Советская власть взяла дело решительно и масштабно. Нет на Урале кокса-уголька - сделаем мост "Кузбасс - Урал". Превратим этот мост в становой хребет Сибири. И новой жизнью Магнитки загорелись уже не пудлинговые, а мартеновские плавки стали в уральских краях. Тончайшая, но необходимейшая добавка к качественной стали - ферросплав - стала производиться в городе Челябинске. А сколько сил, ума и смекалки для этого потребовалось, сколько инженеров превратились на этом заводе из мастеров в командармов металлургии страны! Памятью о подвигах металлургов стоят в городе стальные памятники - то хромированный штык на черном лабрадорите, то угрюмо-зеленый танк на гранитном цоколе. Недаром Танкоградом звался город в дни войны…
Однако и сейчас, когда от демидовских печурок и кричных мастерских мы шагнули к конверторам и гигантским домнам, во внешнем облике города металл играет, на поверхностный взгляд, скромную и даже второстепенную роль. Радиомачта, похожая на мачту парусного брига, пирамидальная башня телецентра, верхушка которой частенько протыкает облака, новый автодорожный мост, подобный пряжке, застегивающей плавный пояс реки. Вот, пожалуй, и все, что попадает на глаза, если праздно бродить по городу. Но это обманчивое впечатление.
Металл сегодня в строительстве - как кость в живом теле. Он скрыт под толщей бетона, облицовок, подвесных потолков и шторочек. Спешный рост новых высотных зданий (а город перешел только на девятиэтажные и выше дома!), где посверкивает электросваркой монтажник, - это прежде всего сталь, не только втопленная в бетонную форму, но и облегающая колонны "с головы до пяток", чтобы можно было приварить к ним потолки, соединить каркасы, лестницы, стены. В этом смысле сталь - самый скромный материал, старательно избегающий в строительстве быть "выскочкой".
Конечно, можно возразить, что на любом заводе - подлинный вернисаж скульптурных изделий из стали. Тут и груши, цилиндры, шары, сваренные из гигантских лепестков. Тут паутина тросов и канатов, тянущих вагонетки по наклонным мостам с четким ритмическим узором. Тут и бесчисленные фермы покрытий, похожие на ребра грудных клеток, под которыми пульсируют горячие сердца прокатных станов. Все это так.
Но есть в Челябинске Дом книги - крупнейший в России, зримо передающий игру сил в конструкции. Есть стадион ЧТЗ, где инженеры остроумно перекинули над полем рыбообразную ферму, которую незачем прятать или маскировать, как делали это раньше строители Дворца спорта.
Словом, сталь постепенно входит в наиболее значительные и крупные сооружения города. Именно в стали исполнена раковина уникального цирка. Возможно, будет у нас и стальная стремительная парабола лыжного трамплина на Монахах.
Легкие раздвижные многогранники из стальных труб с пленочным покрытием дадут многочисленные выставочные павильоны и просторные оазисы вечного лета и зелени в наших суровых зимах - "климатроны". А кто не радуется зимнему саду? До уровня телебашни поднимутся высотные дома со стальным каркасом, оставив нетронутой зелень сосновых массивов в Челябинске…
И все это - не фантазия. Для конструкций, о которых веду рассказ, строятся новые здания. И лучшим из них, наиболее поражающим воображение по устремленности в будущее, стал завод рифленого стального настила. Продукция его коренным образом изменила облик цехов. Яркие, сочные, не стареющие от времени краски - от оранжевой до лазурной - появились среди былых закопченных цехов. Не надо месяцами класть кирпичные слоеные пироги, даже не надо мощных кранов для монтажа бетонных блоков. Легкие стены монтируют два-три человека с помощью мачт и переносного пневмоинструмента. Я видел на стройплощадке, как за три часа бригада в зеленых комбинезонах создала из набора вроде нашего игрушечного конструктора двухквартирный дом с полным сервисом, алюминиевыми переплетами окон и веселыми паласами на полах. Ни одной капли цемента, ни искры сварки - все на болтиках, гаечках, заклепках…
Именно такие дома делает завод профилированного настила. Их в упакованном виде везут до Игарки и Норильска. Там, на Севере, природа дает считанные часы для строителя: некогда не то чтобы раствор разводить - кабель для сварки провести порой неоткуда. Такие дома увидим и мы в своем городе.
