Глава двенадцатая.
ЛИЦЕМЕРЫ
Горе княгини нашло неожиданный выход. В субботу, 28 октября 1788 года, в ее цветник, любовно разбитый в Кирианове, вторглись соседские свиньи. Они принадлежали брату старого обидчика обер-шталмейстера Льва Нарышкина - Александру, с которым у Екатерины Романовны больше года тянулось судебное дело из-за "клока земли".
Свиньи вытоптали рассаду. Были схвачены крепостными Дашковой и, по приказу хозяйки, зарублены. Некрасивая история. О ней много судачили. Над княгиней смеялись. Храповицкий записал слова государыни: "Тот любит свиней, а она цветы, оттого все дело вышло". Днем ранее Екатерина II приказала "скорее кончить дело в суде, чтоб не дошло до смертоубийства".
Приехавшие на место полицейские не нашли потравы. Княгиня отговорилась незнанием закона, суд взыскал с нее 80 рублей штрафа… Смех смехом, но случай показывал, что нервы Екатерины Романовны не выдерживают.
"Такающая" Фелица
Ссора послужила Екатерине II сюжетом для пьесы "За мухой с обухом". Правда, в октябре 1788 года тому же Храповицкому было сказано, что в комедии "надо смягчить суровость имен и выкинуть хвастовство Постреловой о вояжах". В конце февраля императрица обронила в беседе со статс-секретарем: "С Дашковой хорошо быть подалее из деликатеса". И позднее: "Она ни с кем не уживется".
Значило ли это, что Екатерина Романовна, получив известие о свадьбе сына, немедля обрушила расстроенные чувства на подругу? Тогда же княгиня испросила разрешения провести лето в резиденции. Но государыня приказала распределить покои так, чтобы Дашковой не хватило места. Возле себя она хотела иметь Анну Никитичну Нарышкину, женщину в разговорах легкую: "С одной хорошо проводить время, а с другой нет".
Портрет Дашковой, выписанный в "Былях и небылицах", ясно показывает, почему старая подруга была в тягость императрице. "Знал я одну женщину, которая слыла разумною, ученою и благонравною, - сообщал автор. - Правда, что имела она природную остроту, но не имела столько рассудка, чтоб восчувствовать, что беспрестанное ее во всем притворство наконец откроется, и что она часто оным осмеянию подвергается". Что значит упрек в лицемерии?
Масса недоразумений между подругами возникла на почве журналистской деятельности. Период управления Дашковой двумя академиями стал наиболее плодотворным для княгини-писательницы. Именно тогда наша героиня состоялась не только как администратор науки, но и как литератор. Она и прежде много писала, но теперь была вынуждена просто не выпускать пера из рук.
Дорогой в Россию Екатерина Романовна планировала по возвращении начать публикацию нового периодического издания "Санкт-Петербургский Меркурий". Но дело устроилось гораздо лучше: находясь во главе Академии наук, княгиня выступила редактором двух основанных ею журналов, которые выходили на казенный счет.
Два года просуществовал "Собеседник любителей российского слова": в 1783-м вышли четыре номера, в 1784-м - еще шесть. Журнал стал официальным органом Российской академии наук и проводил ту литературную и языковую политику, которая вырабатывалась сотрудниками "Словаря". Он охватывал почти все сферы писательской деятельности: стихи, прозу, драматургию, сатиру и публицистику. В журнале, не открывая своего имени, сотрудничала императрица. Ее анонимность позволяла читателям, прекрасно зная, с кем они разговаривают, прикидываться простачками и подвергать тексты Екатерины II критике. Правила игры были понятны, и, если оппозиционер не перегибал палку, государыня терпела. Если же публикация не устраивала императрицу, "мадам редактор" должна была сглаживать ситуацию, выступая то с разъяснениями, то с критикой на критику.
Как далеко княгиня могла позволить себе зайти? И в сторону сервильности? И в сторону оппозиционности? Оба водораздела ясно обозначились именно в "Собеседнике". Один из них связан со знаменитой державинской одой "Фелица".
Гавриил Романович служил экзекутором в 1-м департаменте Сената под началом неприятеля Дашковой - А.А. Вяземского. Экзекутором 2-го департамента был Осип Петрович Козодавлев, одновременно состоявший советником при директоре Российской академии. Он технически руководил изданием "Современника".
Державин написал оду еще в 1782 году, но опасался печатать, так как изобразил вельмож, теснившихся у трона, весьма сатирически. Их пороки контрастировали с добродетелями главной героини, под которой подразумевалась императрица. За год до того появилась "Сказка о царевиче Хлоре", написанная Екатериной II для внука Александра. В ней рассказывалось, как юного царевича Хлора похитил киргизкайсацкий хан, повелев ему найти "розу без шипов" - символ добродетели. Мальчику помогли дочь хана Фелица (Счастливая) и ее сын Рассудок. Именно к Фелице поэт и обратил свое стихотворение.
