* * *
Нынешняя мода отождествлять гитлеровский фашизм и советский коммунизм возникла не сразу с началом холодной войны, хотя тогда острота взаимоотношений с недавними союзниками была сильнее, чем сегодня.
Эту идею не приняли бы в 50-е годы те, кто обнимался на Эльбе и сопровождал северный конвой. В домах миллионов на Западе еще хранились британские газеты, исполненные восхищения перед защитниками Сталинграда. Все помнили, как союзники ждали от СССР объявления войны до победного конца, боясь, что он остановится на собственных границах.
"Спор об истории" был открыт крупным германским историком Э. Нольте в начале 1970-х годов, когда оправданием геополитического давления на СССР стала борьба "тоталитаризма и демократии". Борьба с "империей зла" требовала новых идеологем, и книги Э. Нольте пришлись как нельзя кстати. В них виртуозно решалась задача: развенчать СССР как главного борца против фашизма, при этом не реабилитировать сам фашизм, но освободить Запад от вины за него.
Э. Нольте интерпретировал Вторую мировую войну не как продолжение извечных стремлений к территориальному господству, а как начатую Октябрьской революцией "всеевропейскую гражданскую войну" между двумя "идеологиями раскола". Европа же, по Нольте, впала в грех фашизма исключительно для защиты либеральной системы от коммунизма и лишь потом уподобилась своему сопернику. В такой схеме мишенью возмущенного сознания естественно становился "советский тоталитаризм" и пресловутый пакт 1939 года, которые, якобы, и стали причиной Второй мировой войны.
С легкой руки Э.Нольте коммунизм, всегда и везде считавшийся главной антитезой фашизму, стали называть его прототипом. Концепция Э. Нольте сумела даже затушевать различие между фашизмом итальянского типа и национал-социализмом Гитлера, всегда признаваемого наукой о политических учениях. Теперь главный критерий – отсутствие "американской демократии". Однако желание или нежелание какого-либо народа установить у себя демократию в разных формах есть его право, и само по себе не несет угрозы миру, если только не сопровождается насильственным навязыванием этого выбора.
Что же было вызовом миру со стороны Гитлера?
Если бы Германия, жестоко наказанная победителями в Первой мировой войне, ограничилась мелкими тяжбами за сопредельные территории, то столь обычное явление мировой истории вряд ли привело бы ее к Нюрнбергскому трибуналу. Но Гитлер провозгласил претензии на земли и народы, никогда не бывшие в орбите германцев ни на Западе, ни на Востоке. Такой проект родила языческая доктрина природной неравнородности людей и наций, присущая исключительно нацизму.
Вместе это и стало грандиозным вызовом миру – как суверенности народов, международному праву, так и фундаментальному понятию монотеистической цивилизации об этическом равенстве людей и наций, на которых распространяется одна мораль и которые не могут быть средством для других. Отрицание права других народов на историю позволяло истреблять второсортных и их культуру, жечь города и села. Ни в одной войне прошлого не было такой гибели гражданского населения на оккупированных территориях.
Но сегодня отождествление нацизма и большевизма превратилось в клише западного обществоведения. Этот тезис, помимо аморальности в отношении главного борца против нацистской агрессии, просто антинаучен.
Коммунизм – порождение философии прогресса, корнями уходящей в ересь хилиазма, ставил цель облагодетельствовать все человечество, ради чего следовало пожертвовать всем национальным и даже превратить свою страну в "вязанку хвороста".
Германский нацизм провозгласил право обескровливать и порабощать другие нации для того, чтобы облагодетельствовать свою. Целые аспекты нацистской доктрины основаны не только на идее неисторичности разных народов, свойственной классической западной философии, но и на расовом превосходстве. Это отход от основополагающего начала монотеистической цивилизации – этического равенства людей. Нацизм – это возврат к язычеству, к принципу "что дозволено Юпитеру, не дозволено быку". Это деление народов на "тварей бессловесных" и "тех, кто право имеет".
