Между двумя романами - Дудинцев Владимир Дмитриевич 17 стр.


Но вернемся к нашей истории. Нина Александровна Лебедева убедилась в том, что сжигают науку, приближающую нас к материальной истине, а торжествует псевдонаука, уводящая нас в сторону, в туман. И она решила действовать. Что она могла сделать? Она не растерялась, назвалась лысенковкой и поступила в самое их пекло – Всесоюзный институт растениеводства, и сумела там несколько лет проработать. Зачем, спрашивается, она так покривила душой? Кроме естественного ответа о хлебе насущном, есть еще вот что: занятия естественной наукой, как известно, требуют создания специальных условий – лабораторий, приборов, – а это обычному человеку не под силу. И вот в течение нескольких лет она брала на работе реактивы, химические препараты, уносила их домой, в свою маленькую квартирку, где она со своим мужем, инвалидом Отечественной войны, тоже биологом, кандидатом наук, задернув занавески, занималась настоящей наукой. Она не могла энергично включиться в основные процессы, но она сделала великое дело.

К этому времени во всем мире очень остро стоял вопрос о картошке. Как стало известно, ей угрожала гибель, полная деградация и исчезновение с наших столов. Почему так получилось?

Известно, что пионерами в деле разведения картофеля были индейцы. Они собирали и, естественно, отбирали самые вкусные клубни, проходя мимо 150 типов картофеля, и отобрали один солянум-туберозум. Этот вид картофеля и привез Колумб, и картошка пришлась ко двору, стала захватывать посевные площади, которые первые 100 лет разрастались, а потом стали сокращаться, потому что все то, что паразитировало на европейских растениях, стало набрасываться на беззащитную картошку и ее уничтожать. Только в нашей умеренной полосе картошка живет нормально. Но и здесь развивается грибок, который, по подсчетам ученых, в скором времени должен свести на нет всю картошку. Уже в 30-40-х годах ученые мира стояли перед проблемой, как спасти картошку, как повысить иммунитет, устойчивость против вредителей, и теоретически нашли путь скрестить дикий простейший вид картошки с солянум-туберозум и получить гибрид. Но эти два вида картофеля оказались биологически несовместимыми. Скрещивание не удавалось.

Нина Александровна у себя на квартире в Мучном переулке, пользуясь допотопным микроскопом и руководствуясь только страстностью ученого, любовью к Родине и наукой, которую Лысенко окрестил вейсманизмом-морганизмом, первой в мире сумела получить продуктивный гибрид. Она решила задачу, которую не решили нобелевские лауреаты, группа ученых, финансируемая Рокфеллером, в лабораториях, оснащенных новейшими приборами.

Когда она это сделала, то принесла полученный гибрид в горшочке во Всесоюзный институт растениеводства, где к тому времени она проходила свой второй год аспирантуры. Она не афишировала своей преданности генетике, так сказать, крестилась тремя перстами, с отличием закончила институт, и ее взяли в аспирантуру.

Институт был основан Вавиловым. Когда Вавилов был арестован, его место занял Сизов. И вот Нина Александровна принесла полученный ею гибрид и показала академику. Он сразу же по листве распознал, что это такое: кто отец, а кто мать, погрозил ей пальцем и спросил, как она могла это получить.

