельбургскую крепость, в заточение. В следующем, 1741 году Бирона судили и сослали в Пелым. Вместе с ним в ссылку отправили братьев и зятя, генерала Бисмарка. Сослан был в отцовскую пошехонскую деревеньку и кабинет-министр А. П. Бестужев-Рюмин. Император же жил, как и прежде, мирно посапывая в колыбельке; его родители избавились от страха. Казалось, бури над династией утихли.
АКТ III
Время: 25 ноября 1741 года.
Место: Санкт-Петербург.
Главное действующее лицо: Елизавета, царевна, дочь Петра Великого.
Прошел год. 23 ноября 1741 года, в понедельник, в Зимнем дворце у правительницы Анны Леопольдовны, шел обычный куртаг - прием. Внезапно она оторвала цесаревну Елизавету от карточного стола и пригласила в отдельную комнату. По ее сведениям, сказала она, цесаревна замышляет произвести переворот. Французский посланник Шетарди помогает ей в этом. Кроме того, она находится в переписке с неприятелем - Россия вела войну со Швецией. Елизавета с горячностью все отрицала, потом обе расплакались, бросились друг другу в объятия и расстались при взаимных уверениях в преданности и любви.
А на следующий день правительство отдало приказ гвардии готовиться к выступлению в Финляндию против шведов. Близкие к Елизавете люди - они же заговорщики, - полагая, что правительство заговор раскрыло и хочет удалить расположенную к Елизавете гвардию из Петербурга, стали уговаривать ее действовать немедленно.
И Елизавета решилась. В начале второго ночи 25 ноября сопровождаемая камер-юнкером М. И. Воронцовым, своим врачом Лестоком и старым учителем музыки К. И. Шварцем она направилась в казармы Преображенского полка. В гренадерской роте ее уже ждали. "Ребята! Вы знаете, чья я дочь, ступайте за мною! Клянусь умереть за вас, и вы присягните за меня умереть, но не проливать напрасно крови". "Клянемся!" - зашумела толпа. После целования креста более трехсот гвардейцев двинулись по Невскому к Зимнему дворцу. По дороге четыре группы солдат арестовали Миниха, Остермана, Левенвольда и Головкина. В караульне дворца солдаты, услышав слова Елизаветы: "Самим вам известно, каких я натерпелись нужд и теперь терплю и народ весь терпит от немцев. Освободимся от наших мучителей", с криком "Матушка, давно мы этого дожидались, и что велишь, все сделаем!", немедленно присоединились к ней.
По одной из версий переворота, драматической, Елизавета сама вошла в спальню правительницы и сказала ей: "Сестрица, пора вставать!" По другой - были посланы гренадеры, чтобы захватить императора и его родителей. Ребенок проснулся, и кормилица отнесла его в караульную, где Елизавета, взяв на руки, ласково произнесла: "Бедное дитя! Ты вовсе невинно; твои родители виноваты!".
Народ заполнял Невский, всюду раздавались крики "Ура!" Маленький император окончательно проснулся, слыша радостные возгласы, развеселился, подпрыгивал на руках Елизаветы и махал ручками…
Немедленно к ярко освещенному дворцу Елизаветы у Марсова поля поспешили разбуженные барабанщиками петербуржцы, помчались экипажи вельмож и сановников, спешивших уверить новую государыню в своей преданности. Переворот был бескровным, только Миниха и Остермана побили гренадеры: первого солдаты не любили (как, впрочем, и он их), а Остерман (как ему изменила осторожность?) неучтиво отозвался о Елизавете.
Князь Я. П. Шаховской, только что вернувшийся с ужина от своего родственника Головкина, вспоминая ту ночь, писал: "Не было мне надобности размышлять, в какой дворец ехать. Ибо хотя ночь тогда и мороз великой, но улицы были наполнены людьми, идущими к цесаревниному дворцу, гвардии полки с ружьями шеренгами стояли уже вокруг одного в ближних улицах и для облегчения от стужи во многих местах раскидывали огни, а другие, поднося друг другу, пили вино, чтоб от стужи согреваться. Причем шум разговоров и громкое восклицание многих голосов: "Здравствуй, наша матушка императрица Елизавета Петровна!" воздух наполняли. И тако я, до оного дворца в моей карете сквозь тесноту проехать не могши, вышед из оной, пошел пешком, сквозь множество людей с учтивым молчанием продираясь, и не столько ласковых, сколько грубых слов слыша, взошел на первую от крыльца лестницу и следовал за спешащими же в палаты людьми…".
События 1741 года отличались от предыдущих переворотов и полупереворотов (возведение на престол Екатерины I, воцарение Анны Иоанновны, падение Бирона) по крайней мере в трех отношениях.
Во-первых, на авансцену вышла гвардия, причем гвардейцы в массе своей, вопреки расхожему мнению, отнюдь не были дворянами. Если при прежних петербургских коллизиях гвардия присутствовала где-то за кулисами или ее грозили употребить в дело сановники, боровшиеся за власть, то 25 ноября 1741 года гвардия - корпоративное объединение со своими традициями и духом (заметно преторианским) - выступила вполне самостоятельно.
