Дашковой нравилось экономить. Бережливость в столе и платье отвечала не только обстоятельствам жизни, но и личным вкусам княгини. Положить в карман шкурку от лимона или спороть с изношенного платья драгоценности было для нее естественно. Кожура пригодится от моли, а жемчуг и золотые позументы не выбрасывают.
Но почему, получив так много от щедрот венценосной подруги, она продолжала настаивать, будто едва сводила концы с концами? Сказалась и общая для русских вельмож XVIII столетия любовь пожаловаться на бедность, особенно ею отличался дядя нашей героини, канцлер Воронцов. И чувство восхищения, которое княгиня испытывала по отношению к самой себе, желая думать, что всего добилась своими руками. Но был еще один момент, который ухватил Дидро. Разговаривая о корсиканском революционере Паскале Паоли, который поднял восстание на острове, чтобы освободиться от французского господства, был разгромлен и бежал в Англию, Екатерина Романовна заметила: "Бедность есть лучший пьедестал подобного человека". Нужда лишний раз доказывала, что политического деятеля нельзя купить. Поэтому в "Записках" постоянно подчеркивалось собственное бескорыстие героини.
Дашкову раздражало, что императрица больше не смотрит на нее такими глазами. Вернее, видит иное. Их прощание в 1764 году было очень холодным. 1 марта новый британский посол сэр Джордж Макартни доносил в Лондон: "Княгиня Дашкова… перед отъездом имела честь целовать руку императрице и проститься с нею; ей уже давно был запрещен приезд ко двору, но ввиду того обстоятельства, что она уезжает, быть может, навсегда, ее величество, по ходатайству Панина, согласилась принять ее. Прием был такой, как она и должна была ожидать; то есть холоден и неприветлив; кажется, все рады ее отъезду".
18 марта дипломат добавил: "Те, кто желал добра и Панину, и его фаворитке, советовали ей покинуть Петербург; пока" государыня "еще сохраняет некоторую доброту по отношению к ней". Значит ли это, что сначала княгиня намеревалась остаться? Что пять месяцев ждала, когда императрица поправит ее финансовое положение? В таком случае медлительность Екатерины II при оказании помощи была намеренной. Дашковой показывали на дверь.
Глава восьмая.
ПУТЕШЕСТВЕННИЦА
В Москве, во время заговора Хитрово, княгиня желала лучше погибнуть, чем разменивать "темные", пустые дни. Но судьба приготовила ей "череду безрадостных лет", уже не озаренных ни теплотой супружеской привязанности, ни страстной близостью с подругой. Без сомнения, кончина на пике славы стала бы лучшим завершением. Но за пределами легенды о Дашковой - юной женщине в гвардейском мундире - лежали четыре десятилетия, полные событий, встреч, путешествий и, наконец, найденного применения обширным способностям.
"В своем роду не последняя"
"Все эти четыре-пять лет, от смерти мужа до поездки княгини за границу в 1769 году, не представляются интересными для биографа, - писал в конце позапрошлого века В.В. Огарков, один из наиболее цитируемых исследователей жизни Дашковой. - Все это время она не играла никакой роли… жила большей частью в имениях, посещала родных и… самым мещанским образом копила деньги".
Воистину мужской взгляд! Заниматься хозяйством и воспитывать детей - вряд ли достойно внимания. Сама княгиня, повинуясь заявленной логике, уделила четырем годам опалы не более полутора страниц "Записок". Как и большинство мемуаристов, Дашкову притягивал собственный выход на сцену. Возня за кулисами не считалась достойной. Но чтобы понять личность, необходимо перевернуть реквизит в гримерке.
Сделаем это.
Поселившись в Первопрестольной, княгиня вела в высшей степени экономный образ жизни. Она продала "вороной неаполитанский цуг лошадей" - слишком дорогой и породистый, чтобы тащить его в деревню. А также "липовые кронные деревья хорошей фигуры", поднявшиеся "в подмосковной вотчине сельце Михалкове", о чем извещалось через газету. Большой господский дом грозил разрушением, и Дашкова приказала мужикам выбрать из него крепкие балки, чтобы срубить жилище поменьше. К весне 1766 года оно было готово, и наша героиня переселилась в него.
Но самая удивительная метаморфоза произошла с ее московским домом. "Моя свекровь, находя, что вследствие какой-то ошибки при совершении купчей на дом, приобретенный ее покойным мужем, она имеет право располагать им по своему усмотрению, подарила его своей внучке Глебовой, вследствие чего у меня не стало больше пристанища в городе, - вспоминала Екатерина Романовна. - Я не только не жаловалась на это, но решила не произносить при моей свекрови слова "дом", и только этой деликатностью отомстила ей за ущерб, причиненный ею моим детям… Три года спустя моя свекровь, которой понадобилось временно оставить, вследствие каких-то переделок, свои покои в монастыре, куда она удалилась после смерти сына, не добилась разрешения жить в доме своего зятя Глебова и поместилась у меня, в доме, смежном с моим и очень выгодно купленном мною в предыдущем году".