Я недавно читал рассказ о католическом священнике. Когда он читал проповеди в церкви, женщины падали, рыдали, их выносили – так он умел донести до сердца слово божье. Однажды к нему пришла прихожанка со своим слепым сыном и говорит ему: "Святой отец, я не знаю другого человека в мире, кроме вас, который мог бы по чистоте своей и по силе веры своей быть так близок к господу. Поэтому я прошу вас: возложите руку на этого несчастного слепца и помолитесь богу, чтобы он выздоровел и прозрел". В полном смятении преподобный начал отказываться: "Как я могу взять на себя цель, которую мог бы осуществить только Христос. Это было бы страшным грехом, это просто невозможно!" Женщина продолжала умолять его, и он, повернувшись к алтарю, стал взывать к господу, чтобы простил ему грех, так как женщина очень верит в бога и он не может поступить иначе, как возложить руку на несчастного слепца. После такого длительного объяснения с богом он возложил руку на голову слепца, произнес слова молитвы, и вдруг слепец открыл глаза и воскликнул: "Свет! Свет!" В эту минуту преподобный утратил дар речи… Он отступил на шаг и почувствовал, что в нем что-то ломается… Оказывается, говоря каждый день о чудесах, сам он в них не верил. И когда пред ним свершилось чудо, он не мог понять, как это произошло. И с этой минуты он перестал читать проповеди. Эта история проявила в нем отсутствие веры и наличие тончайшего фарисейства, которого он сам не замечал.

Точно так и этот академик, который многие годы преподавал лысенковскую биологию и знал ее бесплодность, погрозил Нине Александровне пальцем и сказал: "Я знаю, как вы это сделали. Так и продолжайте". Как будто она получила результат, используя методы науки, официально поддерживаемой государством.

Нина Александровна на защите продемонстрировала то, что ею было сделано, и мгновенно получила ученую степень. Ее ожидала блестящая карьера. Но Нина Александровна опубликовала небольшую статью, в которой рассказала, как в действительности был получен гибрид. Ее немедленно отлучили, выгнали с работы и 10 лет она была на иждивении мужа, инвалида Отечественной войны. За это время она провела 27 скрещиваний, которые прославили ее и нашу биологическую науку на весь мир. И что любопытно: в этом же самом институте создалась очередь; со всего мира туда ехали ученые за гибридным материалом, за помощью, чтобы спасти мексиканскую, английскую, скандинавскую, германскую картошку. Когда приезжал очередной иностранец, не стесняясь, призывали Нину Александровну и говорили ей: "Приоденьтесь получше. Приехал господин Густавсон, или господин Штубе, или еще кто-то". И когда этот господин приходил, ему представляли Нину Александровну и говорили: "Вот наша фрау доктор. Мы с ней коллеги. На основе достижений нашей науки ею сделано то-то и то-то. Нина Александровна, передайте, пожалуйста, господину такому-то набор ваших гибридов". И Нина Александровна должна была это делать… А потом иностранец уезжал, и она уходила к себе домой. Так длилось десять лет.

Однажды я был на конференции вейсманистов-морганистов, похожей на тайное собрание первых христиан из "Quo vadis" Сенкевича. И вот вышла женщина, у которой был какой-то не от мира сего вид. Она начала говорить и захватила всех, и весь зал встал и, как древние христиане пели свои гимны стоя, так и они, встав, несколько минут аплодировали ей. Я видел, что это настоящие люди, советские люди, в первую очередь достойные носить это звание: принципиальные, готовые ради сохранения своих рубежей ни перед чем не склонить головы. Они ей аплодировали в течение нескольких минут. И вот выступил какой-то лысенковский сатрап с протестом. Дело было в том, что она выступала от Всесоюзного института растениеводства, в котором официально не числилась: одно дело, когда приезжали иностранцы, а другое дело – теперь: "Прошу огласить из президиума, что была допущена ошибка. Если не огласите, примем надлежащие меры и обратимся к надлежащим органам". У меня такой документ есть. С этого и началось мое знакомство с Н. А. Лебедевой.