Оживут скучные торцы домов, разнообразные рисунки покроют обветшалые поверхности, глазу будет приятно отдохнуть на игре красок города. И тут еще раз напоминаю, что это сталь вышла на проспекты - ведущий материал двадцатого века, хребет всей индустрии страны…
Владислав Титов
НЕРАВНЫЙ ПОЕДИНОК
Главы из романа "Проходчики"
В верхний, самый обширный завал на бремсберге Михеичев взял с собой Дутова, Кошкарева и Тропинина. Вадим Гайворонский было возмутился, начал кричать, что его не берут в шахту, считают ребенком, но, вовремя сообразив, что таким методом Петра Васильевича не проймешь, убавив пыл, начал просить бригадира взять его на разбор завала. Но и это не имело успеха. Михеичев был тверд и непреклонен.
В шахту собирались неторопливо, основательно. Кошкарев сопел, приглаживал прохудившуюся на локтях и коленях спецовку, будто надевал ее впервые. Иван Дутов застегнул робу на все пуговицы и сразу стал похож на маленького, чем-то рассерженного командирчика, и странно было видеть его таким подтянутым и собранным.
Они прошли к стволу, стали в очередь. Из шахты выезжала добычная бригада восточного крыла. На черных, как смоль, лицах ребят светились только белки глаз. Зубы, и те были черными. Шахтеры выглядели уставшими, но шутили, смеялись. Шел большой уголь, и усталость была в радость.
- Сколько качнули? - придирчиво спросил Иван.
Такой же малорослый, но раза в два толще, шахтер в распахнутой куртке, из-под которой виднелась волосатая, в угольной пыли грудь, торжественно поднял вверх два черных, негнущихся пальца. Дутов вскинул сжатый кулак: мол, два плана - это здорово! Толстый улыбнулся и хрипловатым простуженным голосом похвастал:
- Мы такие, мы все могем!
- Смогешь, - пробурчал Кошкарев. - Если пласт не пойдет, то смогешь…
- Так он когда и пойдет, его умело взять надо! - возразил горняк с длинными обвислыми усами.
- Его, как бабу, штурмом надо! - захихикал толстый.
- Мальчики, мальчики, не задерживайтесь! Жетоны не забывайте опускать! - частила Маринка, рыжая, с густо накрашенными ресницами, девушка. - Чего ржете? У меня двадцать вагонов порожняка и три "козы" леса, все надо быстренько опустить. Не дай бог, Мефистофель нагрянет, без парашюта в ствол спустит.
- А ты его, лапочку, за шею обними и вместе - тю-тю. Шахтеры тебе бронзовый памятник соорудят! - сказал Дутов.
Маринка собралась что-то ответить, но, увидев Виктора, глазами поискала около него Вадима и тихо спросила:
- Вить, а Вадик где?
- В следующую смену… - Витька почему-то засмущался.
Вместе с другими шахтерами проходчики вошли в клеть. Стояли, тесно прижавшись друг к другу. Висели над семисотметровой пропастью, а вверху, в тугих канатах, гудел ветер, свистел в железном козырьке, и наверное, там, у рычагов подъемной машины, в таком же напряжении застыл машинист. Вот сейчас Маринка подойдет к щиту, нажмет кнопку - у него на табло вспыхнет надпись: "Спуск. Люди" - и он отпустит тормоза барабанов и оставит их всех во власти земного притяжения…
…Теперь они шли вниз, по скользкой почве, навстречу вентиляционной струе, к завалу. Идти было труднее, и шахтеры прижимались к аркам крепления, спускались гуськом друг за другом. Шедший впереди Петр Васильевич остановился. Луч света выхватил из темноты почти перерезанный пополам направляющий валик, что лежал между рельсов, и конец оборванного каната в нем.
- Почему он застопорился? - тихим голосом, будто речь шла о какой-то тайне, спросил Витька.