Что тут правда? Анастасия Михайловна, мать князя Дашкова, действительно удалилась в монастырь. По обычаю, пожилые, состоятельные люди выкупали для себя кельи, где заканчивали дни под присмотром собственных слуг или братии. Свой особняк у Никитских ворот княгиня продала, а не подарила в апреле 1768 года зятю Ф.И. Глебову за "три тысячи рублев". Прежде эта московская усадьба принадлежала князю В.Н. Репнину, который еще в 1743 году продал его вдове Ивана Петровича Дашкова. Никакой ошибки в купчей не было: Анастасия Михайловна совершила сделку сама, на свое имя, уже после смерти мужа, следовательно, являлась хозяйкой.
Глебов был женат на сестре Михаила Дашкова - Александре, к моменту сделки уже покойной. Супругам принадлежал дом и участок земли, примыкавший к усадьбе старой княгини. Для своей дочери, тоже Александры, Глебов решил прикупить владения бабушки.
Почему Дашкова называла куплю подарком? Четверть века назад Репнину были заплачены те же три тысячи. Но за прошедшие годы цена возросла, теперь дом мог стоить около десяти тысяч. Однако он "продавался" внутри семьи, для внучки, и бабушка взяла за усадьбу столько же, сколько отдала сама, без оглядки на время. Такая щедрость могла показаться невестке неразумной. Тем более что она привыкла считать особняк своим. "Дом, в котором я прежде жила в Москве, по моему мнению, принадлежал вместе с другим наследственным имением моим детям", - писала Екатерина Романовна.
Для такого взгляда были основания. В 1763 году после смерти дочери, княжны Анастасии, убитая горем мать перебралась на время жить к брату генералу Николаю Леонтьеву в Хлыновский переулок. Наша героиня пишет, что они с мужем "уговорили княгиню переехать с печального пепелища". Молодая чета осталась у Никитских ворот, что, впрочем, не означало, будто дом отошел к ним. Юридически он все еще принадлежал старой барыне.
Формально Анастасию Михайловну нельзя упрекнуть "за ущерб, причиненный детям" сына, - родовое имущество отца перешло к ним. Кроме того, невестка и сироты отнюдь не лишались "пристанища в городе", так как рядом с домом свекрови у них был собственный. Участок для него приобрел в 1753 году молодой князь Дашков. Именно этот дом, принадлежавший некогда Михаилу Ивановичу, и являлся наследством детей.
Уже через год после переезда Дашковой в старую столицу был готов новый, небольшой, господский дом в Михалкове - пристанище на лето. А в Первопрестольной появился участок земли на Большой Никитской, где княгиня "велела построить деревянный дом до поры", пока не будет "в состоянии возвести каменный". Таким образом, в момент оформления купчей с Глебовым свекровь никак не могла считать невестку бесприютной.
Уверения: "Я не только не жаловалась"; "Я нисколько не сердилась на свою свекровь"; "Лично для меня в этом не было большой потери" - вступают в противоречие с твердым выводом: "Она поступила несправедливо". Но еще более контрастен с тоном мемуаров поступок самой Екатерины Романовны. Наша героиня тоже продала дом. На участке мужа. Глебову. За бесценок.
Купчая от 28 ноября 1768 года гласит: "Двора Ея Императорского Величества штате дама ордена святыя Екатерины кавалер вдова княгиня Екатерина Романова… Дашкова; в роде своем не последняя продала… кавалеру генерал майору… Федору Иванову сыну Глебову.. дворовое свое и хоромное строение и с белою землею… а взяла я княгиня у него Глебова за оное свое дворовое строение и с белою землею денег десять рублев".
Что это? Насмешка или описка? Следует согласиться с мнением Е.Н. Фирсовой: не свекровь подарила внучке свой дом, а Дашкова почти подарила землю. Исследовательница деликатно опускает мотивы подобного шага. Екатерина Романовна гиперболизировала и тем самым высмеяла поступок свекрови - вообще не взяла денег. Глебову фактически бросили дом и землю в лицо. Подобный шаг не свидетельствовал ни о нужде, ни даже об экономии. После подарка из казны в 20 тысяч рублей Екатерина Романовна могла себе позволить широкий, вельможный жест. А вот имела ли на него право?
Когда-то она с гневом отвергла идею продать поместья детей, чтобы оплатить долги мужа. Теперь не продавала - выбрасывала часть их наследства, чтобы проучить Глебова. Дать оплеуху. Но за чей счет? После смерти отца дом у Никитских ворот принадлежал сыну и дочери. Усадьба же на Большой Никитской - самой княгине.
