В любом справочнике, или на любом сайте, посвящённом истории советской разведки, где говорится об операции "Монастырь", можно прочитать, что её основным организатором наряду с Судоплатовым был уже упоминавшийся Леонид Александрович Эйтингон. Наум Исаакович, а так на самом деле звали этого человека, был намного старше своего начальника. Он родился в 1899 году в типичном еврейском местечке Шклов Гомельской губернии. Его отец работал конторщиком бумажной фабрики, но сама семья Эйтингонов принадлежала к еврейской интеллигенции. Мальчик учился в Могилеве, в коммерческом училище. Его дед был присяжным поверенным, то есть адвокатом, а двоюродный брат Макс Эйтингон, рано уехавший из России, стал знаменитым психоаналитиком, одним из первых и наиболее преданных учеников Зигмунда Фрейда. Начинал Наум Эйтингон как левый эсер, потом перешел к большевикам. Давил "контру" в Белоруссии и на Украине. Его таланты были оценены самим основателем ВЧК Дзержинским. В начале 20-х годов Эйтингона вызвали в Москву для работы в центральном аппарате этой организации. Одновременно он учился в военной академии, но в ней, как известно, успел получить уроки грамоты и Василий Иванович Чапаев, что не сделало его сильно образованным человеком. Насколько обогатила академия Леонида Александровича, неизвестно, но в своем кругу он слыл интеллектуалом.
На самом деле Наум Эйтингон был, конечно, типичным советским самоучкой, но со временем благодаря незаурядному уму и самообразованию стал одним из самых подготовленных для исполнения своих профессиональных обязанностей руководителей советской разведки. В ОГПУ он был зачислен в иностранный отдел и уже в 1925 году отправлен с ответственной миссией на Дальний Восток. Нельзя не заметить, что в иностранный отдел он пришел в разгар знаменитой чекистской операции "Трест". Вполне возможно, что когда возникла идея операции "Монастырь", Эйтингон рассказал Судоплатову какие-то подробности об этой провокации Дзержинского. Из Эйтингона получился высокопрофессиональный разведчик-нелегал, и не его вина, а его беда состоит в том, что практически все задания, выполняемые им за пределами СССР до начала Великой Отечественной войны, служили не интересам страны, а интересам Сталина и большевистской верхушки в целом. Так было в Китае, где советская агентура, раскалывая силы китайского сопротивления, только способствовала успеху японской экспансии, так было в Испании времен гражданской войны, где Эйтингон, будучи одним из самых влиятельных советских советников, сделал все, чтобы столкнуть испанских коммунистов с троцкистами и анархистами. Что во многом и предопределило поражение Испанской республики.
Судоплатов и Эйтингон сошлись еще в 1933 году, когда Павел Анатольевич только начинал работу в центральном аппарате ОГПУ, а Эйтингон был его старшим товарищем. Потом Наум Эйтингон помог Судоплатову выбраться из Испании, куда он попал после убийства Коновальца. Павел Анатольевич, сам едва избежав ареста, спас своего товарища от гибели после возвращения Эйтингона из Испании в 1939 году, предложив его в качестве главного организатора убийства Троцкого. После этого то ли подвига, то ли преступления и Судоплатов, и Эйтингон получили у Сталина почти неограниченный кредит доверия. По крайней мере, его хватило, чтобы им обоим пережить Великую Отечественную, а Судоплатову дожить большим начальником до самой смерти вождя. Ведь он, в отличие от Эйтингона, не был евреем.
Что касается операции "Монастырь", то, возможно, на первом этапе Эйтингон и принимал участие в её разработке и подготовке. Но осенью 1941 года Наум Эйтингон отправился в Турцию в качестве резидента советской разведки. Его главной задачей было не допустить вступления Турции в войну на стороне Германии. Но едва ли не главным способом решения этой задачи Сталин, с его уголовным мышлением, почему-то выбрал убийство посла Германии в Турецкой республике, бывшего вице-канцлера и министра иностранных дел Третьего Рейха фон Папена. Покушение на него, организованное в феврале 1942 года, провалилось, так как предназначенная фон Папену бомба взорвалась на улице в руках исполнителя, а германский посол отделался легким испугом. Это был провал. Советскому Союзу пришлось сдать турецким властям сотрудников посольства, готовивших, по сведению турок, это покушение. Их приговорили к большим срокам тюремного заключения, но, отпустили, как только чаша весов в войне склонилась на сторону СССР. Но это было потом. А в 1942 году оставшийся за кулисами Эйтингон вернулся домой и, несмотря на недовольство Сталина турецкой неудачей, 20 августа был снова назначен заместителем Судоплатова. К тому времени операция "Монастырь" уже шла по накатанным рельсам, проложенным без него. Всю вторую половину Великой Отечественной войны главной задачей Эйтингона была организация силами НКВД партизанской и диверсионной деятельности. Видимо, только в силу этих своих обязанностей он принимал активное участие в новой фазе операции "Монастырь", получившей наименование "Березино", когда действия подобного рода стали её важной составляющей.