Теперь оказывается, что война США и Британии против Гитлера велась не за то, чтобы французы и датчане оставались французами и датчанами, не за то, чтобы латыши и поляки не превратились в свинопасов и горничных у арийцев, а за "торжество американской демократии". И эта война продолжилась в Европе, пока второй "тоталитарный монстр", СССР, самоустранился, чтобы "бедняжечка Запад", уже его не пугаясь, мог доставлять свою демократию наискорейшим образом – с бомбардировщиков.
Но целью всей стратегии была замена итогов Второй мировой войны итогами "холодной войны". Вот ключ к пониманию беспрецедентных слов Дж. Буша на праздновании приглашения Литвы в НАТО 23 ноября 2002 года: "Мы знали, что произвольные границы, начертанные диктаторами, будут стерты, и эти границы исчезли. Больше не будет Мюнхена, больше не будет Ялты".
Объявление ялтинской системы тождественной гитлеровской агрессии – это полная ревизия духа и смысла Второй мировой войны и сотрудничества в ней Антигитлеровской коалиции. И об этом надо напомнить бывшим союзникам.
Отречение от общей победы – это вызов памяти не только русских, но и погибших американцев и англичан. Это оскорбление России, разрушенной дотла фашистской агрессией и отдавшей миллионы жизней не только за право на собственную историю. Они погибли в том числе и за то, чтобы поляки, эстонцы, латыши и литовцы не прекратили бы свою национальную историю вообще. По нацистскому плану они должны были бы едва читать на немецком географические указатели в "Ингерманландии". В СССР они получили свою долю от всего – и плохого, и хорошего, – но они становились академиками и генералами, литераторами и изобретателями и награждались Государственными премиями. Плохи или хороши законы, но, если они одни для всех, никакого оккупационного режима нет!
Теперь Латвию патрулируют натовские самолеты, а этно-кратические режимы лишают русских права на язык и культуру, гражданских прав на том основании, что Латвия и Эстония были под оккупационным режимом. Президент Латвии Вике-Фрайберге не постеснялась сказать, что "русские должны стать латышами русского происхождения". Это принудительная ассимиляция или вытеснение. И вот парламентарий Кирштейнс уже требует "вывезти всех оккупантов на поезде". Накануне Дня Победы возводятся мемориалы бывшим эсэсовцам. Такая демократия теперь – норма "объединенной" Европы, представляемой эталоном. Не похоже ли именно это на нацистские времена?
Многократно увеличившееся давление на некоммунистическую Россию, очередное вытеснение ее на северо-восток Евразии ведется под самыми фарисейскими за всю историю лозунгами. Поистине не схватка "идеологий раскола" и не "борьба демократии и тоталитаризма" составляют суть истории ХХ века. Похоже, все еще "нельзя потерпеть на Востоке такого колоссального государства". Но главным инструментом нашего унижения является разрушение нашего собственного исторического и национального самосознания. Не пора ли защитить от глумления нашу Победу и нашу Родину?
