Император любил Ораниенбаум. Там, где Нева широко разливается, и берега ее расходятся далеко-далеко, любимец деда императора, Меншиков Александр Данилович, построил себе дворец на левом берегу. При Петре II Меншиков впал в немилость, и дворец, как, впрочем, и все имущество светлейшего, был отписан в казну и стал собственностью царской семьи.
Император любил Ораниенбаум, где он провел молодость, где была для него выстроена крепостца, где существовал арсенал, не настоящий, а так, собрание военных раритетов, и где император забавлялся учениями трехтысячного войска соотечественников из герцогства Голштейнского.
Император не любил Петергоф. Он не любил Петергоф, потому что его любила императрица. А императрицу он не просто не любил - в последнее время он не мог ее выносить.
Но солнечным июньским днем, когда кажется, что лету нет конца, кавалькада карет, колясок и линеек в сопровождении конвойных гусар двинулась к Петергофу. Блестящее придворное общество…
А в Петергофе в тот день императрица поднялась рано. В шесть утра Алексей Орлов вошел в ее спальню в петергофском павильоне Монплезир и ровным голосом произнес: "Пора вставать - все готово для вашего провозглашения". Екатерина поспешно оделась. Орлов так гнал лошадей, что те выбились из сил. В пяти верстах от Петербурга она пересела в экипаж князя Барятинского и свежие лошади помчали ее к престолу, мужеубийству и судьбе монарха. Судьбе, что нарекла ее в российской истории Екатериной Великой.
Вспоминала ли во время этой бешеной гонки София-Августа-Фредерика, или попросту Фике, дочь прусского генерала и князя Цербст-Дорнбургского и принцессы Голштейн-Готторпской, теперь уже далекий день 28 июня 1744 года? Тогда, получив благословение архиепископа новгородского Амвросия Юшкевича, она "ясным и твердым голосом, чисто русским языком, удивившим всех присутствующих, произнесла символ веры, не запнувшись ни на одном слове", и тогда на литургии впервые была провозглашена ектения за "благоверную Екатерину Алексеевну" - так стала именоваться перешедшая из лютеранства в православие супруга наследника российского престола. Наверное, нет, не вспоминала. Давно уже ее воспринимали как русскую, больше того, она сама чувствовала себя русской, вначале стремясь понравиться императрице Елизавете и подчеркнуть свое несогласие с манерами и привычками мужа, а потом… потом она стала и ощущать себя не немецкой принцессой крошечного княжества, а наследницей престола российского.
И пока император Петр III только просыпался в Ораниенбауме после тяжелой ночи и медленно одевался, боясь потревожить головную боль, его супруга уже подъезжала к казармам гвардейского Измайловского полка.
А в полку бьют тревогу. Солдаты и офицеры, на ходу надевая рубашки и мундиры, бегут к Екатерине, "Матушка, избавительница!" - кричат, целуют руки, а сама Екатерина в слезах сообщает, что император отдал приказание убить ее и сына (не первая и не последняя в ее жизни ложь) и что единственная ее надежда - верные измайловцы. Два солдата ведут под руки престарелого священника с крестом, он принимает присягу от измайловцев. Появляется полковник, граф Кирилл Разумовский, и преклоняет колена перед императрицей.
В общей сумятице строят солдат в каре, в центре - экипаж Екатерины, и направляются к казармам другого гвардейского полка, Семеновского, за Фонтанку, где их встречают также с ликованием и громкими "Ура!"
А тем временем поднимается и третий гвардейский полк - Преображенский. Солдаты сами, без приказаний офицеров, в боевом порядке бегут к Зимнему дворцу, а часть их - прямо на Садовую.
Остаются артиллерийские и инженерные части. Туда кидается Григорий Орлов и приказывает начальнику генерал-фельдцехмейстеру Александру Никитичу Вильбоа, человеку отменной храбрости и сообразительности, явиться к государыне. Недоумение Вильбоа длится одно мгновение: "Разве император умер?" - спрашивает он и тут же, обращаясь к своим инженерам, произносит: "Всякий человек смертен". Он следует за посланцем, чтобы броситься на колени перед императрицей и открыть арсеналы…
В этот самый момент, когда в Ораниенбауме император появляется на плацу, не совсем еще справившись с утренним похмельем, в Казанском соборе архиепископ Дмитрий Сеченов начинает молебен. Он провозглашает на ектениях самодержавную императрицу Екатерину Алексеевну и наследника - великою князя Павла Петровича…
Огромная толпа запрудила пространство перед собором.