Поэт, ученый, "старик"
Внимательное чтение мемуаров Судоплатова показывает, что память ему, действительно, часто изменяла. Так он пишет, что "для придания достоверности операции" в ней был задействован скульптор Сидоров, чья квартира в Москве использовалась для конспиративных связей". На самом деле речь идёт об Алексее Алексеевиче Сидорове, профессоре МГУ, искусствоведе, специалисте по истории книги и книжного рисунка. И использовался он не "втёмную", как убеждённый монархист, о чем можно подумать исходя из слов Судоплатова, а как опытный, с 1928 года, агент ОГПУ-НКВД.
Сначала Сидоров мало заинтересовал меня. Но теперь он кажется мне фигурой, весьма типичной для судеб людей, вовлечённых в операцию "Монастырь", да и, вообще, для той части интеллигенции, которая служила советской власти и за совесть, и за страх. Замысловатые и трагические сюжеты биографий этих интеллигентов созданы самой жизнью. Для того, чтобы написать о них книги, трогающие душу, не нужно ничего придумывать. Сам Сидоров смог сочетать в своей жизни высокую науку, утончённейший вкус и работу на НКВД в качестве секретного агента или, что, наверное, точнее и печальнее, тайного осведомителя.
Как и в случае с Демьяновым, чтобы отойти от колеи, накатанной историками разведки, которым, как правило, при рассказе о тех или иных участниках операции "Монастырь" хватает анкетных данных спецслужб, я решил поподробнее познакомиться с биографией Сидорова.
Его отец Алексей Михайлович был разночинец. Он всего в жизни добился сам, закончил юридический факультет Московского университета, служил судьёй. На свою беду за три года до революции он получил личное дворянство, генеральский чин действительно статского советника и назначение в Харьковский окружной суд. Его мать Анастасия Николаевна была из рода князей Кавкасидзе, выехавших в Россию из Грузии ещё при Анне Иоанновне. Вся жизнь Алексея Сидорова прошла в Москве. Поступив в Московский университет, на историко-филологический факультет, он посчитал себя поэтом, участвовал в поэтических сборниках, писал критические статьи, стал своим в литературном мире Москвы, знал всех, сколь-либо значимых литераторов того времени. При подготовке к занятию профессорской кафедры его руководителем был Иван Цветаев, отец поэтессы Марины Цветаевой и основатель московского Музея Изящных искусств, ныне Музея имени Пушкина. Цветаев пригласил его на работу, и в 1911 году Алексей Сидоров стал первым в истории этого музея экскурсоводом. После окончания университета Сидоров остался в нем работать преподавателем. По мнению его племянницы В.С. Сидоровой, Бобринской по мужу, "Алексей Алексеевич принял советскую власть, хотя и без энтузиазма, но с пониманием того, что бороться против неё бессмысленно. Кое в чем новая власть даже импонировала ему, так как дала возможность провести новые идеи в оценке искусства, выдвинуться среди старой профессуры университета". Активность Сидорова был замечена наркомом просвещения Анатолием Луначарским, он привлёк его к работе в наркомате. Одним словом, у большевиков он был на хорошем счету.
В 1919 году при отступлении красных из Харькова был взят в заложники отец Сидорова. Несмотря на все хлопоты Алексея, а за его отца вступился даже один из лидеров большевистской партии Каменев, он был расстрелян. Много десятилетий спустя В.С. Бобринская решилась спросить Алексея Алексеевича о том, с каким чувством он продолжал работать в советских учреждениях после этого расстрела? Тот ответил: "Я никогда не простил революции смерти отца". Даже в этом ответе он был осторожен, обвинив в гибели отца революцию, а не советскую власть.
А советская власть сжимала свои крепкие руки на горле интеллигенции постепенно, год за годом. В годы НЭПа еще иногда можно было глотнуть свежего воздуха. В 1925 году Сидоров с друзьями гостил у Максимилиана Волошина в Крыму, в Коктебеле. Знакомы они были еще с начала 1910-х годов. О том, как жилось Сидорову в Советской России в то время, что чувствовал он, вспоминая прошлое, свидетельствуют его сохранившиеся в архиве стихи, посвящённые Волошину:
"Поймешь ли ты, что значит нам былое,
Забывшим имя и предавшим отчество".