Я написал в ее защиту большую статью под заголовком: "Нет, истина неприкосновенна", и отнес ее в "Литературную газету". Там коммунисты, комсомольцы – весь коллектив – признали, что статья нужная и правильная. Она действительно была глубоко обоснована, и нельзя было подкопаться ни с какой стороны, так как у меня была целая папка документов. Но, как полагается, всегда темное начало находит свое место, и это темное начало выступило в лице одного члена редколлегии, который, поправ мнение коллектива, один в ночи понес эту статью в ЦК. Кому же он показал ее? Не кому-нибудь, а человеку, симпатизирующему Лысенко. Это был секретарь Поляков, который до этого был редактором "Сельской жизни", и он моментально запретил печатать статью. Тогда я понес ее в "Известия", в "Комсомольскую правду". В "Комсомольской правде" более смелые люди. Они стали бороться за то, чтобы статью опубликовать, но ничего не смогли сделать, так как Лысенко был под эгидой Никиты Сергеевича. Как только Никита Сергеевич ушел в отставку, немедленно, как это бывает с автомобильным счетчиком, когда он доходит до 100 тысяч километров, сразу все колесики начинают крутиться и наступает чудесное превращение – сплошные нули, так и здесь: сразу после ухода Никиты Сергеевича и снятия Полякова все редакции, куда я обращался, затребовали у меня статью. Я ответил, что статья находится в "Комсомольской правде". И тут произошла борьба между "Литературной газетой" и "Комсомольской правдой", каждый начал статью тащить к себе. Статья была напечатана в "Комсомольской правде". Это произошло через полтора года после того, как я принес ее в "Литературную газету".

Как же так? Ведь это Родина, это страна наша, это ее достижения, ее приоритет, ее завоевания. Тут все, что хотите, масса высоких вещей, и это все какими-то маленькими людишками может попираться. Как это ужасно!

Потом, когда была опубликована статья и стало ясно, что товарищ Лебедева права, она защитила докторскую диссертацию и стала знаменитым человеком по картофелю. А если бы счетчик не повернулся? А сколько гибло до тех пор, пока счетчик не повернулся, пока не дошел до 100 тысяч километров, сколько младенцев погибло еще в утробе! Не может настоящий человек, у которого еще сохранились остатки живого, не может он проходить мимо таких вещей!

Как сложилась дальше судьба Нины Александровны Лебедевой? Мы с нею стали друзьями. Она всегда заходила к нам, когда приезжала в Москву в Институт генетики, который возглавлял Дубинин. Ее опытный участок в селе Донцо под Ленинградом, где она высаживала свою картошку, стал теперь филиалом этого института, и были запланированы какие-то суммы на содержание штата, закупку необходимых удобрений, инвентаря, на транспорт… К сожалению, Нина Александровна не только не получала этих сумм сполна, но и свою докторскую зарплату отдавала на содержание опытного участка. Трудились втроем: она, ее верный соратник и муж, кандидат биологических наук Александр Алексеевич и дочь Вера. Иногда удавалось заполучить в помощники аспирантку или аспиранта. Приезжая к нам, Нина Александровна радостно рассказывала о новых, выведенных ею сортах, устойчивых к фитофторе и прочим болезням, о том, сколько запросов присылают к ним со всех концов страны, как они по осени закладывают картошку в ящики и рассылают ее по адресам. О том, какие трения терпит, приезжая в институт за материальной поддержкой, всегда рассказывала со смехом. Смеялась и над тем, что, отказывая в средствах, обращаются опять же к ней, Лебедевой, когда надо отчитаться в успехах института, – помните, как при Лысенко!

(Жена. Так и трудились они на поле втроем: жена, муж и дочка. Есть даже телевизионный фильм, где Нина Александровна и Верочка в резиновых сапогах и телогрейках копают в поле картошку. Писались о Лебедевой статьи и в перестроенное время. Взывали авторы к разным руководителям: картошку копать могут с успехом рабочие, а время ученого, да еще какого, – ох как дорого! Но уже умер Александр Алексеевич, муж и соратник. Это подкосило Нину Александровну, вскоре не стало и ее. Дочке Верочке достался богатый опыт – и научный, и жизненный. Она тоже работает над проблемами картошки вместе с мужем, но дочку свою на поле не пускает…)

