Сцена летящего во тьме ярко освещенного автомобиля (уже у Блока несколько неожиданная для темы "Дон Жуана") появится, как мы увидим, и в "Золотом теленке" (Там же. С. 88–89), но Остап выступает в этой сцене уже не как командор пробега (настоящий командор - в машине), а как его поверженный соперник. И это обстоятельство побуждает читателя ассоциировать героя "Золотого теленка" не столько с командором Дон Альваром, сколько с его дерзким антагонистом. В каком-то смысле Остап может восприниматься как сниженный и пародированный Дон Жуан ("Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина - зубной техник").
Подобно пушкинскому Дон Гуану, претендент на роль командора обречен в "Золотом теленке" на поражение. Но само это поражение описывалось и мотивировалось в двух редакциях романа по-разному: в одном случае Остап просто признавал свою неудачу и капитулировал, в другом - решал бежать за границу.
Кто же побеждал великого комбинатора? Сравнивая между собою две версии, исследователи обычно утверждают, что замена более или менее счастливого конца (отказ от миллиона и женитьба на Зосе) явным поражением героя сделана для того, чтобы разоблачить его до конца: "Остап может сделать такой жест - оставить чемодан с миллионом на четверть часа или даже отправить его наркому финансов. Он склонен к картинным поступкам… Но отправить деньги всерьез, отказаться всерьез от миллиона - для него невозможно… Верный рыцарь золотого тельца, он не так скоро примирится с крушением своих иллюзий…"
Так ли это? Вспомним, что происходит в последних главах романа - после того как Остап, разочаровавшийся в сокровище, решает отправить свой миллион народному комиссару финансов. Он встречается с Зосей и вместе с нею наблюдает различные сцены из жизни Черноморска (в первом варианте - в машине Козлевича, во втором - идя по улице). При этом он узнает, что созданное им Черноморское отделение Арбатовской конторы по заготовке рогов и копыт "свернуло на правильный путь":
Остап быстро посмотрел наискось, в сторону, где летом помещалась учрежденная им контора, и издал тихий возглас. Через все здание тянулась широкая вывеска:
ГОСОБЪЕДИНЕНИЕ РОГА И КОПЫТА
Во всех окнах были видны пишущие машинки и портреты государственных деятелей.
- А меня оттерли, Зося. Слышите, меня оттерли, - говорит Остап.
Далее следует сцена объяснения с Зосей: в первом варианте счастливая, во втором - кончающаяся разрывом.
Окончательная редакция романа завершается тем, что Зося выходит замуж за "секретаря изоколлектива железнодорожных художников" Фемиди и отправляется с мужем в "Учебно-показательный комбинат ФЗУ при Черноморской Государственной академии пространственных искусств", где Остапу не дают обеда, ибо он не член профсоюза.
- Представитель коллектива Фемиди увел у единоличника-миллионера…
И тут с потрясающей ясностью и чистотой Бендер вспомнил, что никакого миллиона у него не имеется (Т. 2. С. 375–376, 378).
Вот кто победил великого комбинатора и побудил его к возвращению назад отправленной было посылки и новой отчаянной попытке реализовать свое сокровище. Силой, одолевшей Бендера, была не "Воронья слободка": ее он презирал, и, когда один из ее обитателей попробовал "сделать Остапу какое-то въедливое замечание… великий комбинатор молча толкнул его в грудь" (Там же. С. 172). Справился Остап и с единственным в романе подлинным представителем уголовного мира и стяжателем, не вызывающим у читателя, как и у авторов, никакого снисхождения, - подпольным миллионером Корейко. Но "Гособъединение Рога и Копыта" и "Учебно-показательный комбинат" оказались действительно сильнее великого комбинатора, и не одни они. Через весь роман проходит образ другого, столь же безликого, но и могучего учреждения - это "Геркулес", где служит Корейко и с которым приходится близко познакомиться и Остапу.
