Чтобы познакомиться с немногочисленными студентами академической гимназии, княгиня установила их понедельное дежурство при своей особе с восьми часов утра до семи вечера. Согласно ее мемуарам, в момент вступления в должность их было только двое. На самом деле около тридцати. Выгнав нерадивых, Екатерина Романовна утроила прием и постепенно довела число юношей до девяноста. Повысилась и плата за их содержание: прежде родные вносили 60 рублей, теперь - 80. Княгиня считала, что наиболее способные могли бы впоследствии стать профессорами, а остальные - поступить на государственные должности. Именно поэтому следует увеличить финансирование гимназии из казны, писала Дашкова ненавистному Вяземскому.
В вопросах денег княгиня всегда была очень строга. Когда Тобольское наместничество, испросив для себя трех выпускников, решило, что юношей направят в Сибирь на академические средства, княгиня просто выдала студентам аттестаты об окончании гимназии. Каждый волен был позаботиться о себе сам.
На просьбы вдов академиков оказать финансовую помощь мадам директор неизменно отвечала отказом. А то ведь были не рядовые профессорши - жены Д. Бернулли и Г.Ф. Миллера, исследователей с европейскими именами, много сделавших для развития отечественной науки. Возможно, княгиня вспоминала молодость и свое горькое вдовство. Между тем сама Дашкова выпуталась из долгов отнюдь не благодаря личной экономии, а с помощью пожалований императрицы. Теперь подобного шага ждали от нее. Но Екатерина Романовна уже уверовала в собственные рассказы и действовала, исходя из заявленной роли.
Обе вдовы попросили годовое жалованье на покрытие расходов по похоронам и устройство семейных дел, но получили двухмесячное, причитавшееся за то время, пока скончавшиеся находились еще на службе. Утилитарный подход. Так кто выжимал шкурку от лимона? В 1789 году не удовлетворенные решением вдовы обратились к императрице и получили помощь. После чего в дневнике А.В. Храповицкого появилось много неприятных высказываний государыни о скаредности подруги.
Однако именно Дашкова ввела скромный пенсион для престарелых служителей академии, чей заработок не превышал 300 рублей. Ликвидировав ставку преподавателя музыки с жалованьем 800 рублей в год, она создала из нее две по 400 рублей для учителей английского и итальянского языков. Был случай, когда два преподавателя обратились к мадам директору с просьбой помочь дровами. Стояла зима 1784 года. Резолюция княгини гласила: выделить каждому по 8 рублей 50 копеек на покупку пяти саженей дров по цене 1 рубль 70 копеек. Тут вся Екатерина Романовна, замечает исследователь, - скорость решения, забота о людях, точное знание мелочей, контроль за каждой копейкой. Согласимся: контроль. Если бы княгиня могла сама сжечь дрова и раздать просителям тепло, точно определив, сколько градусов расходовать на каждую комнату, она бы так поступила.
Служащие академии - те же дети. В шаге Дашковой много заботы, но нет уважения. Вдруг они решат греться водкой? Или купят дрова по два рубля за сажень? Нет, за ними нужен глаз да глаз. Особенно когда академическое юношество вырывается за границу.
Именно Дашкова завела традицию отправлять российских студентов в Геттингенский университет в Германии. Почему не в Эдинбург, как собственного сына? Возможно, она все-таки была невысокого мнения о русской колонии под руководством Робисона. Или считала, что юноши по своим знаниям не готовы к высшему учебному заведению, где "гораздо строже экзаменуют". Дашкова лично определяла стипендию, которая высылалась посеместрово, только после того, как пансионер вышлет отчет о предыдущей работе, заверенный профессорами. В гимназии княгиня ввела два экзамена в год, на которых обязала присутствовать академиков. Сама мадам директор неизменно слушала студентов и весьма резко отчитывала за неудовлетворительные ответы. Отличившихся премировали книгами. За время директорства Дашковой четверо из выпускников отправились в Геттинген. Трое из них, возвратившись, стали академиками.
При всей любви приобретать и беречь, наша героиня предпочитала коммерческую деятельность неразумному скопидомству. Книжная лавка академии была затоварена. Княгиня снизила цены на 30 процентов, и вскоре полки оказались пусты. Для типографии были куплены новые шрифт и пресс. Постепенно издательская деятельность стала приносить доход. Для этого принимались заказы от частных лиц. Чтобы не путать их с собственными публикациями, был впервые установлен академический гриф: "Иждивением императорской Академии наук".