Гавриил Романович уверял, что не намеревался публиковать оду. Лишь показывал друзьям. Козодавлев упросил снять копию. Уже через два дня стихи читали в доме у И.И. Шувалова, где находилась Дашкова, заявившая: "Вот драгоценная находка для первого нумера журнала". Текст появился под заглавием "Ода к премудрой Киргизкайсацкой царевне Фелице, писанная некоторым татарским мурзою, издавна поселившимся в Москве, а живущим по своим делам в Санкт-Петербурге. Переведена с арабского языка". Примечание к заголовку уверяло читателей, что имя автора неизвестно. 20 мая журнал вышел из типографии. А уже через несколько дней, на обеде у Вяземского, Державин получил пакет с надписью: "Из Оренбурга от Киргизской Царевны мурзе Державину". Пакет скрывал золотую табакерку, в которой лежали 500 червонцев.
Такое щедрое подношение скромному сотруднику покоробило генерал-прокурора, весьма далекого от литературной жизни, и тот возмутился: "Что это за подарки от киргизцев?" Этот отзыв обычно приводят как доказательство невежества Вяземского. Между тем налицо был подкуп, и Державину стоило немало труда объяснить дело. С того дня прежде добродушный начальник стал немилостив к поэту, не прощая связей при дворе. "Закралась в его сердце ненависть и злоба, - вспоминал Державин, - так что равнодушно с новопрославившимся стихотворцем говорить не мог: привязывался во всяком случае к нему, не токмо насмехался, но и ругал, проповедуя, что стихотворцы не способны ни к какому делу". Вяземским владела зависть. Державин из незаметного экзекутора одним письмом императрицы был переведен в круг людей, с которыми монархи позволяют себе шутить.
Приятно, конечно. Но Гавриилу Романовичу жест императрицы отлился горючими слезами. Мало того что на него ополчились осмеянные вельможи. Мало того что Державин лишился покровительства прямого начальника. (В конце концов Вяземский вовсе вытеснил его со службы.) Так еще и ода вызвала чувство соперничества у литераторов. Гавриила Романовича обвинили в лести. В ответ он написал поэму "Видение мурзы", в которой сошедшая с портрета Екатерина разговаривала со своим певцом и прямо запрещала похвалы в адрес властей предержащих:
Владыки света люди те же,
В них страсти, хоть на них венцы.
Опасная тема.
Державин слишком уж прямо общался в стихах с царицей, словно у него и не было посредников. Есть и другая версия знакомства Екатерины с "Фелицей". В то время когда Козодавлев передал оду Дашковой, статс-секретарь Безбородко уже показал государыне стихи, которые попали к нему через приятеля, архитектора Н.А. Львова. Ода понравилась Екатерине II до слез: "Читаю и плачу, как дура". Дашкова поместила "Фелицу" на первой странице "Собеседника", сразу после своего юношеского стихотворения к портрету императрицы, тоже полного похвал. Такой поступок указывал на безусловную уверенность в доброжелательном отношении государыни.
Стало быть, княгиня заранее знала, что ода угодна. И ее шаг был продиктован не личной инициативой, а восторженным отношением монархини. Но Гавриил Романович вспоминал почему-то нападки. На упрек Фелицы в лести он отвечал:
Довольно без тебя поэту
За кажду мысль, за каждый стих
Ответствовать лихому свету
И от сатир щатиться злых!
О каких сатирах речь? Сразу после "Фелицы" в "Собеседнике" появилось знаменитое "Послание к слову "так"" - самое сильное литературное произведение Дашковой. Оно имеет внутреннюю, нравственную перекличку со стихами Державина.
Написанное разными размерами, а местами и прозой, "Послание…" точно пробует формы выражения мысли, свойственные русскому языку, и не желает оставаться в жестких рамках одной из них. Оно посвящено теме "таканья", столь вредной для общества. Потакание - нравственный изъян как сильных мира сего, которые требуют соглашательства с самыми вздорными своими мнениями, так и слабых, подчиненных людей, не способных возразить очевидной глупости или подлости.
Лишь скажет кто из бар: ученье есть вредно,
Невежество одно полезно и безбедно;
Тут все поклонятся, и умный, и дурак,
И скажут, не стыдясь: конечно, сударь, так…
Этот пассаж, как и многие другие, роднит "Послание" с грибоедовским "Горем от ума". Нет сомнения, что поэт не просто читал "Собеседник", а многое почерпнул в этом журнале. Сравним, например, "Ученость, вот чума, ученость, вот причина…".