Все в недоумении: что с императором? Радоваться? Как вести себя? Бог знает. Но - событие! И какое! На трон взошла Екатерина, и главное - исчез с трона Петр III.
Пока император в полном неведении, наконец развеселившись в окружении прекрасных дам, неторопливо приближается к Петергофу, в Петербурге события развиваются стремительно. Из Казанского собора Екатерина, сопровождаемая огромной толпой, направляется в Зимний дворец. Она прибывает туда около 10 часов утра. Армейские полки Ямбургский, Копорский, Невский, Петербургский, Астраханский и Ингерманландский выстроились на площади, и архиепископ санкт-петербургский приводит их к присяге.
В Зимнем уже собрались сенат и синод. Наспех составлен манифест и текст присяги. И здесь многих заговорщиков ждет первое разочарование - не законный наследник возводится на престол с матерью в качестве регентши, а немецкая принцесса, совсем недавно интриговавшая в пользу Фридриха II, с которым Россия вела долгую войну, становится российской самодержицею. Возможно ли такое? Каковы резоны? Основания? А резоны все те же, что и всегда в оправдание переворотов, - угроза идеологическая и угроза внешняя. Петр III обвиняется в намерении ввести "иноверный закон", обвиняется он также в "совершенном порабощении" славы российской заключением мира с "сильным ее злодеем" Фридрихом II. В сущности, это - все. Но, оказывается, этого достаточно.
Императрица действует быстро и продуманно.
Мы оставили императора двигающимся в открытой коляске в обществе дам и прусского посланника от Ораниенбаума к Петергофу, коего он и достиг около двух часов пополудни. У въезда в Петергоф к Петру кинулся выехавший немного раньше его генерал-адъютант Гудович и встревожено сообщил, что императрица с раннего утра исчезла, и никто не знает, где она. Император бросается к павильону Монплезир, открывает шкафы, протыкает тростью потолок, панели - никого, лишь на полу бальное платье, заказанное ко дню его именин - к завтрашнему дню. Смятение, бессвязные возгласы, замешательство, шепот за его спиной… Лакеи и прислуга осведомлены лучше, чем двор. Наконец прозревает и император. В общей сумятице, никем не замеченный и не остановленный, к Петру приближается крестьянин и передает ему записку от бывшего камердинера, ставшего директором гобеленовой мануфактуры, француза Брессана. В записке сообщалось, что "гвардейские полки взбунтовались, императрица во главе их…" Полная растерянность и паника овладевают императором и его окружением.
Не растерялись лишь три испытанных царедворца. Графы М. Л. Воронцов и А. И. Шувалов и князь Н. Ю. Трубецкой немедленно вызвались привезти "положительные о том сведения", а канцлер Воронцов добавил, что если императрица отправилась в Петербург, чтобы захватить престол, то он, пользуясь своим влиянием, попытается усовестить ее, если его величеству будет то угодно. Его величеству угодно, и три сановника уехали. Чтобы присягнуть Екатерине и никогда больше не увидеть императора…
После их отъезда паника усиливается. Прусский посланник рекомендует бежать в Нарву. Голоса разделяются: предлагаются Голштейн, Украина, Финляндия… Петр ни на что не решается. Он раздражителен и неспокоен.
Видимо, Петр III не вполне все-таки понимал, что происходит. Впервые с 25 декабря прошлого года, когда умерла его тетка, императрица Елизавета, его приказания не исполняются, а сановники и слуги потихоньку разбегаются. Наконец - радость: возвращается флигель-адъютант из Кронштадта с донесением генерала Девьера. Это был первый и последний гонец, возвратившийся к императору. Девьер сообщал, что в Кронштадте все готово для приема императора и что государь найдет там надежную защиту. Всеобщее ликование. Хлопоты по отъезду. И наконец все - сорок семь находящихся при императоре кавалеров и дам, а также прислуга - направляются морем к Кронштадту.
В то время, когда маленькая флотилия императора (яхта и галера) плыла в Кронштадт, большая армия императрицы двигалась к Петергофу. В отличие от Петра Екатерина действовала решительно. В десять вечера, одетая в мундир Преображенского полка, полковником которого она при радостных криках гвардейцев себя провозгласила, в шляпе, украшенной дубовыми листьями, распустив свои длинные волосы, двинулась во главе войска на Петергоф. Рядом с нею гарцевала, также затянутая в Преображенский мундир, восторженная заговорщица, княгиня Екатерина Дашкова, сестра фаворитки императора. В десяти верстах от Петербурга, в Красном Кабачке, войско Екатерины остановилось на ночь. Императрица и ее подруга пытались заснуть в каморке, где была одна постель для обеих, но тщетно: сна не было, слишком возбуждены они были событиями прошедшего дня, а еще больше - ожиданием дня грядущего.