Нельзя оправдать власовщину
Из книги Н.А. Нарочницкой "За что и с кем мы воевали"
Когда к Деникину неофициально обратились эмиссары от власовцев с предложением благословить власовскую армию, он в гневе отверг такое предложение и воскликнул: "Я воевал с большевиками, но никогда с русским народом. Если бы я мог стать генералом Красной Армии, я бы показал немцам!" Рахманинов до изнеможения давал концерты по всем Соединенным Штатам и пересылал деньги Сталину, после чего его произведения, ранее запрещенные, стали исполняться в СССР. Для них сохранение любимого Отечества для будущих поколений было выше желания увидеть при жизни крах ненавистного "режима". Любовь оказалась больше ненависти, как и требует христианская заповедь. Они не отождествляли Россию с "большевицкой властью". А власовцы, похоже, считали, что лучше никакой России, чем Россия большевистская. Этого не смогли понять и не хотят до сих пор усвоить ни постсоветские прекраснодушные либералы (не прекраснодушные это понимают и всячески стремятся развенчать память о войне), ни ортодоксальные ленинцы, ни, как это ни парадоксально, кипящая ненавистью к ним та часть русской эмиграции, именующая себя белой, которая тщится морально и исторически обесценить Великую Победу и оправдать власовщину. Даже беглый взгляд на сложную мотивацию эмигрантов, чье решение в меньшей степени было определено обстоятельствами личных перипетий судьбы (казаки и некоторые другие), связавших себя с власовцами, показывает: размежевание за некоторыми исключениями прошло именно по линии: либералы и почвенники. Для либералов, как и для пламенных ультралевых большевиков, важнее соответствие устроения государства некой универсальной доктрине, для почвенников – сохранение вечного Отечества, даже при "неугодном государстве". Не будем судить солдат власовской "армии" по отдельности – среди них оказались не только банальные предатели, но и несчастные, морально сломленные люди со сложнейшей личной судьбой. Но сам генерал Власов подлежит суду историческому, ибо взял на себя ответственность за других и предлагал им историческую цель. И приговор ему уже вынесен. В истории он останется предателем, помогавшим врагу терзать и убивать Родину-мать. Не менее важно дать ответ поклонникам и адвокатам Власова из русского зарубежья. Они желали победы оккупантам и поражения собственному правительству – точно повторяя подход и мышление В.И Ленина в 1914 году. Сам Власов в пропагандистских обращениях обосновывал свою измену разочарованием "в большевицкой власти", которая "не оправдала те чаяния, которые с ней связывали.". Именно с позиций "белого" патриотизма А. Власов более всего и развенчивает себя сам. Как белый патриот мог иметь "чаяния" в идеях революции, которые именно в начале в наибольшей степени содержали и демонстрировали антихристианские и антирусские цели? Пожалуй, лишь генерал Краснов с его казачьей армией могут вызвать скорбное сострадание их судьбе – быть раздавленными жерновами истории, – для них гражданская война не кончалась. Столь же абсурдны, сколь морально удручающи рассуждения о лучшем исходе для русских в случае завоевания фашистской Германией. Гитлер имел план "Ост": сокращение европейского населения СССР, то есть русских, белорусов и украинцев – славянских народов – на 40 процентов, насильственное перемещение рабской рабочей силы. Также смешны и рассуждения теоретиков Народно-трудового союза о временности союза с Гитлером и будущей борьбе жалких формирований Власова (танки и пушки откуда возьмутся?) уже против рейха и его колоссальной военной машины. Даже если бы СССР, освободив свою собственную территорию, заключил бы сепаратный мир с гитлеровской Германией, то у Германии оставалась еще под полным контролем не только своя достаточная сила, но и совокупная мощь всей Европы, поставленной на службу рейха. Чтобы ее сломить до конца, потребовались десятки миллионов жизней и четыре года невиданного духовного и предельного физического напряжения. И, наконец, главное, нравственная и мировоззренческая сторона вопроса: исторически невозможно оправдать попытки развязать войну гражданскую в ходе войны Отечественной. Ибо против чужеземцев, пришедших превратить нацию в рабов, "сожрать ее пшеницы груды и высосать ее моря и руды", любой народ во все времена сражается только и только за Отечество, какие бы символы ни были на знаменах. Народно-трудовой союз (НТС) – зарубежную эмигрантскую опору власовцев – некоторые сегодня в России пытаются представить рупором всей старой русской эмиграции. Но, по свидетельству Н.