Глава 32 Друзья-биологи

Рассказывает жена

Владимир Дмитриевич намеревался рассказать и о других ученых-биологах, которые обогатили его своим опытом. Многие из них стали нашими друзьями. Но жизнь распорядилась иначе… Считаю своим долгом хоть упомянуть их имена. Первым появился Эфроимсон Владимир Павлович. Он прислал свой труд: если не ошибаюсь, "Генетика этики". Владимир Дмитриевич с головой ушел в изучение рукописи: "Этот человек – глубокий философ; вот побеседуем-то с ним!". И беседовали долгими вечерами за полночь… Появился у нас молодой ученый Жорес Медведев. Он познакомил нас с академиком Майсуряном и его женой, доктором биологии Зинаидой Иосифовной Атабековой. Это она пригласила Володю на конференцию вейсманистов-морганистов, где он познакомился с Лебедевой. Майсуряны иногда приглашали нас к своему, по какому-нибудь случаю, застолью. Там Владимир Дмитриевич сошелся с академиком Борисом Львовичем Астауровым. Однажды во время такого заседания позвонили в дверь – кто-то пришел вроде бы со списком. Оказалось, Майсуряны с коллегами подняли кампанию в защиту Тимирязевской академии, которую намеревались закрыть. Борьба продолжалась.

Помню и наше замечательное застолье. У нас собрались ученые – цвет биологической науки. Накрыли большой Т-образный стол. Тут были и Раппопорт с Эфроимсоном – они донимали Алиханяна: тот когда-то вроде бы отступился от генетики в период особенно жестоких гонений. Близнецы Медведевы: биолог Жорес и историк Рой мистифицировали прибывающих гостей – кто есть кто? Антон Романович Жебрак с корзинкой розовобоких яблок из своего сада. Был тут и Астауров, к которому Володя ездил в университетское шелковичное хозяйство. На тутовых деревьях (в нашей полосе!) размножались шелковичные гусеницы, плели свои коконы. Из Ленинграда приехал Лобашов, тоже генетик, и, конечно, Нина Александровна с Александром Алексеевичем. Замечательный, незабываемый был вечер, вечер друзей-единомышленников.

Особо хочу сказать о Жоресе Медведеве. Как он появился у нас, не помню. Кажется, будто он всегда был с нами. Жорес – наш большой друг и удивительный человек. С ним всегда легко и интересно. Да и он сам всегда находил интерес во всем, что его окружало.

Жорес – ученый-геронтолог с мировым именем и известный публицист. В советское время он бесстрашно предавал гласности некоторые моменты, для того не предназначенные: например, перлюстрацию писем, приходящих из-за границы, за что и был ненавидим бюрократией. Она, бюрократия, как водится, всячески мешала своему врагу – так что порой ему приходилось идти на хитрость даже для того, чтобы встретиться со своими зарубежными коллегами-геронтологами. Например, "случай в душе". В начале 70-х годов в Киеве собралась конференция геронтологов. Жорес заблаговременно получил приглашение от международного оргкомитета. Однако, приехав на место, был остановлен какими-то товарищами: "Медведев в списках не значится", – строго сказали ему. Расстроенный – ведь у него стоял в программе доклад, Жорес оставил вещи у друзей и пошел бродить по городу. Погулял немного и решил принять душ. Рассудив, что в третьеразрядную гостиницу проникнуть несложно, он нашел таковую невдалеке. Это была гостиница "Театральная". Там оказался очень подходящий к случаю общий душ. Душ был без кабинок, и несколько обнаженных джентльменов невинно плескались на глазах друг у друга. Жорес обратился за чем-то к человеку, мывшемуся под соседней струей, и услышал в ответ: "Извините, я не понимаю по-русски", – сказанное на английском языке. Наш герой тоже перешел на английский и продолжил беседу. Сосед оказался – о чудо! – доктором Давидом Гершеном, ученым-геронтологом из Израиля. Он тоже приехал на конференцию. Но поскольку тогда отношения с Израилем были натянутые, эту делегацию поселили в плохонькой гостинице – вот, мол, как мы вам! После душа поднялись в номер, где доктор Гершен жил еще с пятью коллегами. Тут явилась выпивка. Проговорили до рассвета. Коллеги предложили гостю прийти на следующий день к началу заседания, а уж они скажут, кому надо, и устроят так, что доктора Медведева пропустят. Однако вышло иначе. При входе в здание, где проходила конференция, Жорес был подхвачен под руки двумя товарищами в штатском, а затем препровожден в Обнинск – под конвоем. "Не вздумайте приехать снова, – сказали ему, – будет то же!" Своим коллегам в Киев Жорес отправил телеграмму – по-английски: "После встречи с профессором Киднапером оказался дома и приехать не могу!" Доктор Гершен понял, конечно, "эзопов язык" телеграммы и оповестил всех участников конференции о том, что случилось с доктором Медведевым, выступление которого стоит в программе. Ученые возмутились и заявили, что сорвут конференцию, если их коллега не будет выступать. Так Жорес все-таки попал на конференцию.