Академия много была должна. Еще больше задолжали ей. А Дашкова долгов не любила. За первые же полгода директорства она отдала заимодавцам более восьми с половиной тысяч рублей. А за вторую - сумела выбить 15, 5 тысячи рублей долгов. Даже Н.И. Новиков, обычно весьма неаккуратный, прислал требуемую сумму - 839 рублей 11с половиной копеек.
В июле 1783 года Екатерина Романовна инициировала строительство нового корпуса академии на стрелке Васильевского острова, между Кунсткамерой и зданием Двенадцати коллегий. Академия наук должна была представлять из себя тринадцатую. Это вполне соответствовало представлению о посте директора как о министерском. Позднее Бентам скажет о Дашковой как о "министре императрицы по ученым делам, которому иногда есть много что сказать". Княгиня предполагала, что это здание обойдется в 90 тысяч рублей - 72 тысячи выдаст казна, а 18 тысяч - само учреждение. Императрица согласилась и даже предложила одного из своих любимых архитекторов - Джакомо Кваренги. Правда, распределение средств стало иным: 65 тысяч рублей дала казна, а 25 тысяч были взяты из "экономических" денег. Не поладила мадам директор и с зодчим. Она по своему обыкновению решила вмешаться в проект и украсить строгое классическое здание окнами "венецианского типа". Кваренги взбунтовался. "Если постройка должна быть закончена согласно утвержденному проекту, то это один разговор, - писал он в марте 1786 года. - Если же проект должен быть изменен согласно Вашим идеям, то, в таком случае, я не буду далее руководить постройкой".
Погасить конфликт не удалось. Строительство и отделка продолжались до середины 1790-х годов под неусыпным контролем самой княгини. Она каждый день, а иногда два раза на дню, бывала на работах, сама поднималась на крышу, строго следила за расходом материалов. "Когда она… карабкалась по лесам, ее можно было принять скорее за переодетого мужчину, чем за женщину, - вспоминал о своих детских впечатлениях Ф.Ф. Шуберт, сын немецкого астронома Ф.И. Шуберта, посещавшего нашу героиню на стройке. - Что она, естественно, все знала лучше, чем другие, само собой разумеется!"
Здание получилось красивым, но несколько эклектичным. Однако в этой истории примечательно другое: княгиня отнеслась к возведению корпуса академии так же, как к собственному дому. В Москве она не поладила с В.И. Баженовым. "Моя сестра, которая думала, что имеет прекрасный вкус, - с сарказмом замечал Семен Воронцов, - вела себя очень странно и принуждала архитектора Баженова, навязывая ему свои идеи и не заботясь о том, соответствуют ли они замыслу". Результатом опять стал конфликт, хотя дом получился великолепным.
Марта Уилмот писала, что княгиня сама и каменщик, и животновод, и хирург. Прокладывает дорожки, учит мужиков класть раствор. "Она начала с четырьмя-пятью рабочими, а закончила, заставив работать всех, - доносил Александру Воронцову его друг Лафермьер, о создании ландшафтного сада в имении Андреевское. - Она сама - главный работник и не терпит, чтобы кто-нибудь был праздным зрителем".
Этими строками принято восхищаться. Но фанатичная приверженность к труду вкупе с желанием "заставить работать всех" - не свидетельство здоровой психики. Такие поступки давали пищу для сплетен, будто бы княгиня в своем селе Кирианово не сажает гостей за стол до тех пор, пока те не положат ряд кирпичей в строящейся колокольне, и принуждает трудиться на себя чужих слуг и лошадей. Возможно, кто-то в охотку и помахал мастерком. Возможно, чьего-то кучера и попросили помочь перекидать мешки с песком. Нет дыма без огня. Но в рассказах о княгине он так густ, точно палят сырые дрова!
Без вины виноватые
Вдогонку злосчастному Домашневу продолжали лететь громы и молнии. В марте 1783 года на заседание конференции по приказу Екатерины Романовны внесли ящики с книгами "непристойного и развратного содержания", которые ее "предместник" заказал для библиотеки академии. Это оказались парижские издания Вольтера, Лафонтена и Боккаччо с "фривольными" гравюрами. Впрочем, академик Я.Я. Штелин назвал их "превосходными гравюрами на меди". Из каталога выбрали книги, отсутствовавшие в библиотеке, за остальные Домашневу предложили заплатить из своих денег. Однако княгиня не стала дожидаться развязки и сожгла развратные книги у себя дома, из-за чего чуть не приключился пожар.
Домашневу поставили в вину даже "два термометра", якобы унесенные им домой из Академии наук. Но самым нелепым было "похищение" механических игрушек великого князя Александра Павловича, якобы забранных в академию и невозвращенных… "А! Княгиня Катерина Романовна! - писал бывший директор. - Вам ли возводить на меня, что я расхитил всю Академию! Вам!.. судить о моей власти по мере Вашей… Вы приказали подать на меня доносы, и Ваша над теми людьми власть и Ваше настояние, чтоб они то… под опасением гнева Вашего сделали. Некоторые из них меня слезами просили простить им плачевную необходимость".