Тема бюрократии может считаться, пожалуй, одной из важнейших, если не самой важной темой творчества Ильфа и Петрова. Она возникает уже в "Двенадцати стульях", где описывается огромный Дом народов, сосредоточивший в себе множество ведомств и изданий (Дворец Труда на Солянке, где помещались ВЦСПС и газета "Гудок", названная в романе "Станком"). Специально этой теме был посвящен цикл "1001 день, или Новая Шехерезада", ряд рассказов и фельетонов, написанных в самые различные годы.
В чем же сущность проблемы бюрократии у Ильфа и Петрова? Начиная с 1920-х гг. слово "бюрократия" пережило в русском языке любопытную эволюцию. По своему смыслу это франко-греческое словообразование аналогично другим терминам того же типа: "аристократия"- власть знатных, "плутократия"- власть богатых, "бюрократия"- власть "бюро", канцелярии, чиновников. Так его толковали русские словари вплоть до 1930-х гг. - времени появления "Золотого теленка". "Бюрократия" в словаре Ушакова (1933) - это, прежде всего, "система управления, в которой власть принадлежит чиновникам (бюрократам) без всякого сообразования с реальными интересами масс", и лишь в последнюю очередь - "забота о формальностях… в ущерб сущности дела". После 1930-х гг. словари перестраиваются. В них появляется та диалектика, которая помогает справиться и с многими другими трудными словами. Одно дело бюрократия в "буржуазных государствах" и "классовом обществе" - там это "система управления чиновничьей администрации", "привилегированный слой господствующего класса эксплуататоров", и совсем иное у нас: здесь существует не бюрократия, а "бюрократизм", "формальное отношение к служебному делу", "Пренебрежение к существу дела ради соблюдения формальностей".
Ильф и Петров были свидетелями этих семантических сдвигов и стоявших за ними событий. Накануне Октября Ленин объявлял уничтожение старой государственной машины главной задачей революции; в своих последних статьях он признавал, что советский аппарат "в наибольшей степени представляет собой пережиток старого", что дела здесь "печальны, чтобы не сказать отвратительны", и что советское государство есть государство рабочее, но с бюрократическими извращениями. Задуманные Лениным органы контроля сверху явно не достигали цели; при отсутствии подлинной гласности и выборности приходилось прибегать к таким формам "непосредственной демократии", как чистка партии и советского аппарата. Чистки эти должны были происходить открыто, с тем чтобы каждый мог уличить проверяемого чиновника не только в том, что у него "родители не в порядке", но и в том, что он бюрократ, бездельник или мошенник. Что из этого выходило, лучше всего показали Ильф и Петров в небольшом фельетоне "Душа вон", опубликованном под псевдонимом Коперник. Они сравнивали поведение публики при чистке с поведением толпы, наблюдающей уличную Драку.
То, что вы отмежевались от своих родителей, мне известно, - говорит председатель комиссии, - и это не так важно. Расскажите нам, как вы работаете…
- Что же вы молчите, товарищи? - кричит председатель, обращаясь к толпе. - Разве вы не знаете, что это бюрократ?
Толпа отлично знает. Но молчит. На всякий случай. Мало-помалу все расходятся. Бюрократ остается на службе…
По первоначальному варианту вторая часть "Золотого теленка" должна была начинаться с того, что Бендер и Балаганов "попадают на чистку. Чистится ангельский гражданин. Оказывается - Корейко…". И действительно. Корейко едва ли мог бояться чистки. В его социальном происхождении не было явных дефектов - он не был сыном графа или служителя культа. А о скрытых делах Александра Ивановича не стали бы говорить ни его высокопоставленные контрагенты - глава "Геркулеса" Полыхаев и Скумбриевич, ни напуганный бухгалтер Берлага. В последних главах "Золотого теленка" вновь появляется тема чистки: Скумбриевича разоблачают как бывшего совладельца торгового дома "Скумбриевич и сын". Но о мошеннических делах его и Полыхаева нет и речи, и нет никаких оснований верить, что в самой системе деятельности "Геркулеса" что-нибудь изменится.