А чего стоит нашумевшая история с попыткой заключить неудобного гражданина в психиатрическую лечебницу! Тогда В. Д. с Роем помчались на нашем "Москвиче" спасать его. А потом и другие – писатели и ученые. И в психушке Жорес оставался самим собой. С интересом разговаривал с врачами. Отсутствие страха у "пациента" было воспринято ими как признак болезни. В общем, пришлось ему провести в лечебнице несколько дней.

В конце концов его лишили советского гражданства, когда после многих отказов со стороны властей он все-таки поехал на конференцию в Лондон.

Итак, Жорес… Он часто заходил к нам, когда бывал в Москве. Жил он с семьей в Обнинске. Придет, допустим, а нас с Володей нет. Дети встречают радостно. А он: "Ну-ка, посмотрим, что у вас есть в холодильнике… Ай-яй, пусто…" Выдает сумму – бегите в магазин. И к перечню продуктов всегда кофе… День Жореса Александровича бывал очень насыщен, удивительно много он успевал – и в своей научной работе, и в раскрытии бюрократических тайн, и в посещении друзей. Приходил иногда с большим рюкзаком. Вытаскивает, например, джинсы (тогда – вожделенный предмет): это – Ване. А у него этих джинсов – полный рюкзак: всем знакомым ребятишкам. Это значит, Жорес Александрович получил какой-то гонорар!

Ну вот, принесли дети провизию, устроились уютно за столом, поели с аппетитом, поговорили.

– А теперь, – заявляет Жорес, – я посплю до прихода родителей.

Ложился обычно на мою постель – в кабинете не заснешь: кругом навалены пирамиды толстых книг, рукописи, – одну подушку под ухо, другую – на ухо. Поспал полчаса и опять готов действовать. Это я для чего рассказываю? Для нас с Володей Жорес был как бы образцом: без мелочных условностей, мешающих общению, очень простой, а в то же время – глубокий, серьезный, и очень отзывчивый человек. Он обладал удивительным качеством, которого, пожалуй, я не встречала больше ни у кого: умел быть на равных с любым, независимо от возраста и положения. Придешь, бывало, домой, а он на кухне с детворой общается – и с большим удовольствием. Не с позиций "взрослого", а с искренним живым интересом. Оттого его все любили.

Недаром, когда уезжал в Лондон, на перроне собралась целая толпа – и не только друзья, сослуживцы-биологи, но и рабочие, уборщицы… Всем он был нужен. Все горевали, чувствовали, что расстаемся очень надолго.

Между прочим, именно он надоумил Володю послать письмо издателям, когда "Международная книга" дала ему, так сказать, "от ворот поворот". Он и потом следил за перепиской Дудинцева с заграничными издателями. И после смерти Володи Жорес и Рита, его жена, остаются нашими друзьями.

Назад Дальше