(utoronto.ca>tsq/18/neshumoval8.shtml). То ли снисхождения просил он у сохранившего внутреннюю и бытовую независимость Волошина, то ли понимания. А семейные беды продолжали преследовать Алексея Сидорова. После расстрела отца ушел в белую армию и исчез навсегда его младший брат, Игорь. Другой брат, Сергей, в 1921 году стал священником. Его арестовывали, ссылали. НКВД было что предъявить Алексею Алексеевичу. И в 28-м году, его принудили сделать выбор, за который пусть его осуждают те, кто прошел через подобное и устоял. Я не берусь. Его брат Сергей, испытав лагеря, и в 30-е продолжавший служить нелегальные службы, был в очередной раз арестован в 1937 году. Его расстреляли. Семья сохранила замечательные по духовной силе "Записки" Сергея Сидорова", в наши дни опубликованные. Пространное предисловие к ним, где много говорится и об Алексее Сидорове, написала уже упоминавшаяся мной дочь Сергея Сидорова, В.С. Бобринская (http://krotov.info/history/20/1920/sidorov_03.htm). Вера Сергеевна унаследовала стойкость духа своего отца. Ее мужем стал Николай Николаевич Бобринский, потомок внебрачного сына Екатерины Великой и Григория Орлова. Потомкам русской аристократии в Советской России жилось несладко. Н.Н. Бобринский работал геологом, много писал о своих предках, в 90-е годы активно публиковался. Сегодня граф и графиня Бобринские нашли упокоение на семейном кладбище в родовом имении Бобринских в Богородицке, что под Тулой. Что касается Алексея Алексеевича, то Вера Сергеевна писала о нем так: "Он смог полностью уйти в свою науку, оторвавшись от бушевавшей вокруг него советской жизни. Он понимал, что окружают его ложь и насилие и совершенно закрылся в кругу семьи и немногих друзей". Так, по крайней мере, считала его племянница. Как мало иногда о нас знают даже самые ближайшие родственники.
В 1941-м году Сидорову исполнилось пятьдесят лет, в своей области он был известным ученым, имел широкие связи в кругах московской интеллигенции, как бывшего дворянина, у которого от рук большевиков погибли отец и братья, его не чурались и те, кто жил воспоминаниями о дореволюционном прошлом. Доверия к нему прибавляло и то, что в начале 30-х годов, когда он уже давно числился в агентурных списках, ему не удалось избежать шельмования за "буржуазный" характер его научных трудов". (http://www.compuart.m/article.aspx?id=17999&iid=832). Сидоров извлёк урок и стал в научной работе избегать тем, каким-либо образом связанных с современностью. В НКВД Сидорову присвоили оперативное имя "Старый". Чем он завоевал доверие "органов" к июлю 1941 года, я не знаю и даже, честно говоря, страшусь узнать. К операции "Монастырь" его привлекли, судя по всему, как человека с определённым именем, способного придать дополнительный вес планируемой комбинации. Нужен он был и как осведомитель, связанный с теми людьми в Москве, а их были, конечно, единицы, которых несмотря на монархические взгляды НКВД на всякий случай держал на свободе. Теперь этот случай настал. Была завербована, и привлечена к операции под оперативным псевдонимом "Мир" и жена Сидорова.
Итак, агенты НКВД Демьянов - "Гейне", Березанцева - "Борисова", Сидоров - "Старый" и Сидорова - "Мир", должны были составить ядро тайной, ждущей прихода немцев в Москву монархической организации, получившей от НКВД наименование "Престол". На роль номинального вождя этой организации-фантома чекисты выбрали хорошо известного Сидорову - "Старому" человека. Тем боле надо полагать, что от Сидорова в НКВД и поступала основная информация о взглядах и намерениях этого человека, так как они находились в дружеских отношениях или, по крайней мере, Сидоров поддерживал с ним более или менее постоянную связь. Звали его Борис Александрович Садовской.
"Уволенный в отпуск труп"
"И долго буду я для многих ненавистен
Тем, что растерзанных знамен не опускал,
Что в век бесчисленных и лживых полуистин
Единой истины искал".
Так Садовской написал о себе в его вариации на вечную тему памятника поэту. По отношению к знаменитому пушкинскому "Памятнику" она звучит как вызов, почти как пародия:
"Но всюду и всегда: на чердаке ль забытый
Или на городской бушующей тропе,
Не скроет идол мой улыбки ядовитой
И не поклонится толпе".
Жизненная стратегия Садовского принципиально отличалась от той, что исповедовал Сидоров. Садовской в силу трагических обстоятельств был вынужден жить в СССР, а Сидоров стал советским человеком. А это, смею уверить молодое поколение, большая разница. И тем не менее на протяжении десятилетий их связывали какие-то прочные нити, о природе которых можно только догадываться.