- Тут одним взглядом не определишь, одним словом не объяснишь. - Михеичев чесал затылок. - Ясно одно: причина тут…
Внизу, из глубокой ямы, мелькнул огонек; наверное, Плотников осматривал место завала. Через минуту они подошли к нему, стали рядом. Витька впервые в жизни видел такой хаос, такую невообразимую смесь камня, металла и дерева. Он стоял в каком-то оцепенении и недоумевал. Разве в человеческих силах навести здесь хоть какое-то подобие прежнего порядка? Да на это недели, месяцы потребуются.
Огромная гора породы, вывалившейся сверху пологим скатом, тянулась вниз, а из боков ее торчали искореженные металлические арки, обломанные рельсы, в щепу раздробленные шпалы, а вверху всего этого, как завершение каменно-металлического безумия, высилась серая породная глыба в свежих кривых изломах.
Витька бросил луч света вверх - туда, откуда рухнула вся эта масса, и в груди у него похолодело. Потолок едва виднелся в луче коногонки. Обвал уходил круто вверх под острым углом к наклонной выработке, с его боков свисали темные, тупорылые груды, весом в несколько тонн каждая, и достаточно было неосторожного удара клеваком, а может, даже громкого крика, чтобы все это пришло в движение, рухнуло вниз, неотвратимо и беспощадно. И не отскочишь назад, не спрячешься в укрытие, не убежишь - просто не успеешь.
- Ну и ну… - протянул Плотников и покачал головой.
Михеичев взял в руки небольшой камень, запустил его в купол обвала. Все невольно отступили назад. Камень высоко вверху чиркнул о глыбу, и все, затаив дыхание, ждали: сейчас от удара посыплется порода, та, что еле-еле висела, и уж лучше бы поскорее упала, но в бремсберге стояла тишина: обвала не последовало.
- Все высыпалось, что могло, - пробурчал Кошка рев.
- Сколько еще! - зло отозвался Плотников.
- Еще чуть-чуть - и солнышко выглянет, - совсем безрадостно пошутил Дутов.
- До солнышка дело не дойдет, семьсот метров - не фунт изюму, - возразил Михеичев.
Снизу, за завалом, сверкнул свет. Все повернулись и умолкли.
- Что за чертовщина? - строго спросил Иван Емельянович. - Кого это в завал понесло?! - Он поднял сжатый кулак, погрозил: - Куда прешь?! Назад! Ты что, спятил?!
- Да он же снизу, через все завалы пролез, - просипел Михеичев.
Плотников обернулся к Петру Васильевичу, раскрыл рот, но так ничего и не сказал.
Шахтер полз на животе через верхушку завала, цепляясь руками за торчащие рельсы, скрюченные металлические стойки, зыркал по сторонам лучом света, будто пробирался по минному полю, а вокруг него рвались снаряды.
- Там не страшно, там пройдет, - тихо сказал Дутов и расстегнул куртку.
- А под куполом как?.. - Витька втянул голову в плечи и показал рукой вверх.
- Уволю! Под суд отдам! - срывающимся голосом шипел Плотников. - Лихач! Сумасшедший! Под суд!.. - Иван Емельянович неотрывно следил за каждым движением приближающегося к ним шахтера.
Тот уже полз по ближнему склону, и через несколько метров над его головой должен был зависнуть черный, огромный конус незакрепленного пространства.
- Бегом шпарь! - крикнул Тропинин.
- Парень ушлый, сам сообразит, - успокоил Кошкарев.
- Хулиган! Стопроцентный хулиган! - твердил начальник участка.
Шахтер на мгновение застыл у края обвала, потом мощным прыжком рванулся вперед и через несколько секунд очутился рядом с проходчиками.
- К-к-канат н-н-нельзя п-п-пр-р-р…
- Я тебя, сукина сына, под суд!.. Я тебя… - Плотников сорвался на мат, злой, отрывистый, как лай.
Семаков снял каску, полой куртки тщательно вытер пот с лица и, ожидая, когда кончится запал у начальника участка, стал медленными движениями отряхивать с робы пыль. Плотников постепенно затихал.
- Через з-завалы канат п-п-протянуть невозможно, - сказал Семаков. - Наделал "орел" делов…
- Завалов много? - спросил Плотников.
- Пять.
