АКТ IV
Время: 26 ноября 1756 года.
Место: Холмогоры Архангельской губернии.
Главное действующее лицо: Иван Васильевич Зубарев, он же Иван Васильев, тобольский посадский человек и конокрад.
Летом 1755 года на русско-польской границе была задержана шайка конокрадов. В одном из них, именовавшем себя Иваном Васильевым, свидетель опознал посадского человека из Тобола Ивана Васильевича Зубарева, разыскиваемого властями за мошенничество. На следствии Зубарев рассказал историю, даже по тем авантюрным временам фантастическую.
Бежав из-под стражи в 1754 году, мошенник (он пытался под предлогом, находки золотых и серебряных руд получить деревню с крестьянами якобы для устройства горноплавильного завода) добрался до Ветки под Гомелем (тогда это была Польша), где находились поселения и скиты раскольников, выходцев из России. Оттуда он поехал в Кенигсберг, где на улице его остановил прусский офицер, зазвал в трактир и стал вербовать на военную службу. Когда Зубарев отказался, его арестовали и доставили к фельдмаршалу Левальду (Зубарев назвал его Ливонтом), а потом познакомили с… К. Манштейном, тем самым Манштейном, который, будучи адъютантом Миниха, когда-то арестовал Бирона.
Манштейн повез Зубарева в Потсдам, а по дороге познакомил с неким принцем, оказавшимся родным дядей бывшего императора Иоанна, Фердинандом Брауншвейгским. Манштейн уговорил Зубарева, выдававшего себя за бывшего гвардейца, поднять раскольников на бунт, чтобы вернуть престол Иоанну Антоновичу, он познакомил его с офицером, который весной будущего, 1756 года должен был прибыть с купеческими кораблями в Архангельск. В задачу Зубарева входило пробраться в Холмогоры, где находилось брауншвейгское семейство, подкупить стражу (или напоить ее) и доставить Ивана вместе с отцом на прусский корабль.
В Потсдаме с Зубаревым разговаривал сам Фридрих II, он пожаловал ему чин "регимент-полковник", дал тысячу червонцев на дорогу и две золотые медали с портретом Фердинанда, которые проходимец должен был показать Антону Ульриху. Однако в Польше его ограбили, а медали он продал.
Иван Зубарев исчезает со страниц этой истории, как и полагается по сценарию, написанному судьбой Иоанна Антоновича. Был он, вероятно, сродни Пугачеву, по крайней мере, по живости ума и способности верить в собственные вымыслы. Конечно, он врал в Тайной канцелярии, но кое-где в его рассказе мелькают и реальные обстоятельства. Безусловно, он встречался с Манштейном, который покинул Россию и стал в окружении прусского короля специалистом по русским делам. Интересно, что Зубарев (как позже Пугачев) был связан с раскольниками - врагами режима царя-антихриста (Петр I) и его дочери, а среди раскольников существовал миф о заточенном в Холмогорах истинном царе, пострадавшем за веру. Вероятнее всего, Зубарев на свой страх и риск или по сговору с веткинскими раскольниками вошел в какие-то контакты с приближенными прусского короля, а быть может, даже встречался с Фридрихом II.
Для Пруссии надвигалась война с Россией, и вполне возможно, что, не придавая персоне Зубарева серьезного значения, но будучи свидетелем неожиданных (и удачных) переворотов в России, Манштейн мог убедить короля пожертвовать тысячей червонцев - на всякий случай.
А вот для Елизаветы Петровны дело Зубарева было тревожным сигналом, и она немедленно приняла меры. Сгоряча пообещав выпустить младенца-императора и его семью из России, Елизавета изменила решение. 29 ноября генерал-поручик В. Ф. Салтыков повез все семейство в Митаву, столицу Курляндского герцогства, но очень скоро получил новую инструкцию: не торопиться, задержаться в Нарве, а затем - в Риге.
Взойдя на престол, Елизавета спешно старалась подвести основание под свое шаткое право престолонаследия. Из Голштейна был вызван племянник Карл Петер Ульрих, которого обратили в православие и нарекли наследником. Состоялся скорый и неправедный суд над недругами Елизаветы - Минихом, Остерманом и их "сообщниками". Бывшие соратники низверженных идолов, а ныне судьи - Черкасский, Трубецкой, Ушаков - соревновались в ужесточении казни и наконец приговорили Миниха к четвертованию, а Остермана - к колесованию.