Вина Домашнева состояла только в том, что он был креатурой Орловых. "Если б под другим только именем рассказать ей произведенные ею со мной приключения, она бы сама от того ужаснулась", - заключал бывший директор о Дашковой.
В то самое время, когда княгиня сожгла "фривольные" гравюры, она на академические деньги и для академической лавки купила тысячу экземпляров "Душеньки" старого друга Богдановича - поэмы, далеко не во всем пристойной.
Конфликты в академическом окружении оказались не менее часты и не менее остры, чем при дворе. Самый громкий был связан с именем адъюнкта В.Ф. Зуева, ученика П.С. Палласа. Молодой ученый с опозданием представил журналы своей экспедиции. Княгиня, зная, что Зуев занимается дополнительной работой вне стен ее учреждения, сочла задержку результатом побочных заработков и объявила об увольнении сотрудника "для примеру другим". Ее резолюция гласила: "Невозможно предположить, чтобы подчиненные… могли располагать своим временем… и поступать на службу в другие департаменты".
В декабре 1783 года по другому поводу княгиня писала брату Александру: "Только не допуская подобного обращения, могу я держать моих подданных в подчинении". Важное слово. Позднее, в беседах с Мартой, Дашкова точно так же назовет своих крепостных. Служащие, по мысли княгини, не имели права совмещать занятия в академии с другими должностями. Корни подобного убеждения - в осознании себя маленьким монархом. Имея интересы, работу и связи на стороне, сотрудники разрушали иллюзию замкнутого мирка, где глава учреждения - царь и бог. Зуев, например, имел наглость заявить, что служит "в моем отечестве больше из чести, чем из денег".
Знакомая история. Между тем адъюнкт не делал ничего не дозволенного, его официально привлекли к преподаванию "естественной истории" в Комиссии народных училищ, где готовили будущих педагогов для школ. В 1783 году Зуеву положили жалованье размером 400 рублей, до этого адъюнкт откровенно бедствовал.
Он происходил из крестьян Тверской губернии, окончил гимназию при Академии наук, стажировался в Лейденском и Страсбургском университетах, где защитил диссертацию. По инициативе Домашнева и отчасти на его средства молодой ученый был отправлен в очередную экспедицию - на юг России. Конференция академии не поддержала эту идею, и на половине дороги Зуев остался без денег. Тем не менее он выкрутился, занимал, где мог, привез в Петербург большую коллекцию семян, 89 сосудов с рыбами Днепра, Черного и Мраморного морей, карты городов, гербарии, коллекции кораллов, описания степных курганов и зарисовки каменных баб. Эту экспедицию Дашкова назвала "нелепой".
По возвращении конференция затребовала от ученого счета и пришла к выводу, что он перерасходовал 159 рублей, которые решено было взыскать из его жалованья. Последнее и так выплачивали только в половинном размере, удерживая за обучение в Германии. Между тем на поездку по югу страны пошло 1640 рублей, а сама академия вручила Зуеву только 300. Естествоиспытатель оказался в долгах как в шелках и до 1783 года, пока не был принят в Главное народное училище, не знал, чем их отдавать.
Заступничество Палласа еще больше возбудило Дашкову против Зуева. Директор подозревала академика в создании дублетных минералогических коллекций и продаже части экземпляров за границу. Этот "безнравственный, беспринципный и корыстный человек" был особенно неприятен тем, что мог дать императрице дополнительные сведения о жизни академии.
Географ обратился к императрице, которая и распорядилась восстановить Зуева на службе. Казалось, конфликт исчерпан. Но наша героиня не могла быть довольна. Когда в октябре 1784 года возник спор между адъюнктами и академиками, княгиня встала на сторону молодых ученых. Конференция приняла решение не рассматривать трудов адъюнктов без предварительного рецензирования и одобрения академиков. Но Екатерина Романовна, вернувшись из длительного отпуска, отменила этот вердикт. "Слава часто бывает единственной наградой для труженика науки, - писала она, - зачем же посягать на его достояние?" Поступок в целом правильный. Старые ученые, основатели целых школ, склонны, встречая несогласие учеников, отказывать им в праве на публикацию и тем объективно тормозить науку. Но у конфликта была и иная сторона: после прошлогодней истории с Зуевым княгиня унизила академиков и поддержала молодых сотрудников, надеясь в будущем опереться на них.