Когда императорская флотилия подошла к кронштадтской гавани, мичман Михаил Кожухов, караульный на бастионе, отказывается убрать бон, загораживающий путь в гавань. Петр доволен: он уверен, что действует приказ, отданный им через находящегося сейчас в Кронштадте Девьера, - никого в Кронштадт не пускать, кроме царя. Петр кричит, что он и есть император, и показывает Кожухову свою андреевскую ленту. На что слышит в ответ, что императора Петра III уже нет, а есть императрица Екатерина (позже она распорядится дать дерзкому мичману "два чина, два года жалования").
И снова Петр впадает в страшную панику. Он упускает свой последний шанс - отказывается последовать совету Миниха направиться в Ревель, там сесть на военное судно и двинуться к русским войскам в Померании. "Вы примете начальство над войском, - говорит Миних, - поведете его в Россию, и я ручаюсь, что в шесть недель Петербург и Россия опять будут у ваших ног".
Брезжило утро: закончился один длинный день, начинался другой - день именин загнанного, запуганного человека, вчера еще бывшего властелином огромной империи, а сегодня - жалкого беглеца без надежды на будущее.
Судьба рано свела Петра с его будущей женой и убийцей. Ему было десять лет, когда он впервые увидел ее - свою троюродную сестру. Позже в мемуарах, где правда искусно переплетена, нет, не с забывчивостью, а с добротной, продуманной ложью, императрица перенесет свое отвращение к взрослому мужчине на маленького мальчика, сообщив, что уже тогда она "слышала, как собравшиеся родственники говорили между собой, что молодой герцог склонен к пьянству (это в десять-то лет! - В. Т.) и что приближенные не давали ему напиваться за столом; что он упрям и вспыльчив… Этому ребенку приближенные его хотели придать вид взрослого и для этого стесняли его и держали на вытяжке, что должно было сделать его всего фальшивым, от внешнего вида до характера".
Оставим эти суждения на совести не Фике, конечно, а императрицы Екатерины. Но действительно, детство ее будущего мужа и императора было нелегким. Он родился 10 февраля 1728 года в столице Шлезвиг-Голштейнского герцогства Киле от брака между герцогом голштейнским Карлом-Фридрихом и Анной, дочерью Петра Великого. Спустя три месяца после рождения сына Анна Петровна скончалась. Мальчик рос без матери. А в 1739 году и отец его умер, ребенок остался сиротой. Рос он хилым и болезненным о духовном его развитии заботились мало, отец все свое время проводил в казарме и передал сыну, как написал один из немецких биографов Петра III, "несчастную страсть к военщине". Мальчика с семи лет стали учить ружейным приемам и маршировке; его сделали унтер-офицером, во время развода или парада всякое учение прекращалось: принц бросался к окну и любовался солдатами. Как он сам позже рассказывал, его счастливейшим днем был тот, когда он, на девятом году своей жизни, стоял на часах вместе с взрослым унтер-офицером у двери в столовую залу, где давался обед по поводу дня рождения герцога. Неожиданно отец встал из-за стола, подозвал мальчика и, поздравив его с присвоением чина лейтенанта, позволил ему занять место за общим столом.
Несчастьем для Петра стал и выбор наставника. Обер-гофмаршал граф Брюммер был злобный интриган, невежественный наглец с явными садистскими наклонностями. Под его наблюдением ребенка плохо и нерегулярно кормили, часто и без причины жестоко наказывали, подавляли чувство собственного достоинства, постоянно делали выговоры. Петр замыкался в себе, но часто срывался, впадал в истерику и, что хуже, приучался лгать, чтобы избегнуть наказания. И природные, и воспитанные в нем застенчивость и трусость находили выход в бравадах и эпатажах; от ненавистного ему общества Брюммера он скрывался в лакейской и кордегардии - позднее взрослый Петр Федорович будет обвинен в неумении вести себя в приличном обществе и тяготении к компании лакеев и конюхов. Так или иначе, когда Петр в четырнадцатилетием возрасте появился в Петербурге, даже не отягощенная образованием императрица Елизавета Петровна очень удивилась, что племянника в Голштейне ничему не научили. Небрежность сопровождала не только воспитание и образование Петра. Небрежность сопутствовала его предназначению. Наследником двух престолов был принц Карл-Петр-Ульрих. И имя свое он получил неспроста: Карл - если взойдет на шведский трон, Петр - если на российский. Внуком (родным и двоюродным) соперников - Петра Великого и Карла XII - был маленький герцог Голштейнский.