А похвалы старому доброму прошлому, так раздражавшие обоих авторов! "Как посмотреть да посравнить/ Век нынешний и век минувший./ Свежо предание, а верится с трудом…" У Дашковой та же тема:
Иные, спать ложась, боялись в старину,
Чтоб утром не страдать за чью-нибудь вину;
Однако ж иногда те век свой похваляют,
А новы времена неправедно ругают.
Хотя покойно мы теперь ложимся спать,
Не опасаяся невинно пострадать;
Но если знатный раб, как будто сумасшедший,
Наш новый век бранит, а хвалит век прошедший,
Тогда ему подлец, и умный, и дурак
С поклоном говорят: конечно, сударь, так.
Грибоедов в пьесе не щадит уже и Екатерину II. А щадит ли Дашкова? Строки: "Кто любит таканье и слушает льстеца,/ Тот хуже всякого бывает подлеца" - несмотря на благонамеренный, монархический финал, воспринимались как упрек. Сам собой возникал вопрос: что же это за государыня, которая привечает льстецов, оставляя без внимания истинные таланты и заслуги?
Хоть тот пускай умнее,
Который обойден;
Но умный принужден
Стоять и дожидаться,
В передней забавляться
Надеждою пустой,
А за его простой
Его не награждают,
Лишь только презирают.
Другой пускай дурак,
Но, говоря все так,
Он чин за чином получает
И в карты с барами играет,
А тот в передней пусть зевает
За то, что он не льстец,
Не трус и не подлец.
Здесь и Молчалин, играющий с господами в карты, и Чацкий, которому чин нейдет, его удел - презрение, пустые надежды, зевки в передней… Но самое важное - здесь читатель видит Екатерину Романовну. Пока другие льстят, ее не награждают.
Величие в колике
Принято считать, что Екатерина II с одобрением восприняла "Послание…". На самом деле она составила письмо от лица безымянного читателя, которое редакции пришлось опубликовать. В стихах Дашкова хвалила римского императора Марка Аврелия за то, что тот раздавал богатства и понизил налоги. Екатерина II напомнила строку из "Наказа": Налоги - "нужный источник благоденствия обществу, от которого истекают награждения, одобрения, милости". Печатая журнал, княгиня пользуется перераспределенными доходами, которые берутся от налогов. Облегчив бремя "дани", придется отказаться не только от изданий за счет казны, но, быть может, и от самих академий. Словом, сидя на ветке, не стоит ее пилить.
Дашкова составила "Ответ от слова "так"", где уверяла, что "ни одна частная особа не описывается, а порицаются пороки вообще". После этого строки: "Нередко такают почтенны царедворцы,/ Но то же самое творят и стихотворцы" - должны были восприниматься как осмеяние порока, а не личный выпад против Державина. Даже странно, что поэт обиделся.
Отношения Гавриила Романовича с "мадам редактором" были двойственными. Княгиня показывала, что готова покровительствовать ему, но из этих стараний вышли неприятности по службе. "Княгиня Дашкова… говорила императрице много о нем хорошего, - писал о себе в третьем лице поэт, - …чем вперила той мысли взять его к себе в статс-секретари… Сие княгиня Державину и многим своим знакомым, по склонности ее к велеречию и тщеславию, что она многое может у императрицы, сама рассказывала. Таковое хвастовство не могло не дойти до двора и было, может быть, причиною, что Державин более двух годов еще не был принят".
Вместо этого поэта на время удалили из столицы: в 1784 году его пожаловали чином действительного тайного советника и назначили губернатором в Олонец, а затем в Тамбов. Именно из Тамбова Державин обратился к нашей героине:
И ты, коль победила страсти,
Которы трудно победить;
Когда не ищешь вышней власти
И первою в вельможах быть;
Когда не мстишь, и совесть права,
Не алчешь злата и сребра, -
Какого же, коль телом здрава,
Еще желаешь ты добра?
Этим же вопросом задавались многие из знавших Дашкову. При таком богатстве, при таких должностях, чего еще надо? "Живи и распложай науки". Но нет.
Судя по приведенной строфе, поэт нащупал болевую точку. Дашкова действительно любила поговорить о том, что "многое может у императрицы". Даже в письмах Потемкину подчеркивала свое постоянное пребывание при особе государыни. "Вчерась дух мой был до крайности встревожен, - писала она в сентябре 1783 года. - В течение более четырех часов императрица страдала сухою коликою; я была у ее постели до полуночи. Ее терпение и внимание к окружающим были невероятны. Даже в колике она остается великою. Сегодня утром я нашла ее не только спокойною, но даже веселою".
Наша героиня подчеркивала свою почти домашнюю близость к императрице. Екатерине II это не нравилось. Отсюда пассажи о неискренности, пронырливости княгини. Из путешествия на юг в 1787 году императрица послала парчу всем своим дамам, кроме Дашковой. Храповицкому было сказано: "Княгиня Дашкова хочет, чтоб к ней писали, а она, ездя по Москве, перед всеми письмами хвастает".
