Ни за один закон Гракха так не укоряли, как за этот, и не только враги реформы, но и друзья ее, и позднейшие историки вплоть до нашего времени. Не без основания указывали на его многочисленные опасные и вредные стороны: во-первых, им налагалось огромное, почти непосильное бремя на расстроенные и без того римские финансы. Затем он заключал в себе ни на чем не основанную привилегию городского населения в ущерб сельскому, а это значило искусственно привлекать последнее в город и увеличивать таким образом и без того уже весьма многочисленный пролетариат. Наконец, почти даровая раздача хлеба не могла не повлиять в весьма нежелательном направлении на трудолюбие народа. Все это вместе взятое действительно представляло очень веский аргумент против предложенного закона, и аристократия не замедлила всеми силами обрушиться на его автора. Нет основания сомневаться, что некоторые члены ее действовали при этом по государственным соображениям, как, например, почтенный сенатор и историк, Луций Кальпурний Пизон Фруги, но большинство оптиматов, разумеется, при нападениях на закон руководилось такими же точно эгоистическими побуждениями, как с другой стороны масса народа при защите, восхвалении и принятии его. Едва ли многие понимали закон более глубоко как средство к достижению результата, как раз противоположного тому, который, на первый взгляд, исключительно им достигался: как средство к устранению голодного пролетариата. Странная, конечно, дорога через увеличение к устранению пролетариата! Но непонимание и деморализация народа – с одной, эгоистическое сопротивление олигархов – с другой стороны, в связи с вызванною ими гибелью брата, заставили Гая понять, что прямая дорога не всегда самая короткая и что ему прежде нужно уничтожить могущество аристократии и приобрести любовь и, главное, доверие народа. Еще раз повторяем, не его вина, что его деятельность так грубо была прервана на полпути.
Впрочем, он позаботился не только об удешевлении жизни в Риме, одновременно он постарался дать заработок возможно большей массе людей. Уже постройка огромных "семпрониевских" амбаров, в которых хранился хлеб, предназначенный для раздачи народу, дала многим работу; но еще больший заработок давали многочисленные построенные и проектированные им дороги, работы по которым производились под его непосредственным надзором. Наряду с такими важными задачами он находил время заботиться об измерении длины дорог и постановке обозначающих расстояние (по римским милям) камней, велел снабдить дороги камнями, чтобы всадники удобней могли влезать на коня и слезать с него, не прибегая к чужой помощи, и т.д. Все это, конечно, требовало массы труда, массы рабочих и массы подрядчиков, а так как Гай всегда оставлял за собою надзор и над работами, и над необходимыми для этого деньгами, то вскоре вокруг него сконцентрировалась и масса разнородных интересов, начиная с бедного поденщика и кончая богатым подрядчиком-поставщиком.
Дать работу неимущим, однако, было не единственной целью Гракха при постройке этих дорог. До сих пор большинство римских дорог имело преимущественно стратегическое значение; целью Гракха было, прежде всего, улучшить пути сообщения, чтобы дать итальянскому земледелию возможность конкурировать с заморским хлебом. Таким образом, и эта сторона его деятельности состоит в тесной связи с главной целью, с центром его реформы.
Еще важнее, пожалуй, были два других закона: закон о возобновлении разделов, предложенных Тиберием, и притом на тех же самых основаниях, то есть с восстановлением права триумвиров решать вопросы о принадлежности спорных земель государству или частному лицу, и закон об основании колоний.
До сих пор колонии имели по преимуществу стратегическое, военное значение и лишь помимо этой главной цели достигали еще облегчения экономических условий народной жизни. Основывались они обыкновенно в только что завоеванной и поэтому сомнительной верности стране, или на морском берегу для защиты торговли, и прежде всего должны были служить крепостями. Гай впервые решительно отступил от этой традиции и предложил основать новые колонии в совершенно спокойной, очень плодородной и удобной для земледелия Апулии и Кампании, на месте древних Тарента и Капуи, а товарищ его по трибунату Рубрий даже предложил восстановить Карфаген (под именем Юнонии) на том самом месте, по которому не так давно прошел плуг римского жреца и сеялась соль в знак проклятия, налагаемого на него. Если уже одно это доказывало, до какой степени старые традиции лишились своего ореола, то гораздо существеннее было, что в число шести тысяч колонистов, которых предполагалось послать в Африку и которые должны были обладать правом римского гражданства, открывался доступ и союзникам.