Чем более монолитной становилась политическая власть, тем менее реальным оказывался контроль снизу- борьба со всевластием чиновников. Слишком резкие выступления против "проклятых бюрократов" вызывали подозрение в сочувствии недавно разгромленной левой оппозиции, считавшей именно "аппаратчиков" главными врагами революции. Когда Маяковский опубликовал пьесу "Баня", рапповскому критику В. Ермилову сразу же послышалась в ней "очень фальшивая "левая" нота, уже знакомая нам - не по художественной литературе". "Нестерпимо фальшивым" представлялось Ермилову то обстоятельство, что крупный начальник Победоносиков, человек "с боевым большевистским прошлым", оказывался у Маяковского "хамом", "мерзавцем" и мог даже провоцировать "жену на самоубийство". Ответить Ермилову Маяковский не смог (стихотворная листовка против Ермилова, которую Маяковский предполагал выпустить во время постановки пьесы в театре Мейерхольда, не была разрешена), и история эта произвела на поэта столь сильное впечатление, что он не забыл о ней в последние минуты жизни, выразив в своей предсмертной записке сожаление, что не смог "доругаться" с Ермиловым.
Серьезные разговоры о бюрократии как об опасной общественной силе сменялись в печатных органах, где работали Ильф и Петров, дидактическими поучениями и "юморесками" против "бюрократизма", против неких комических фигур, украшенных торчащими из карманов авторучками и пренебрегающих "интересами дела". На первый взгляд, может показаться, что и в "Золотом теленке" речь идет о "бюрократизме" в новом, установившемся с 1930-х гг. смысле этого слова: о плохой работе учреждений, медлительности, волоките, отдельных злоупотреблениях. Действительно, Полыхаев и Скумбриевич принадлежат к тому виду ответственных работников, которых невозможно застать на месте: "они только что здесь были" и "минуту назад вышли"; немецкий специалист, выписанный из-за границы, изнемогает от отсутствия работы и не может поймать Полыхаева. "Бюрократизмус! - кричал немец, в ажитации переходя на трудный русский язык…"
Это и вправду русский язык, русское понимание международного термина, установившееся в те годы. Слово "бюрократизм" так же обрусело, как до него другое иностранное по происхождению слово - интеллигенция. Ильф и Петров отлично понимали и специфический смысл такой трактовки бюрократизма, и подлинную ценность тех мер, которые предлагались для борьбы с ним:
Остап молча взял европейского гостя за руку, подвел его к висевшему на стене ящику для жалоб и сказал, как глухому:
- Сюда! Понимаете? В ящик. Шрайбен, шриб, гешрибен. Писать. Понимаете? Я пишу, ты пишешь, он пишет, она, оно пишет. Понимаете? Мы, вы, они, оне пишут жалобы и кладут в сей ящик. Класть! Глагол класть. Мы, вы, они, оне кладут жалобы… И никто их не вынимает. Вынимать! Я не вынимаю, ты не вынимаешь… (Т. 2. С. 215).
- Что за банальный, опротивевший всем бюрократизм! - говорит Остап, противопоставляя "Геркулесу" собственное учреждение. - В нашем Черноморском отделении есть свои слабые стороны… но такого, как в "Геркулесе"… (Там же. С. 211).
Ну, а если бы бюрократизм Полыхаева не был "банальным"? Если бы он исправно посещал свой рабочий кабинет? Ильф и Петров дали ответ на этот вопрос. Они предусмотрели вариант, при котором Полыхаев мог отбиться от "категории работников, которые "только что вышли", и примкнуть к влиятельной группе "затворников", которые обычно проникают в свои кабинеты рано утром, выключают телефон и, отгородившись таким образом от всего мира, сочиняют разнообразнейшие доклады" (Там же. С. 219). Читатель отлично понимает, что и при таком варианте работа Полыхаева и всего возглавляемого им учреждения не принесла бы ни малейшей пользы остальному миру. Реальное производство, куда в конце концов Полыхаев отправляет жаждущего работы немецкого специалиста (немец с изумлением пишет невесте, что в "Геркулесе" это считается наказанием и называется "sagnat w butilku!"), как и темные дела Полыхаева и Скумбриевича, - это только индивидуальные и случайные дополнения к основной деятельности "Геркулеса". Подлинное его дело - борьба за занимаемое помещение и обеспечение жизненных благ для своих ответственных, полуответственных и мелких сотрудников. От конторы "Рога и Копыта", созданной Остапом для легализации собственной деятельности, "Геркулес" отличается только "банальным" бюрократизмом и размерами, такими, которые впоследствии приобретет преображенное "детище Остапа"- "Гособъединение Рога и Копыта".