- Большие?
- Всякие. Арки повыбиты.
- Такие, как этот, есть?
- Нет. Этот самый большой. С него и надо начинать.
- В нижних завалах работать можно? - уже почти миролюбиво спросил Плотников.
- Нет. Куски породы по бремсбергу катятся. Чуть тронь - и…
- "Чуть…" - передразнил Иван Емельянович. - А если б это "чуть" килограммов в сто на тебя скатилось?!
- Если бы да кабы… Теперь я знаю, с чего начинать и чем кончать.
- Лихачи, понимаешь!.. - Плотников повысил голос, хотел продолжать разнос, но это у него не получилось: духу не хватило. - Отвечать кто будет за такие лихачества? Вы останетесь в стороне, а шею намылят мне.
Иван Емельянович почесал затылок, будто ему действительно густо намылили шею, и деловито добавил:
- Подкрепите хорошенько кровлю и приступайте к делу. Об одном прошу, хлопцы: поосторожней. - Он повернулся и мелкими энергичными шагами пошел вверх, к лебедке.
Проходчики задвигались: расстегивали пояса, снимали самоспасатели, фляги, вешали их на арки крепления. Тропинин впервые попал на ликвидацию аварии. И в этой размеренной подготовке к необычной работе было для него что-то таинственное и немного торжественное. Ему хотелось запомнить каждую мелочь и потом подробно обо всем рассказать Вадиму.
"Конечно, можно было взять и его, но Михеичев отчего-то заупрямился, - думал Виктор. - Может, прав бригадир? Очень уж неуравновешен Вадька. А здесь, с этой прорвой, шутки плохи. Язык свой пусть попридержит. А то не столько дел, сколько болтовни. За это и поплатился".
Он вспомнил прыжок Семакова через завал. На миг ему показалось, что отчаянный бросок сделал не горный мастер, а он сам, и по этому поводу вовсе не было крупного разноса от начальника участка, наоборот, его крепко тискали в объятиях, а сам Плотников прослезился и чмокнул смельчака в щеку…
В бремсберге было темно и тихо, и эта непривычная, вынужденная тишина давила в уши, делала темноту непроглядной, а тесноту сдавленного со всех сторон камнем пространства пугающей. Их было пятеро в этом каменном мешке, где недавно прогрохотал обвал, от которого все стало зыбким, ненадежным, и исподволь в душу закрадывалось щемящее чувство одиночества, оторванности от всего мира, незащищенности. И уже полуреальностью казалось то, что возможен иной мир, в котором есть свобода движений, есть пространство с воздухом и светом и нет повисшей над головой неумолимой каменной стихии. А она уже доказала свое превосходство над человеком, в мгновение ока сокрушив все его заграды и заслоны, сооруженные по последнему слову техники. Не является ли эта удушливая тишина обманом, ловушкой, передышкой перед новым буйством?
- Значит, так, р-ребята… - Семаков откашлялся, поправил глазок коногонки. - Вот под этой аркой, - он показал на крайнюю к завалу неповрежденную металлическую крепь, - положите усиленный верхняк и пробейте под ним ремонтины.
- Одного ряда маловато, - усомнился Дутов, - надо бы два-три.
- Думаешь? - заинтересованно спросил мастер.
- Перестраховка не помешает, - поддержал Дутова Кошкарев.
- Так-то оно так, но и времени уйдет больше.
- Пробьем два ряда ремонтин, - твердо сказал Михеичев, и с ним молча согласились.
Витька работал как одержимый. Куда-то ушел страх, притупилось чувство опасности, и только перла изнутри неутомимая энергия, будто во всем его теле сидела туго сжатая пружина, которой он дал волю, - и она разжималась. Мир его мыслей сузился, сосредоточился на работе, он уже не докапывался, как обычно, до сути вещей, она, эта суть, заслонилась чем-то большим, тем, что надо было вот сейчас, немедленно, не теряя ни секунды, сделать. А то, что было позади, уже не имело значения, загораживалось тем, что может случиться в следующее мгновение, если им не удастся его опередить.