Для того чтобы осуществить сделку, Екатерина Романовна должна была опереться на указ императрицы, разрешавший ей как опекунше распоряжаться наследством сирот. То же самое следовало сделать и при продаже "сельца" Михалково. Собираясь за границу, княгиня в 1769 году рассталась и с этой усадьбой, отдав ее Никите Ивановичу Панину для брата Петра, который вторично женился. Между тем Михалково в документах обозначалось словом "вотчина" - то есть родовое земельное владение, передававшееся от отца к сыну.
Итак, "не прибегая к помощи казны и не касаясь имения детей"…
Жила ли свекровь у невестки? "Три года спустя", когда затеялся ремонт в кельях, наша героиня была за границей. Описание "смежного" дома очень напоминает два строения у Никитских ворот: в прошлом матери и сына Дашковых, а ныне - Глебовых. Разные редакции дают разные трактовки поведения зятя: от "не имел свободных покоев", до "не пустил жить к себе". И столь же по-разному определяют пристанище вдовы: от "у меня", до "по соседству со мной". Беда не только в казусах переводов. Собственный стиль княгини темен. Скорее всего, Анастасия Михайловна поселилась не в своем старом доме, а в прежнем особняке сына, располагавшемся неподалеку от новой усадьбы Дашковой. То есть у Глебовых же.
"Отрекла ее от своего дому"
Этот случай рисует непростые отношения Екатерины Романовны с кланом покойного мужа. В родной семье княгини тоже кипели страсти. Ни дядя, ни тетка, ни отец, ни навечно обиженный брат Семен не шли на сближение. Исключением оставался Александр - "наш моралист", как называла его Дашкова.
В письмах к нему она жаловалась на грусть после смерти мужа, "приступы ипохондрии", "черную меланхолию". Брат ратовал за семейное примирение. Просил вернувшегося в Россию дядю Михаила Илларионовича пособить с прощением отца для беспутной мятежницы. Ее уговаривал повиниться. Стороны отказывались. "Я пересмотрела все свои действия и не нашла ничего обидного для отца", - писала ему Дашкова. Дядя уверял, что любое ходатайство перед Романом Илларионовичем "было бы без успеха".
"Если я еще не написала отцу с просьбой простить мои так называемые прегрешения, - рассуждала княгиня 26 января 1766 года, - то… лишь потому, что боялась потерять уважение и его, и моих любимых братьев… Поскольку отец считает, что я нахожусь в нужде и мне необходимо прибегнуть к чьей-либо помощи или просить о благодеянии, то представьте, как будут восприняты мои неожиданно предпринятые шаги". Дашкова была очень горда.
Только уехав за границу, она решится написать отцу. "Сделайте мне сию несказанную милость, уведомив меня… что я не лишена Вашей отеческой милости". Постепенно батюшка смягчится. Время лечит. Еще до отъезда княгиня восстановила формальные отношения с тетей и дядей. В ноябре 1766 года бывший канцлер сообщал племяннику: "Княгиня Дашкова… проформа была у нас с визитою". А ведь совсем недавно тетка Анна Карловна писала Семену в Берлин, что "отрекла ее от своего дому" за "беспутное поведение".
В 1766 году уже все жили в Москве: и уволенный от службы бывший канцлер, и вернувшийся из-за границы Семен, и сестра Елизавета. Последняя в феврале 1765 года вышла замуж за 44-летнего статского советника А.И. Полянского - человека "достойного и тихого", с которым, по словам Семена, "несчастлива не будет". До увольнения из армии Полянский служил секунд-майором в лейб-гвардии Кирасирском полку, которым еще недавно командовал князь Дашков. Значит, был известен семье: по традиции старшие офицеры посещали дом командира. "Романовне" приискали мужа в своем кругу. Наша героиня должна была его хорошо знать.
Теперь "молодые" собирались в столицу. "Сестра еще не уехала, - докладывала княгиня Александру. - …Боясь повредить ее делам, я не осмеливаюсь бывать у нее, так что только она меня навещает". Эти слова показывают, что Дашкова считала себя не просто опальной, а поднадзорной. Свидания с ней могли дурно сказаться на близких. Княгиню раздражало такое положение, она даже советовала брату не приезжать из Гааги в Россию. "Не одобряю Ваше желание, - писала она в мае 1766 года. - Имея какой угодно ум и способности, тут ничего нельзя сделать, т. к. здесь нельзя ни давать советы, ни проводить систему: все делается волею императрицы и переваривается господином Паниным… Маска сброшена… никакая благопристойность, никакие обязательства больше не признаются".
Несмотря на ее уговоры, старший из братьев Воронцовых явился домой - его карьера пока складывалась успешно - и сразу принялся всех мирить. Он нашел лучший способ сплотить клан - отстаивание семейных финансовых интересов.