18 января 1742 года осужденных привезли к эшафоту, сооруженному на Васильевском острове, напротив здания Двенадцати коллегий. Остермана везли на санях - он идти не мог, прочие шли пешком. Выделялся ростом и бодростью фельдмаршал Миних: он был чисто выбрит, хорошо одет и спокойно беседовал с шедшими рядом офицерами. Первым внесли на эшафот Остермана, прочитали приговор - колесование, но вслед за тем объявили, что государыня смягчает наказание и приговаривает виновного лишь к отрублению головы. Старика бросили на доски, обнажили шею, один палач держал его голову за волосы, второй вынимал топор из мешка. В последнюю минуту секретарь вынул новый указ и громогласно заявил: "Бог и государыня даруют тебе жизнь". Объявили помилование и другим… Народ, собравшийся на зрелище, остался недоволен, и солдаты даже вынуждены были утихомирить толпу.
В апреле 1742 года в Москве состоялась торжественная коронация Елизаветы, а летом разнесся слух, будто камер-лакей Александр Турчанинов и несколько гвардейцев замыслили заговор, чтобы убить Елизавету и ее наследника и возвести на престол Ивана Антоновича. Еще через год, летом 1743 года, раскрыли "заговор" Лопухиных, в котором тоже фигурировал Иван Антонович. На самом деле никакого заговора не было, была интрига с целью свалить канцлера А. П. Бестужева, но императрица, постоянно опасавшаяся переворота, перепугалась.
В январе 1744 года последовал указ: брауншвейгское семейство, содержавшееся в Дюнамюнде под Ригой, перевезти в Раненбург, в Воронежскую губернию. Летом 1744 года Елизавета поручила камергеру Николаю Корфу перевезти семейство в Архангельск, а оттуда - в Соловецкий монастырь. Принца Иоанна велено было майору Миллеру везти особо: "Когда Корф отдаст вам младенца четырехлетнего, то оного посадить в коляску и самому с ним сесть и одного служителя своего или солдата иметь в коляске для бережения и содержания оного; именем его называть Григорий. Ехать в Соловецкий монастырь, а что вы имеете с собою какого младенца, того никому не объявлять, иметь всегда коляску запертую. В августе мальчика оторвали от матери - им не суждено было больше увидеться - и всех повезли к Белому морю. Но в октябре было невозможно добраться до Соловков, и сердобольный Корф уговорил оставить ссыльных в Холмогорах, в архиерейском доме. Там, в Холмогорах, они и жили. Иван - под именем Григория - отдельно от родителей. В 1745 году Анна Леопольдовна родила сына Петра, а в 1746 при родах сына, названного Алексеем, Анна Леопольдовна умерла. Погребли ее в Александро-Невской лавре рядом с матерью. Елизавета присутствовала при церемонии и плакала. Остальные продолжали жить в Холмогорах: Иван под надзором Миллера; его отец, сестры и братья - знатока географии Вындомского.
Елизавета наложила запрет на упоминание царствования Ивана Антоновича: все указы и постановления предыдущего царствования были изъяты, портреты, медали, монеты с изображением императора и его матери уничтожались.
И потому дело Зубарева, в котором плоть и кровь как бы обрели разговоры, слухи, перешептывания о несчастном ребенке, так напугали Елизавету. 26 января 1756 года сержант лейб-компании Савин в глухую зимнюю ночь вывез пятнадцатилетнего Ивана из Холмогор, а Вындомский получил инструкцию "за Антоном Ульрихом и за детьми его смотреть наикрепчайшим образом, чтобы не учинили утечки. Путь же Ивана лежал в крепость Шлиссельбург - там российские власти содержали особо опасных преступников.
АКТ V
Время: 5 июля 1764 года.
Место: крепость Шлиссельбург.
Главное действующее лицо: Василий Яковлевич Мирович, подпоручик Смоленского пехотного полка.
Шли годы. Скончалась Елизавета Петровна; погиб в результате заговора ее наследник - император Петр III; вопреки всем законам божеским и человеческим взошла на российский трон немецкая принцесса, убившая своего мужа, Петра III, и отстранившая от царствования своего сына Павла I, - Екатерина II. Только в Холмогорах и Шлиссельбурге все оставалось как прежде. В Холмогорах Антон Ульрих, его дочери (Екатерина и Елизавета) и сыновья (Петр и Алексей), как доносил надзиравший за ними офицер, "живут… с начала и до сих пор в одних покоях безысходно, нет между ними сеней, но из покоя в покой только одни двери, покои старинные, малые и тесные. Сыновья Антона Ульриха и спят с ним в одном покое. Когда мы приходим к ним для надзирания, то называем их по обычаю прежних командиров - принцами и принцессами.