Рядом шумно дышал Михеичев, в пересекающихся лучах ослепительно поблескивало лезвие его топора. Дутов работал без куртки, в заношенной до дыр, неопределенного цвета, сорочке, и, когда он замахивался топором, на правом боку его, в дыре, обнажалось белое потное тело с выступающими ребрами.
"Когда-то рубаха была новой, форсил в ней на-гора́", - мельком подумал Витька.
Но мысли об изношенной рубашке не задержались, а перед глазами все маячило незащищенное человеческое тело, показавшееся ему таким жалким в этом грубом каменном окружении.
Толстый, массивный верхняк, под который наметили забить ряд ремонтин, плохо прилегал к кровле, упирался концами в бока выработки, а делать углубления в потрескавшемся монолите было опасно. Шахтеры спешили. Тесали, подпиливали упрямое бревно, примеряли, вновь тюкали топорами, подрубывали массивные ремонтины, подгоняли под верхняк. Важно сделать этот первый оборонительный рубеж, потом станет спокойнее, а главное - безопаснее работать.
Время будто взбунтовалось и неудержимо мчалось в непонятно опасную даль. Порой из дыры обвала падали камни, и тогда секунды замирали и, казалось, пятились назад, к жуткому рубежу.
Дутов не вытирал пот и злобно материл то ли непослушную ремонтину, то ли самого себя, а скорее, эти скачущие над самой головой пугливые секунды, над которыми невозможно было держать контроль, сладить с ними. Кошкарев молчал, и только Михеичев строгим голосом отдавал распоряжения, просил сделать то, поднести это.
Метрах в трех от крепильщиков опять упал кусок породы, ударился о конец рельса, сверкнул искрами и обдал шахтеров мелкими, колючими осколками. Они успели забить три стояка, когда вверху оглушительным выстрелом треснула крепь. Михеичев резко отпрянул назад и присел.
- Ремонтину по центру! Живо! - гаркнул он, рванулся к стойке, схватил ее за конец, поволок к завалу.
К нему на помощь кинулись Дутов и Витька. С режущим слух хрустом верхняк медленно оседал, давил на ремонтины, и те, дрожа от напряжения, погружались концами в почву. По каскам шахтеров дробью стукнули куски породы.
- Ваня, бей справа, наискосок! - Бригадир подводил стойку под центр верхняка. - Виктор, тяни другую! Живо, Ваня, живо!
По плечу Дутова секанул острый камень, разорвал сорочку, из раны потекла кровь. Иван поморщился и еще отчаянней застучал обухом топора по концу стойки, вбивая ее под спасительный верхняк.
- Вторую, живо вторую! - хрипел Михеичев. - Что вы, как сонные! Бей под правый конец! Живо, под правый!
Хруст ломающегося дерева переходил в тонкое завывание, будто скулило в предсмертной муке живое существо.
- Задавит… - ровным голосом сказал Кошкарев, и в этом слове не было ни страха, ни удивления, словно речь шла не о них, вступивших в единоборство с подземной стихией, а о ком-то другом, из иного мира, безразличного для него и окончательно обреченного.
Витьке вдруг стало страшно. До этого мгновения он просто не думал об опасности. Некогда думать. Опасность была где-то там, за ними, в неопределенном месте, и, казалось, чем скорее он, они, все вместе будут работать, тем дальше отстанет, рассеется эта опасность. А она оказалась прямо над головой, в этих скрежещущих, воющих звуках, в этом тихом, жутковатом слове "задавит".
- Цыц! Сволочь!.. Бей ремонтину!..
И от грубого слова, такого непривычного в устах бригадира, и от темного следа крови на рваной рубашке Дутова, и от того далекого, что было неизвестно где и так мгновенно очутилось над самой каской, с Виктором сделалось что-то непонятное. Он обмяк, мгновенно выступивший пот застлал ему глаза, к горлу, муторно клубя, подступала тошнота. Неудержимо захотелось бросить все и убежать отсюда, убежать немедленно, куда глаза глядят, хоть в самый завал, лишь бы не видеть и не слышать всего этого.
Кошкарев заторопился, стойка вертелась в его руках, он никак не мог подвести ее под верхняк.
"Задавит, - думал Витька, - надо бежать! Чего они медлят? Ведь задавит!"