15 февраля 1767 года в Москве умер отставной канцлер Михаил Илларионович Воронцов. Пережив батюшку всего на два года, в феврале 1769-го, скончалась Анна Михайловна Строганова. Встал вопрос о приданом покойной, на которое Строганов, по мнению Воронцовых, не имел права. Для обоснования этого постулата Александр привлек сестру Екатерину. В своем "Мнении" молодой дипломат перечислял имущество, вернувшееся к Воронцовым: заводы, финляндское имение, дома в Петергофе и Москве, драгоценности, платья, мебель, кружева, часы, книги и эстампы. Екатерина Романовна рассуждала в особой записке, что кузина, "живучи и умерши в доме матери своей, все тут и оставила".
Объективно Дашкова помогла родне, хотя считала Строганова своим другом, а Анну недолюбливала. Но дело есть дело. И деньги есть деньги. Тетка, братья и отец должны были теперь если не простить, то принять блудную дочь в лоно семейства.
"Воспитание совершенное"
Заранее известно, что Екатерина Романовна не была счастливой матерью. А Павел и Анастасия - счастливыми детьми. Они обманули ожидания княгини. Но и обманулись сами, пойдя против ее воли. Корни этого взаимного несчастья в "хваленом материнском воспитании", о котором так пренебрежительно отозвалась Екатерина II, мол, "и сын, и дочь вышли негодяи".
Резкость характеристики не поможет разобраться в случившемся. В настоящий момент опубликовано множество источников, от писем до статей княгини, которые позволяют судить о теоретических взглядах Екатерины Романовны на вопросы воспитания. Она считала личное участие родителей в "надзирании" за детьми главным залогом нравственного здоровья последних. Бичевала пристрастие к иностранным гувернерам, настаивала на предпочтительности нравственного начала перед узко образовательным.
В эпоху Просвещения многие задавались целью воспитать "совершенного человека". Предлагались разные педагогические теории, из которых идеи Джона Локка и Жан Жака Руссо оказали на европейскую практику наибольшее влияние. "Совершенное воспитание", по словам княгини, состояло из физического, нравственного и классического (школьного). Первое служило развитию тела, второе - души, третье - ума. Такое разделение позаимствовано у Локка из его трактата "Мысли о воспитании" 1690 года. В России эта книга появилась только в 1759 году и сразу же была взята княгиней на вооружение. "Трудно себя ласкать надеждою от истощенного и слабого тела увидеть действие великого духа", - писала Екатерина Романовна. В тот момент идеи физического развития детей еще только начинали торжествовать над идеями ограждения от грубого мира. Другой выдающийся русский педагог, приноравливавший европейские системы к отечественной почве, И.И. Бецкой, писал, что детям нужно разрешить "бегать по песку, по кочкам, по пашне, по горам и крутым местам, ходить иногда босиком по каменному полу в стуже и с открытою головою и грудью".
Не правда ли, похоже? Причина этой близости - единый источник, из которого черпали свои методы и Дашкова, и Бецкой. О физической стороне воспитания много писал Руссо. Иван Иванович руководил Шляхетским корпусом, Смольным монастырем, воспитательными домами в Петербурге и Москве. Но в мемуарах нашей героини он появился только как "дурак" или "сумасшедший". Отношение к этому вельможе показательно - Дашкова не желала говорить о людях, занимавшихся тем же, чем и она. Самим фактом своего существования те посягали на ее исключительность.
"Нравственное воспитание выполняется, когда детей к терпению, к благосклонности и к благоразумному повиновению приучишь, - рассуждала Екатерина Романовна, - когда вперишь им, что правила чести есть закон; когда… впечатляешь в нежные сердца их любовь к правде, любовь к Отечеству, почтение к законам церковным и гражданским, почтение и доверенность к родителям и омерзение к эгоизму".
Миссис Элизабет Картер, видевшая княгиню в Англии в 1770 году, писала: "Она очень внимательно относится к образованию сына и сказала ему однажды, что лучше даст свернуть ему шею, чем увидит поступающим недостойно памяти отца". Здесь дети становятся не столько атрибутом материнства княгини, сколько атрибутом ее вдовства, при котором суровость оправдывалась ссылкой на авторитет покойного. А сам покойный представал идеалом.
Нет сомнения, что Дашкова много размышляла о трудностях воспитания "совершенного человека" в далекой от идеала стране. Она говорила в 1805 году Кэтрин Уилмот: "Я была удостоверена, что на четырех языках, довольно мною знаемых, читая все то, что о воспитании было писано, возмогу я извлечь лучшее, подобно пчеле, и из частей сих составить целое, которое будет чудесно".
Склонная к дидактике, Дашкова предпочитала называть цель воспитания, а о средствах рассуждала скупее: "Воспитание более примерами, нежели предписаниями преподается. Воспитание ранее начинается и позднее оканчивается, нежели вообще думают".