В Холмогорах пленники жили, хоть и скудно, и тесно, почти что взаперти, но вместе, постоянно общаясь. В Шлиссельбурге же Ивана лишили не просто свободы, но имени и личности. Тюремщики получили строгие инструкции: никто, кроме двух офицеров и сержанта, не должен видеть арестанта, тюремщики не могли сообщить своим родным о месте службы, не могли говорить арестанту, где он находится, сообщать кому-либо "каков арестант, стар или молод, русский или иностранец". Более того, капитану Овцыну, осуществлявшему надзор за пленником, было предписано (30 ноября 1757 года): "…в крепость, хотя б генерал приехал, не впускать; еще вам присовокупляется, хотя б фельдмаршал и подобный им, никого не впущать…".
По-видимому, в Шлиссельбург Иван Антонович уже был привезен не совсем здоровым; трудно сказать, что подействовало на психику ребенка - разлука с матерью, содержание взаперти, странное обращение окружающих? Во всяком случае, в 1759 году Овцын доносил, что арестант "здоров, и хотя в нем болезни никакой не видно, только в уме несколько помешался…" А в другом донесении писал: "Арестант здоров, а в поступках так же, как и прежде, не могу понять, воистину ль он в уме помешался или притворничествует?" Иногда пленник буйствовал, дрался, бранился, а иногда забивался в угол, не замечая окружающих. Какие-то воспоминания, случайно оброненные слова, разговоры детства и отрочества причудливо запечатлелись в его уме. "Я - человек великий, - сказал он однажды Овцыну, - и один подлый офицер то у меня отнял и имя переменил". А однажды он сказал своему тюремщику: "Смеешь ты на меня кричать: я здешней империи принц и государь ваш". Душевная болезнь отрезанного от внешнего мира узника прогрессировала. "Вкуса не знал, ел все без разбора и с жадностью, - доносит последний его тюремщик (и убийца) Власьев. - В продолжении 8 лет не примечено ни одной минуты, когда бы он пользовался настоящим употреблением разума; сам себе задавал вопросы и отвечал на них; говорил, что тело его есть тело принца Ивана, назначенного императором российским, который давно уже от мира отошел, а на самом деле он есть небесный дух… Нрава был свирепого и никакого противоречия не сносил, грамоте не знал… молитва состояла в одном крестном знамении. Все время или ходил, или лежал, хотя иногда хохотал".
Но об узнике помнили, и само его существование таило в себе тревогу и неопределенность. Петр III уже через неделю после восшествия на престол распорядился, что в случае нападения на Шлиссельбург "арестанта живого в руки не отдавать". В конце марта 1762 года Ивана Антоновича тайно привезли в Петербург, его видел Петр III. Свидание успокоило императора: Иван оказался вполне безумен, сведения об этом распространились при дворе, так что едва ли кто-либо из царского окружения попытался бы использовать его в качестве знамени переворота.
Новая императрица, Екатерина II, не имевшая в отличие от мужа вообще никаких прав на престол, проявила еще большее беспокойство. Повидав Ивана и убедившись в его безумии, она все же не успокоилась, поручила узника надзору новых офицеров - Власьева и Пекина, подтвердила строжайший приказ: "живого никому его в руки не отдавать и возбуждать в нем склонность к духовному чину, то есть к монашеству". Общая атмосфера "нелегитимности" переворота 1762 года (даже по либеральным на сей предмет российским меркам XVIII века) подогревала опасения императрицы, чувствовавшей себя в первые годы на троне не слишком уверенно. Летом 1762 года арестовали гвардейцев Петра Хрущева и братьев Гурьевых, болтавших о восстановлении Ивана на троне. Однако был человек, который решил не болтать, а действовать.