Еще один спор был связан с закрытием старой химической лаборатории. Дашкова считала ее ненужной, а здание, вероятно, решила сдавать. Ученые, напротив, ополчились на директора, утверждая, что без лаборатории не обойдутся. Столкновение достигло такой остроты, что у Екатерины Романовны не выдержали нервы - она предложила голосование по вопросу о доверии директору. Это был беспрецедентный шаг. Княгиню назначили указом императрицы, и указом же она могла быть снята. Но если бы академики выразили ей недоверие, Дашкова написала бы прошение об отставке. Из всего собрания лишь двое - П.С. Паллас и А.И. Лексель - проголосовали против княгини. Один был недоволен историей с Зуевым, другой хотел прибавки к жалованью. Лабораторию пришлось оставить. Но Дашкова выиграла, продемонстрировав поддержку большинства.
Была ли это истерика? Да, вероятно. Но даже своим взрывным темпераментом княгиня красила новую должность. Ее предшественники - люди, хотя и образованные, но без полета - тлели, а не горели. Наша же героиня буквально искрила. Ей действительно хотелось, чтобы науки пустили корни в мерзлой петербургской почве. Постепенно воз сдвинулся с места и пошел в гору.
На заседании 3 июля 1783 года она обратилась к конференции с предложением, чтобы академики начали чтение публичных лекций "не только для студентов и гимназических учеников, но и для всех посторонних слушателей". Лекции должны были читаться на русском, благодаря чему, по мысли княгини, "науки перенесутся на наш язык и просвещение распространится". В апреле следующего года по указу императрицы в банк были переведены 30 тысяч рублей из "экономических" сумм. На проценты (1500 рублей) производились выплаты четырем профессорам-лекторам (по 375 рублей) "сверх жалования". Чтения начались в 1785 году и проводились ежегодно с мая по сентябрь по два часа два раза в неделю.
6 августа 1783 года Ф.У. Эпинусу по представлению Дашковой был пожалован орден Святой Анны. Впервые в истории России ученый получил государственную награду. Выбор кандидата был далеко не случаен. Именно в это время велась активная подготовка к школьной реформе. Эпинусом был составлен "План об организации в России низшего и среднего образования". Академия наук подготовила около тридцати учебников, многие из которых печатались в ее типографии.
По инициативе Дашковой академия выпустила полное издание сочинений М.В. Ломоносова, пятое и шестое издание его "Российской грамматики" и три издания "Краткого руководства к красноречию". Вторым изданием вышло "Описание земли Камчатки" П.С. Крашенинникова, продолжали публиковаться "Дневные записки путешествия по разным провинциям Российского государства" И.И. Лепехина. Велась подготовка к созданию атласов, возникли новые журналы. Буквально за год академия встряхнулась от сна - это был блестящий результат.
"Долг дочери - уступить"
Совсем не так победно обстояли дела в семье. 30 ноября 1783 года умер Роман Илларионович Воронцов. Это событие не нашло отражения на страницах "Записок". Тот факт, что отец ничего не оставил княгине по завещанию, говорил о многом. Он не простил 1762 года. А возможно, продолжал сомневаться, его ли Дашкова дочь. К несчастью, дети во многом повторяют родителей, даже если по молодости спорят с ними. Княгиня в отношении Анастасии вела себя очень похоже на Романа Илларионовича. Что обусловило сходный результат. Разрыв.
Щербининой исполнилось уже 23 года. По приезде в Петербург Дашкова через брата Александра и с согласия дочери начала хлопотать о расторжении брака. Казалось, семейство Щербининых "за". Однако обе стороны преследовали разные цели. Княгиня хотела разъезда, при котором супруги отказываются "брать друг после друга" наследство. "Они будут не первые, да и, конечно, не последние в сем казусе", - писал дядя. Но Щербинин-старший желал полностью освободить Андрея, чтобы тот вступил в новый союз и родил детей, "как я имею одного сына, и другой надежды нет оставить дому моему потомства". Однако Воронцов высмеял его: "Благосостояние нашего отечества, конечно, не потерпит оттого, что не будет от Андрея Евдокимовича потомков".
В самый разгар переговоров, в начале 1784 года, Щербинин-старший скончался. Что буквально перевернуло ситуацию. До сих пор Анастасия пребывала пассивной зрительницей. Но тут взбунтовалась. Постоянная экономия оказалась не во вкусе девушки. Ей хотелось праздников, развлечений, нарядов. А Дашкова использовала дочь в качестве бесплатного переводчика иностранных статей для академического журнала. Теперь, когда Андрей вступил в наследство, Анастасия решила покинуть родительский дом, который называла "тюрьмой", и съехаться с мужем.