Наконец, и само основание колонии римских граждан вне Италии до этого времени считалось непозволительным и уже поэтому было в высшей степени характерно. Это был первый шаг к превращению внеиталийских владений Рима из "поместий римского народа" в такие же точно части Римского государства, как Лациум, Самниум, Кампания и так далее. Но не на долю республики выпало культурное объединение всех покоренных областей – преемниками Гракха в этом отношении стали только Гай Цезарь и империя. Когда республику сменила монархия, провинции ликовали...
Во всяком случае, подобно тому, как центром реформы Тиберия был раздел государственных земель на мелкие участки без объединения нового населения в городах, так центром реформы Гая, насколько она касалась улучшения положения римских крестьян, были эти колонии...
Наряду с законами, имевшими целью облегчить экономическую участь народа и возвратить ему утраченную самостоятельность, не менее важны и законы, уничтожившие всемогущество сената. Из них, несомненно, главный закон – о судах (lex Sempronia judiciaria). Выше уже было сказано, что, за исключением некоторых уголовных дел – преимущественно политического характера, – предоставленных народному суду, почти все гражданское и уголовное судопроизводство было в руках сенаторов, не стыдившихся пользоваться этой привилегией для оправдания своих преступных собратьев и для осуждения неповинных лиц из других сословий. Ясно, что ввиду этого не могло быть сомнения в настоятельной необходимости реформы судопроизводства, но до сих пор еще никто не решался приступить к ней против воли сената, уже поэтому попытка Гая заслуживала всяческого внимания, хотя, впрочем, нельзя сказать, чтобы она была особенно удачна. Дело в том, что Гракх заменил судебную монополию родовой знати такою же монополией денежной знати, дав последней, таким образом, центр и организацию.
Мы выше неоднократно упоминали, что наряду с родовой и служебной знатью сенаторов в Риме образовался еще другой очень влиятельный благодаря своему богатству класс публиканов, откупщиков и подрядчиков. До Гракха этот класс, однако, не представлял чего-либо замкнутого, не обладал никакими особыми правами и привилегиями и лишь фактически выделялся из народной массы. Назывался он обыкновенно классом всадников, так как римская кавалерия набиралась преимущественно из его богатых членов, и резко отделялся от сенаторов, особенно благодаря вышеупомянутому закону Клавдия 218 года, запрещавшему сенаторам и их сыновьям крупную торговлю и заставившему их обратить свои капиталы на земледелие. Освобожденные, таким образом, от опасной конкуренции сената, всадники тем легче упрочили торговую монополию за собой и уже давно играли немаловажную роль, особенно во внешней политике Рима. Но, вообще говоря, они до этого времени шли рука об руку с сенатом: бывали, разумеется, случаи, что цензоры или наместники пытались укротить расходившихся откупщиков, но это были исключения, а в общем они жили в мире и согласии и вдвоем высасывали кровь несчастных провинциалов. Воспользовавшись необходимостью судебной реформы, Гракх задумал рассорить их и, подставив рядом с сенатом организованное сословие всадников, парализовать силы и тех и других.
И действительно, политической своей цели он достиг вполне, но, к сожалению, за счет реформаторской. На основании нового закона сенаторы совершенно устранялись из судов и заменялись всадниками, ежегодно назначаемыми на основании списка 300 лиц известного имущественного ценза (400 тыс. сестерциев). Теперь, казалось, провинциальные наместники уже не будут в состоянии надеяться на оправдание в судах, не составленных более из сенаторов, теперь подданные найдут защиту у конкурентов-наместников. Но со временем все надежды Гая оказались тщетными. Суд всадников вскоре стал еще более отличаться подкупностью, кумовством и явной несправедливостью, чем прежде суд сенаторов. Если наместник был в хороших отношениях с откупщиками и купцами-ростовщиками – то есть если он позволял им грабить подданных, – он спокойно мог рассчитывать на оправдание в каких бы то ни было преступлениях; с другой стороны, были случаи, что наместники, заботившиеся о благе своей провинции и не дававшие воли всадникам, осуждались за вымогательство, как, например, некий Публий Рутилий, который, будучи приговорен к изгнанию, поселился именно в тех местах, которые он будто бы разграбил, и был принят благодарными провинциалами с величайшим почетом.
Но такого результата, разумеется, нельзя было предвидеть заранее, и обвинять Гая в том, что, желая исправить несомненно дурное не испытанным пока средством, он не предусмотрел результатов своей меры, явно несправедливо. Сам же принцип реформы, лишение правящего класса судебной власти, несомненно, вполне верен и основателен.