Руководство "Собеседником", так же как письма государыни, подчеркивало роль княгини. "В этом журнале участвовала императрица своими сочинениями, - писал Державин, - …и те свои сочинения присылала на просмотрение, в рассуждении орфографии, княгине Дашковой под великим секретом. Но она секрет свой не удержала, а напротив того, всякому, к ней приезжавшему, объявляла и хвалилась, а паче иностранным послам, хвастаясь высочайшею к ней доверенностью, что и было причиною упадка ее при дворе… Затворились княгине райские двери".
Вопросы к Фелице
Но прежде чем Екатерина Романовна была "свержена с небес", произошло из ряда вон выходящее событие. Императрицу призвали к ответу. Заставили прямо высказаться на страницах журнала по ряду крайне болезненных вопросов.
Работа над "Собеседником" обычно шла так: Дашкова и ее сотрудники собирали материалы, потом княгиня знакомила августейшую подругу с тем, что должно пойти в печать, получала одобрение и начинала публикацию. Ее величество выступала и в роли цензора, и в роли главного редактора. А кроме того, говоря современным языком, владела "основными акциями". В таких условиях Дашковой было трудно отстаивать свою независимость.
Княгиня выбрала самый простой способ. Усыпить венценосную подругу потоками лестных публикаций и среди них нет-нет да и продергивать нечто критическое. Такое отношение хорошо прослеживается в истории с "Вопросами" Д.И. Фонвизина.
Дашкова и Фонвизин слыли приятелями, в их взглядах имелось много общего. Оба обязанные Никите Панину, они принадлежали к одному политическому кругу. Вспыльчивые, горячие, не удовлетворенные своим нынешним положением, они были склонны за частностями личных неудач видеть более глобальные тенденции и говорить о них с читателями.
Литератор и мемуарист того времени С.Н. Глинка сообщал, что княгиня и присоединившийся к ней Иван Шувалов просили Фонвизина не посылать "Вопросы" в "Собеседник". Но автор настаивал. Прежде чем публиковать текст, Дашкова показала его императрице. Видимо, первая реакция была резкой. Екатерина II сначала решила, что анонимная статья принадлежит Ивану Шувалову, и Дашкова не разубедила ее. Потом государыня смягчилась. В августе 1783 года она написала княгине: "Перечитывая со вниманием эту статью, я теперь нашла ее менее злой. Если бы ее можно было напечатать вместе с ответами, то она совершенно лишилась бы своего едкого характера".
Подчеркнем: "Вопросы" увидели свет в третьем выпуске журнала с согласия Екатерины II. Принято подчеркивать их обобщающий, антиправительственный характер. Но, согласно понятиям того времени, все они метили в конкретных лиц, принадлежность которых к окружению императрицы и делала текст оппозиционным.
Государыне, воспитанной во времена елизаветинских строгостей, "Вопросы" показались оскорбительными. Отчего в России ничтожные люди ходят в больших чинах, а достойные пребывают в тени? Драматург намекал на отставку своего покойного покровителя Н.И. Панина. Отчего некоторые "наши умники и умницы" слывут за границей "дураками"? Здесь задевался князь Г.Г. Орлов, сошедший после смерти жены с ума. "Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне и весьма большие?" Тут содержался выпад против Льва Нарышкина.
Как видим, и круг друзей, и круг врагов у Фонвизина и Дашковой был одинаковым.
Екатерина ответила от лица "Дедушки", помнившего прежние царствования: "Молокососы! Не знаете вы, что я знаю. В наши времена никто не любил вопросов, ибо с иными и мысленно соединены были неприятные обстоятельства; нам подобные обороты кажутся неуместны… Отчего? Отчего? Ясно, оттого, что в прежние времена врать не смели, а паче - письменно".
Что значит "неприятные обстоятельства"? Вопросы прежде задавали в Тайной канцелярии под пыткой. Показав "свободу языка", автор удостоился прямой угрозы.
Позволительно задуматься: только ли "Вопросы" вызвали раздражение Екатерины II? Ведь она сама пропустила их в печать. В том же выпуске Дашкова попыталась смягчить позицию Фонвизина. В послании "О истинном благополучии", касаясь пороков: жадности к богатству, к чинам, к могуществу, - она соскользнула к опасному обобщению: "Сии страсти не только пагубны частным людям, но приключили падение великим государствам". Жало критики традиционно, как делал еще Панин, коснулось фаворитов: "Не можно представить себе равного могущества тому, каковое имел Сеган, римского кесаря Тиберия любимец. Важнейшие чины были на него возложены; власть имел он беспредельную; судьбина всех римских граждан зависела от его произволения… Казалось, долженствовал бы он сделаться благополучнейшим из смертных; но вместо того гнусными своими деяниями сделался извергом человечества".