Когда в 1730 году в Москве возвели на престол Анну Иоанновну, отстранив дочерей Петра Великого, в Киле решили: быть младенцу шведским королем. А потому русскому языку не учили, воспитывали в лютеранской вере и о родине матери и деда при нем не говорили.
Но в ночь с 24 на 25 ноября 1740 года положение изменилось: цесаревна Елизавета Петровна, дочь Петра Великого, арестовала императора - младенца Иоанна VI - и его родителей и провозгласила себя императрицей. Чтобы придать законность перевороту, вспомнила завещание Екатерины I, и Елизавета поспешила упрочить престолонаследие за своей, петровской линией: из Киля спешно вызвала она племянника, поторопила его принять православие, нарекла великим князем Петром Федоровичем и наследником престола.
В 1745 году Петр Федорович достиг совершеннолетия и стал правящим герцогом Шлезвиг-Голштейнским. В том же году тетка женила его на выбранной ею невесте - анхальт-цербстской принцессе Софии-Федерике-Августе. Брак оказался неудачным. Супруги оставались чуждыми друг другу. Ничего не изменило и рождение ребенка, названного Павлом, которого императрица Елизавета отобрала у родителей и воспитывала сама. В отличие от неловкого, скрывавшего робость и смущение бравадами и неожиданными выходками Петра Федоровича, его супруга, Екатерина Алексеевна, была особой не по годам развитой; расчетливой, лукавой, умевшей скрывать свои мысли и завоевывать расположение окружающих. И когда 25 декабря 1761 года умерла Елизавета и на престол взошел Петр III, при петербургском дворе явственно запахло новой грозой, а точнее - новым переворотом, на которые так щедр был русский XVIII век.
Июньские события 1762 года - кульминационный пункт в истории российских переворотов XVIII века. Современники и впоследствии многие историки не понимали смысла этих перемен и всерьез уверяли почтенную публику на Западе (а иногда и нас), что "…при помощи нескольких гренадеров, нескольких бочек вина и нескольких мешков золота в России можно сделать все, что угодно". Анализ переворотов - тема необъятная; хочу лишь обратить внимание на одну силу, которая ими двигала, - общественное мнение, или то, что именовалось публикой. И поняла это Екатерина II, которая в своих мемуарах постоянно подчеркивала, что с момента своего приезда в Россию она только и думала о расположении публики, приучая ее видеть в ней, Екатерине, свою надежду. И поступая так, она поступала логично и целенаправленно. Конечно, от келейного совещания, когда на трон после смерти Петра I возводится Екатерина I, до возмущения Елизаветой Петровной гвардейских частей - дистанция огромного размера. Самым широким по размаху и вовлеченности в него именно публики стал переворот 1762 года.
Петра Федоровича, погубило несоответствие его поведения той модели самодержца, которую стала создавать себе публика или, иначе говоря, сплачивающееся в корпорацию дворянство, получившее при Елизавете Петровне и других преемниках Петра I некоторую передышку от всесокрушающего деспотизма Петра Великого. Существует какая-то личностная нить в линии дед - внук - правнук: Петр I - Петр III - Павел I. Они - не просто самодержцы, они - самодержцы, которых неуклонно несло к деспотизму. И если деспотический характер Петра Великого придавал его царствованию звучание трагедийное, то его правнук, Павел I, употребил свойства своей деспотической натуры на создание романтико-трагедийно-фарсовой ситуации, а Петр III успел за свое недолгое царствование достичь лишь комедийнофарсовых результатов (которых было, кстати, немало в деятельности и других его потомков и предков).
Петр III - невежественный (в отличие от сына) и нелюбознательный (в отличие от деда) человек, лишенный ясных нравственных устоев, ленивый, невоздержанный, хотя и обладавший, правда, весьма своеобразным чувством юмора и демократизмом (общая черта деспотов), не выдержал испытания властью. Он решил, что сам сан самодержца - его лучшая и единственная гарантия и что он может всегда, в любой миг его жизни поступать так, как он того хочет. Император не был злобен. Он никого не казнил, не преследовал, более того, это ему принадлежит манифест "О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству", освободивший это сословие от обязательной государевой службы. Это он окончательно упразднил страшное пугало петровской эпохи - Тайную розыскных дел канцелярию. Это он предвосхитил мысль Екатерины II о секуляризации церковных имений и запретил преследование возвращавшихся из-за рубежа раскольников. Это он закончил обременительную и ненужную России войну с Пруссией за чужие - австрийские и французские - интересы.