Как бы то ни было, политическая цель – ослабление сенатского могущества и создание сильного противовеса ему – была достигнута самым блестящим образом, тем более что составление списка судей опять-таки оказалось в руках Гая. "Законом о судах Гракх разделил римский народ и из единого превратил государство в двуголовое", – говорит, несколько преувеличивая, римский историк. Действительно, несомненно, что сословие всадников (ordo equester) обязано своим происхождением не кому иному, как Гракху, позаботившемуся и об установлении внешних отличий для своего создания. Он, вероятно, даровал им золотой перстень и особые места в театрах, не говоря уже о столь существенном определении ценза, открывавшего доступ в их ряды.
Не менее важна другая мера – закон о провинции Азия, которым достигалась троякая цель: во-первых, исключительное право распоряжаться провинциями окончательно было отнято у сената; во-вторых, доставлялись средства для раздачи хлеба на основании вышеупомянутого закона, и в-третьих, окончательно обеспечивалось финансовое положение союзницы Гая, денежной аристократии.
До сих пор приобретенная недавно провинция Азия, самая богатая из всех римских провинций, не платила прямых податей и находилась поэтому в очень выгодном положении. "Подати и дань остальных провинций, – говорит Цицерон, – таковы, что мы едва можем ими довольствоваться для защиты самих провинций. Азия же так богата и плодородна, что далеко превосходит все другие страны плодородностью полей и разнообразием плодов, величиной лугов и многочисленностью предметов вывоза". Между тем, Гракх был принужден разыскивать средства для пополнения государственной казны, – как из-за крупных сумм, необходимых для его построек, дорог и так далее, так и, главным образом, из-за "хлебного" закона. Азия же уже потому должна была обратить на себя его внимание, что отсюда некогда думал получить средства для проведения своей реформы его брат Тиберий, а кроме того, и просто из-за своего необыкновенного богатства. Ввиду этого Гракх и предложил обязать провинцию платить ту же подать, которую Сицилия платила с самого начала, – десятину; вместе с тем постановлялось, что подать будет отдаваться в откуп не на месте, в самой провинции, где бы в торгах могли участвовать и местные капиталисты, и местные общины, а в самом Риме, чем, разумеется, фактически установлялась монополия римских всадников; вдобавок то же впредь предполагалось и относительно косвенных налогов. Наконец, сенат даже был лишен права сбавлять в виде особой милости сумму налогов – права, которого до сих пор никогда никто у него не оспаривал.
Менее всех других законов Гракха этот поддается благоприятному истолкованию. Интересы провинциалов, очевидно, мало трогали его, если он мог предложить ряд таких явно невыгодных для них мер. Плоды закона стали очевидны лет сорок спустя, когда при первом слухе об успехах Митрадата в борьбе с Римом провинциалы провозгласили его своим спасителем и кровью 70 тыс. римлян и италиков отомстили за все то зло, которое им было причинено. Разумеется, целью Гракха в данном случае оставалась забота о бедствующем римском народе, а в основании закона лежала мысль, что покоренный не имеет права обижаться, когда победитель пользуется своим положением. Но это не устраняет упрека в ничем не оправданном сознательном пожертвовании интересами целой страны ради чуждого ей народа и чуждых ей целей. Если, однако, этот закон и бросает некоторую тень на светлый образ Гая Гракха, мы все-таки не должны забывать, что народы античного мира считали позволительным относительно врагов и покоренных, а Гай Гракх, как-никак, разумеется, был сыном своего времени и своего народа, более крупным, более возвышенным, чем масса, но все же несущим на себе все признаки своего происхождения. Если осуждать его так строго за его поведение в данном случае, то почему бы не упрекнуть его и за то, что он не пожелал освободить рабов или облегчить их крайне тяжелую участь? Что он, по-видимому, как большинство лучших людей древности, не осознавал даже всей несправедливости, всего вреда рабства? Такое обвинение, конечно, было бы совершенно необоснованно; не более обоснованно и вышеупомянутое.
Итак, мы успели рассмотреть ряд очень важных мер, предложенных Гракхом народу и, несмотря на сопротивление сената, принятых им. Народ теперь занял действительно первое место в государстве. Рассказывают, между прочим, что, произнося речи в народных собраниях, Гай впервые перестал обращаться к сенату и начал обращаться к народу, желая этим доказать, что истинный суверен государства – народ, а не побежденная и униженная аристократия. Но этому суверену был необходим руководитель – и эту роль взял на себя Гай Семпроний Гракх.