Во-вторых, переворот 1741 года психологически был переворотом патриотическим: гвардейцы явственно поднялись против немецкого засилья, засилья, которое российское общество, в первую очередь столичное, дворянское, ощущало чрезвычайно остро в годы бироновщины. Ненависть к Бирону, утвердившемуся у власти путем постыдным - "он ее (Анну. - В. Т.) знатно штанами крестил", - переносилась и на сменивших Бирона, а ранее бывших с ним заодно Миниха, Остермана, Левенвольда. В определенной степени эти чувства распространялись и на родителей императора - немца Антона Ульриха и полунемку Анну Леопольдовну. К тому же эта семейная пара, оказавшись у кормила власти, не проявила ни государственного ума, ни элементарной житейской осмотрительности. Они не любили друг друга, непрерывно ссорились, создавая вокруг себя атмосферу нервозную, мелочную.
Анна Леопольдовна была женщиной доброй, но чрезвычайно ленивой. По целым дням, неодетая и непричесанная, она сидела во дворце с неразлучной своей фавориткой Юлианой Менгден. Принц Антон, напротив, желал править, не имея к этому, правда, никаких способностей, и нашел союзника в лице Остермана.
Об Остермане стоит сказать несколько слов, ибо человек он был незаурядный. Барон Генрих Иоганн Фридрих (а по-русски Андрей Иванович) Остерман - один из "птенцов гнезда Петрова". Он сумел удержаться наверху при всех российских правителях и правительницах - от Петра I до Анны Леопольдовны. Факт настолько редкий, что сам по себе заслуживает внимания. Стихией Остермана была, конечно, дипломатия, причем дипломатия именно XVIII века - придворная, с атмосферой подкупов, взяток, интриг, необузданной распущенности. Барон Андрей Иванович был ловок, трудолюбив, изворотлив и очень талантлив в интриге. Но крупным государственным деятелем, не был никогда. Белградский мир - детище Остермана, вершивший тяжелую войну с Турцией (1733–1739), стал насмешкой над успехами России и здравым смыслом. Проникнуть в неприступный доселе Крым, захватить его столицу Бахчисарай, взять Азов, Очаков, Хотин и Яссы, разгромить турок под Ставучанами, заплатить за это сотней тысяч солдат и многими миллионами рублей, а потом отдать все в руки представителя враждебной к России державы - французского посла в Константинополе! В результате Россия получила пустынную степную полосу на юге с Азовом (и без права его укреплять), не добилась права держать не только военные, но и торговые корабли на Черном море, а султан отказался признать императорский титул Анны. В. О. Ключевский написал так: "Россия не раз заключала тяжелые мирные договоры, но такого постыдно смешного договора, как белградский 1739 года, ей заключать еще не доводилось…" Вот такой человек был Остерман.
И наконец, огромную роль в перевороте и в судьбе династии Романовых сыграл образ дочери Петра Елизаветы, не столько она сама, сколько ее образ. Она была на редкость красивой женщиной, это признают все современники, элегантной, необычайно сызмальства чувственной, легкомысленной, ленивой и малообразованной. После смерти своей матери, Екатерины I, она жила при сменяющих один другого дворах - Петра II, Анны Иоанновны, Ивана Антоновича, занимаясь балами, любовными увлечениями, стараясь держаться в тени и не принимая участия в интригах, даже демонстративно от них отстраняясь - за ней, особенно при Анне, постоянно следили. В глазах же гвардейской среды, особенно простонародной ее части, она постепенно становилась идеалом, полной противоположностью развращенному, коррумпированному, находящемуся под засилием иноземцев двору. К тому времени в памяти народной ужасы петровской эпохи отошли на задний план, и Елизавета, с ее (отцовской) простотой обращения, красотою, приветливостью, веселостью, крестная мать десятков гвардейских чад, а следовательно, кума многих гвардейцев, была в их глазах живой связью с прошлым величием и надеждой на будущее. Именно поэтому переворот удался так легко. Он отвечал пусть еще не вполне сформировавшимся и осознанным настроениям российского общества и был встречен с большим энтузиазмом.
Энтузиазм, однако, как это обычно бывает, оказался преждевременным. Царствование Елизаветы трудно отнести к благополучной поре российской истории - достаточно вспомнить пугачевщину. Но правление Елизаветы - не наша тема. Нас интересует Иоанн Антонович, его судьба.
28 ноября вышел манифест, в котором, вопреки фактам, пространно и мудрено обосновывалась законность прав на престол Елизаветы Петровны. В том же манифесте Елизавета объявила, что "хотя принцесса Анна, и сын ее, принц Иоанн, и дочь принцесса Екатерина, ни малейшей претензии и прав к наследию всероссийского престола ни по чему не имеют, но, однако, в рассуждении их, принцессы и его, принца Ульриха Брауншвейгского, к императору Петру II по матерям свойств и из особливой нашей природной к ним императорской милости, не хотя никаких идо причинить огорчений, с надлежащей им честью и с достойным удовольствием, предав все их вышеописанные к нам разные предосудительные поступки крайнему забытию, всех их в их отечество всемилостивейше отправить повелели".
Так обещала новая императрица, но обещания своего не выполнила.