Тема бюрократии у Ильфа и Петрова - это не тема "бюрократизма", плохой работы отдельных бюрократов в ущерб "интересам дела", а тема "власти бюро", бесконечных и бесполезных учреждений. Уже в фельетоне "Гелиотроп" из "Новой Шехерезады", переизданном потом авторами в сборнике рассказов, фигурирует "представительство тяжелой цветочной промышленности" в Москве, двум сотрудникам которого абсолютно нечего делать. Но так как они оба дорожат этой привольной службой, то симулируют друг перед другом старательность, засиживаясь до ночи и даже до утра. В какой-то момент они не выдерживают, признаются друг другу во всем и договариваются отныне, "не кривя душой, играть на службе в шахматы, обмениваясь последними анекдотами". Но, вернувшись домой, каждый из них решает, что его коллега облечен специальными полномочиями и играет с ним "адскую игру". Они возвращаются на работу и "до сих пор продолжают симулировать за своими желтыми шведскими бюро".
Вскоре был написан и другой рассказ, "На волосок от смерти", - о двух журналистах, посланных для сочинения художественного очерка в сумасшедший дом.
В заведении, куда они приходят, царит тяжелая атмосфера. "Новый-то - буен!.. Одно слово - псих… - говорит швейцар сиделке. - Все пишет. Каракули свои выводит". "Он из меня все жилы вытянул, - рассказывает один больной другому. - И такая меня охватывает тоска, так хочется подальше из этого сумасшедшего дома…" "Против меня плетутся интриги… И каждое утро я слышу, как в коридоре повторяют мою фамилию…"- говорит другой (Т. 2. С. 424–426). Выйдя на улицу, журналисты обнаруживают, что попали не в сумасшедший дом, а в обыкновенное учреждение - трест "Силостан", но за недостатком времени описывают все увиденное в очерке "В мире душевнобольных", вызывающем одобрительный отзыв профессора-психиатра Титанушкина.
Такое же изображение советского учреждения и всего мира бюрократии как царства абсурда и в сочинениях М. Булгакова: в "Дьяволиаде", оказавшей, возможно, влияние на "Двенадцать стульев", а затем и в "Мастере и Маргарите", начатом, как и "Золотой теленок", в 1929 г. Само собой разумеется, что такое произведение, как "Мастер и Маргарита", может рассматриваться с разных точек зрения. Нас интересует здесь лишь одна тема "Мастера и Маргариты", сближающая эту книгу с "Золотым теленком", - сатирическая. В изображении бюрократии Булгаков так же близок Ильфу и Петрову, как и в изображении "Вороньей слободки". В "Мастере и Маргарите" есть свои "Геркулесы" и "Учебно-показательные комбинаты" - Акустическая комиссия, Зрелищная комиссия, МАССОЛИТ. Столь же далекие от какого бы то ни было реального дела, они совершенно идентичны учреждениям Ильфа и Петрова. Если у Булгакова пустой костюм временно унесенного нечистой силой председателя Зрелищной комиссии Прохора Петровича налагает резолюции, которые затем вернувшийся на свое место председатель полностью одобряет, то у Ильфа и Петрова "резиновый Полыхаев"- набор резиновых факсимиле, которые в отсутствие начальника пускает в ход его секретарша Серна Михайловна (состоящая, кстати, со своим патроном в таких же отношениях, как и секретарша Прохора Петровича Алиса Ричардовна), - вполне заменяет настоящего. Егор Скумбриевич использует "взаимный и всесторонний обман, который незаметно прижился в "Геркулесе" и почему-то носил название общественной нагрузки" (эта тема отражена в рассказе Ильфа и Петрова "Здесь нагружают корабль", - Т. 3. С. 7-12). Тем же делом занимается в "Мастере и Маргарите" заведующий городским филиалом Зрелищной комиссии.