Если вспомнить, что наряду с упомянутыми уже законами им было предложено еще несколько менее важных, и сопоставить с этим сказанное выше о его деятельности по постройке дорог и так далее, то мы увидим картину поразительной, кипучей деятельности, неутомимой, целесообразной и последовательной. "Во всех этих предприятиях он всегда оставлял за собою контроль и руководство, нисколько не утомляясь от одновременного ведения столь разнообразных дел, занимался каждым, точно оно единственное, с такою поразительною быстротою, что даже те, кто ненавидел и боялся его больше всех, удивлялись его подвижности и энергии. А простой люд приходил в совершенный экстаз, видя его окруженным массой подрядчиков, ремесленников, послов, должностных лиц, солдат и ученых, с которыми он любезно и дружелюбно разговаривал, отдавая всем должное и вместе с тем при всей внимательности нисколько не унижая своего достоинства".
Надеясь после всех подготовительных мер на привязанность и благодарность народа и всадников, Гай, наконец, приступил к главной своей цели, закону о распространении прав гражданства на союзников (lex Sempronia de civitale sociis danda), содержание которого, к сожалению, в точности неизвестно, хотя цель его, разумеется, совершенно ясна. Вскоре, однако, оказалось, что Гай ошибся в своих расчетах: в данном случае против него была не только аристократия, но и народ, смотревший, по остроумному замечанию Моммзена, на свое право гражданства как на акцию, дающую весьма значительный дивиденд, и вовсе не желавший поэтому увеличить число пользующихся дивидендом акционеров. Печальным предзнаменованием для судьбы закона было уже решение консула 122 года Гая Фанния, непосредственно обязанного Гракху своим избранием, изгнать на время голосования из Рима всех союзников, чтобы устранить таким образом их влияние на народ. Несмотря на всю свою странность, мысль консула так сочувственно была принята народом, что Гай не решился воспротивиться ее проведению и не защитил даже своим veto лично ему знакомых союзников от высылки из города.
Тем не менее, когда день голосования настал, он всеми силами старался убедить народ в справедливости и необходимости закона, ограждающего жизнь, честь и имущество союзников от своеволия, жестокости и самодурства римских должностных лиц. "Недавно, – рассказывает он, – прибыл консул в Гипсанум, город Сидицинов. Жена его сказала, что хочет мыться в мужской бане. Сидицинскому квестору Марком Марием было дано поручение выгнать из бани тех, которые там мылись. Жена сообщает мужу, что баня не скоро была дана в ее распоряжение и что она была недостаточно вычищена. Вследствие этого был поставлен на площади столб, и к нему приведен знатнейший человек города, Марк Марий. С него сорвали одежду, и он был высечен розгами, узнав об этом, каленцы сделали постановление, чтобы во время пребывания у них римского правительственного лица никто не смел мыться в бане. В Ферентине по той же причине претор приказал схватить квесторов. Один из них бросился со стены, другой, который был схвачен, был высечен розгами". "Я приведу вам пример, – продолжал он, – как велики капризы и как велика несдержанность молодых людей. За несколько лет перед сим был послан в Азию в качестве легата один молодой человек, который тем временем не занимал должности. Его несли на носилках. Попался ему навстречу пастух и в шутку, не зная кого несли, спросил, не мертвого ли несут? Как только тот услышал это, он велел поставить носилки на землю и приказал бить пастуха веревками, которыми были связаны носилки, до тех пор, пока он не испустил дух".
Несмотря, однако, на всю грубость и возмутительность этих выходок римских консулов и аристократов, народ холодно выслушал Гракха и гораздо охотнее согласился с консулом, совершенно откровенно поставившим вопрос на почву узких личных интересов. "Неужели вы думаете, – спросил он народ, – что, даровав союзникам право гражданства, вы и впредь будете стоять так, как теперь, на народных собраниях или во время игр и народных увеселений? Не думаете ли вы скорее, что они займут решительно все место?" Никто, кроме Гракха и его ближайших друзей, не понимал огромной важности момента. Принятие закона могло бы избавить Италию от моря крови, пролитого лет тридцать спустя в течение Союзнической войны, результатом которой все-таки было то, что советовал народу Гай. Разница состояла лишь в том, что теперь было бы дано добровольно то, что впоследствии было дано поневоле после избиения 300 тыс. италиков. Но народ не мог этого понять, и когда пред самым голосованием товарищ Гракха, трибун Марк Ливий Друз, протестовал против закона, Гай не посмел подвергнуть его участи Марка Октавия и взял закон назад.