И. Толстого, внука великого писателя, выросшего в русской среде довоенного Белграда, 80–85 % эмигрантов, ненавидя большевизм, сочувствовали Красной Армии, потому что страстно переживали за Родину, которую топтали чужеземцы. "Пораженцев" было не более 15–20 %. Они-то в "холодной войне" и стали на сторону "мировой закулисы", как и сам НТС, который поначалу объединял пламенных патриотов России. Их деятельность именно после мая 1945-го стала исторически абсурдной. В это время самые прозорливые уже понимали подоплеку мировых процессов и чувствовали, что после Великой Отечественной войны Запад боролся не с коммунизмом, который остался лишь инструментом соблазна для постколониального мира, а с геополитически преемственным ареалом исторического государства Российского. Это обрекало все заграничные русские структуры с политическими целями вольно или невольно оказаться под колпаком западных спецслужб. Как бы искренни ни были их члены, эти организации и их деятельность против СССР не только не могли способствовать "освобождению" России от "большевизма", но, став инструментом могущественных антирусских сил, лишь помогли обрушить ее с трудом устоявший каркас. Однако тезис, что не русский народ, а лишь "большевики" и подневольные сражались с фашизмом за мировое господство, продолжает внедряться в сознание в течение десятилетий, чему служит и проникшая в посткоммунистическую Россию пропаганда НТС. В такой интерпретации "ярость благородная" обессмыслена, а война перестает быть опорной точкой национального сознания, ибо у русских в XX веке вместо национальной истории остается лишь погоня за ложными идеалами. Хотя сами стратеги западной политики хладнокровно оценили, что война стала Отечественной, изменила сознание в коммунистической России и воссоединила в душах людей, а, значит, потенциально, и в государственном будущем разорванную, казалось навеки, нить русской и советской истории. При исследовании процессов в общественном сознании нельзя обойти тот факт, что в годы Отечественной войны в ВКП (б) вступила огромная масса людей, по своему происхождению и сознанию (крестьяне) отличавшаяся от ранних большевиков, замышлявших мировую революцию в женевских кафе, для которых Россия была "вязанкой хвороста" в великом пожаре планетарных классовых битв. Второе "советско-партийное" поколение значительно выхолостило ортодоксально-марксистские основы воззрений на отечественную историю и развитие мира, ибо связало с коммунистическими клише собственный традиционализм. Они инстинктивно искали совмещения с марксизмом естественного побуждения человека созидать на своей земле, а не разрушать ее во имя всемирных революционно-прогрессистских абстракций. Строительство "коммунизма" парадоксально стало "продолжением" русской истории, что вызвало бы (доживи они) ярость Ленина и Троцкого. Этому второму советско-партийному поколению менее всего за весь XX век было свойственно "западничество" в какой-либо форме. Благодаря этому военному поколению. был смещен акцент с "внутренней классовой борьбы" на единственно возможный тогда (вместо русского) "советский" патриотизм. Именно это, в сочетании с осязаемыми итогами Великой Победы, не устраивало Запад. Западу было чего опасаться. Российское наследие было препарировано и инкорпорировано в советскую государственную доктрину, уже сильно отличавшуюся от замыслов пламенных революционеров ленинско-бухаринско-троцкистского типа. Многие работы основоположников были заперты за толстыми стенами ИМЭЛа. Третий Интернационал в итоге оказался в гостинице "Центральная" под домашним арестом, в партии наметилось негласное противоборство национально-державной и космополитической линий, за которым пристально следили спецслужбы США, а также внутренние носители антирусского начала. Как ни малы и объективно ограничены ни были эти колебания в рамках господствовавшей идеологии, одна лишь возможность выживания не то что ростков – семян русского самосознания таила страшную опасность для антирусского проекта XX века. Его творцы чувствовали себя спокойно лишь при полном вытравливании этих семян. Сколько бы русские ни спорили о войне, суждения и деятельность титанов западноевропейской политики – Черчилля, де Голля и других, вся западная стратегия и, наконец, обширная зарубежная литература по международным отношениям свидетельствуют: после мая 1945 года Советский Союз в западном мире рассматривался как "опасная", а сочувствующими силами мира – как обнадеживающая геополитическая предпосылка к потенциальному восстановлению России. В общественном сознании противостояние Запада и СССР после войны намеренно было сведено исключительно к демагогии о борьбе коммунизма и демократии. Это было нужно для того, чтобы потом обосновать правомерность замены итогов Второй мировой войны, которую СССР выиграл, на итоги "холодной войны", которую СССР проиграл, причем проиграл в роли носителя коммунистической идеи.