Они знали друг друга с дореволюционных времен. Так, в конце 1912 года Садовской приглашал Сидорова к сотрудничеству в "Русской молве", где он какое-то время редакторствовал. Но, как заметила одна из современных исследователей литературной деятельности Сидорова, Садовской был "чуть ли не единственным литератор, вызывавший как печатные, так и оставшиеся в рукописи нападки Сидорова". Чем он ему досадил? Особенностями поведения, отличиями стихов и прозы? Определённостью враждебных будущему "Старому" убеждений? Ученики Сидорова вспоминали, что говоря о временах своей молодости, маститый, как когда-то говаривали, ученый любил иронизировать: "В ту пору, когда я был поэтом…" В зрелом возрасте он к своим поэтическим опытам всерьез не относился. Вспоминая свое едва закончившееся поэтическое ученичество, Алексей Сидоров писал в одном из неопубликованных стихотворений, относящихся к тому же 1912 году:
"Мы сообщали старшим опыт свой,
Что равных нет Волошина спондеям,
Что скверно ямбом пишет Садовской".
Однако Садовской был снисходителен к юному коллеге, что в принципе, особенно в молодости, было для него совсем не характерно. Что-то привлекало его в задиристом тогда молодом человеке. Но что-то влекло и Сидорова к нему. Не те ли качества, которыми он потом потаённо восхищался в Волошине?
Надо полагать, что после того, как уже при советской власти Садовской снова поселился в Москве, Сидоров возобновил с ним знакомство, в том числе и в интересах НКВД. А Садовской не забыл о задиристости и самостоятельности суждений молодого Сидорова. О тех его качествах, которые к тому времени, увы, исчезли по мере общения последнего с жизнью вообще и с советской властью в особенности.
Нужно заметить, что с Садовским у Судоплатова тоже вышла путаница. Наряду со "скульптором Сидоровым" он называет "поэта Садовского" в числе лиц, привлечённых к операции "для придания достоверности". По мнению Судоплатова Садовской, как и Сидоров, учились в Германии и поэтому "были известны немецким спецслужбам". На самом деле Садовский, или, как он предпочитал называть себя, Садовской, в отличие от Сидорова, не только в Германии, но и вообще за пределами России никогда не был. А вот в организации "Престол", что запамятовал Судоплатов, ему была уготована роль не рядового члена, а "руководителя" или, точнее, малопочтенная функция подсадной утки.
Методика создания подобного рода организаций была отработана советскими спецслужбами еще с 20-х годов, со времен операции "Трест" и ей подобных. Если не рассуждать о благой цели защиты социалистических завоеваний, которая сегодня может вдохновить только неисправимого коммуниста, и характеризовать только средства, то в основе всех этих операций лежала провокация (http://www.loveread. ec/read_book.php?id=20114&p=52). Старая добрая провокация, отработанная еще царской "охранкой". Неслучайно существует версия, подхваченная даже официальным сайтом Службы внешней разведки России (http://svr.gov.ru/smi/2005/vpkurjer20050831.htm), согласно которой идею "Треста" Дзержинскому подсказал бывший шеф корпуса жандармов и товарищ министра внутренних дел
Российской империи, то есть его заместитель в терминологии того времени, Владимир Джунковский, которого руководитель ВЧК якобы сделал своим советником. Правда автор недавно вышедшей биографии Джунковского (http://anadun.livejournal.com/855.html), изучившая его дело в архиве ФСБ, не нашла никаких подтверждений тому, что он каким-либо образом сотрудничал с чекистами. Так или иначе, но схема провокации была такова: создавалась мифическая организация, в неё для прикрытия вовлекались люди антисоветских убеждений, искренне верившие в то, что они участвуют в реальном деле. Это придавало легенде особую жизненность, а за их спинами агенты ВЧК-ОГПУ завлекали в Россию эмигрантов и иностранных шпионов. Так попался в руке чекистов знаменитый террорист и писатель Борис Савинков, а в рамках операции "Трест" они заманили в СССР и уничтожили англичанина Сиднея Рейли, за которым охотились со времен гражданской войны. Для организации перехода финляндской границы чекисты использовали связи резидента руководителя РОВС Кутепова в Финляндии. Этим резидентом был Николай Бунаков, в прошлом морской офицер. Был ли он родственником Александра Демьянова, я не знаю. Но уж, воистину, бывают странные сближенья…
Некоторым "гостям" из Европы в целях продолжения игры позволяли вернуться обратно за границу, куда они уезжали, убеждённые в реальности существования подпольных большевистских фантомов. Примером может служить бывший депутат Государственной думы Шульгин, даже написавший книгу о своей нелегальной поездке в СССР. Операция "Монастырь" была операцией именно такого рода, а Борис Садовской, как очень многие до него, попался на провокацию НКВД. Однако я не стал бы однозначно причислять Бориса Александровича к жертвам этой провокации. Борис Садовской действительно ждал немцев. В материалах дела НКВД "Операция "Монастырь" сохранилось стихотворение, написанное им в первые дни войны, он мечтал распространить его в виде листовки. Стихотворение так и называлось, "Немцам":
"Христос Воскресе! Спешите, братья!
Из мглы кровавой октября
Мы простираем к вам объятья,