Это был подпоручик Смоленского пехотного полка Василий Яковлевич Мирович. Его дед, Федор Мирович, переяславский полковник, неудачно связал свою судьбу с Мазепой и бежал в Польшу. Его дети жили в Чернигове у родственника, тамошнего полковника Павла Полуботка, а когда тот в 1723 году был арестован, стали мыкаться в Петербурге. Сын одного из них, Василий Яковлевич Мирович, человек честолюбивый, на всех обиженный, отчаянно пытался сделать карьеру. Он считал себя человеком знатным и, потерпев неудачу в имущественных делах, кинулся к масонам, вступил в масонскую ложу. Но это не утолило его честолюбивых замыслов. Всем недовольный, постоянно раздраженный, мистически настроенный Мирович воспринял переворот 28 июня 1762 года, вознесший на престол Екатерину, как знамение свыше.
В апреле 1764 года у него был готов план действий, и он открыл его близкому приятелю, Аполлону Ушакову, поручику Великолуцкого пехотного полка. Друзья решили, что когда императрица отправится в поездку по прибалтийским губерниям, а Мирович будет назначен в недельный караул в Шлиссельбургской крепости, Ушаков под видом курьера из Петербурга передаст ему манифест от имени Ивана Антоновича. Мирович прочтет манифест солдатам, те освободят узника и привезут его в Петербург к артиллеристам, которые, по мысли Мировича, к нему примкнут.
13 мая Мирович и Ушаков отслужили в Казанском соборе панихиду по самим себе. Предчувствие не обмануло их - 25 мая Ушаков утонул. Но Мирович, оставшись один, решил исполнить свой план вопреки всему.
9 июля Екатерина II торжественно выехала в Ригу. Она была весела, приветлива, и никто не заметил ее озабоченности. Но именно в это утро она получила известие, сильно ее взволновавшее.
5 июля в начале второго ночи комендант Шлиссельбургской крепости Бередников проснулся от шума. Выбежав из своей, квартиры, он увидел солдат, становящихся в строй, но в это время был сбит ударом приклада Мировичем, который крикнул солдатам: "Это злодей, государя Иоанна Антоновича содержал в крепости здешней под караулом, возьмите его!" Бередникова заперли. После этого караул Мировича двинулся к казарме, где квартировала гарнизонная команда крепости. На оклик "Кто идет?" Мирович ответил: "Иду к государю!" Раздался залп, и Мирович велел отступать. Затем подпоручик прокричал гарнизонной команде слова составленного им самим "царского Манифеста" и угрожал пустить в ход пушку. Гарнизон сложил оружие. Мирович во главе своих солдат ворвался в казарму и… понял, что проиграл. На полу лежал мертвый Иван Антонович. Следуя приказу императрицы, капитан Власьев и поручик Чекин штыками закололи бывшего императора…
Следствие показало, что Мирович действовал на свой страх и риск и сообщников не имел. Он рассказал все без утайки, и его не пытали. В ночь на 15 сентября 1764 года на Обжорном рынке, что на Петербургском острове, воздвигли эшафот и утром на него ввели сохранявшего полное самообладание и твердость духа Василия Мировича. Г. Р. Державин вспоминал: "Народ, стоявший на высотах домов и на мосту, не обвыкший видеть смертной казни (в царствование Елизаветы и Петра III публичные казни в Петербурге прекратились. - В. Т.) и ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогнулся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились". Солдат, пошедших за Мировичем, прогнали сквозь строй и разослали в отдаленные гарнизоны.
Смерть несчастного Ивана Антоновича положила конец всем надеждам, страхам и претензиям, связанным с той линией династии, которая шла от соправителя Петра Великого - царя Ивана V. Антон Ульрих при воцарении Екатерины отказался покинуть Холмогоры и уехать на родину без детей. В мае 1774 года он ослеп и умер.
В 1780 году Екатерина, почувствовавшая свою силу, отпустила братьев и сестер Ивана Антоновича. Они жили в Дании на содержании русского двора.
Владимир Тюрин
Два долгих летних дня, или неотпразднованные именины
В пятницу 28 июня 1762 года император проснулся не в духе. Он засиделся накануне за ужином, выпил лишнего, и голова разламывалась от боли. Но во время развода настроение улучшилось, головная боль начала проходить: голштейнцы исполняли все экзерциции виртуозно, а командовавший барон фон Левен превзошел самого себя. Император повеселел, все заулыбались и засобирались в гости к императрице - из Ораниенбаума в Петергоф, чтобы присутствовать на большом обеде, а вечером - на ужине. На ужине - праздничном, потому что назавтра, в день Петра и Павла, готовились отпраздновать именины императора Петра III.