Поехали к нему на квартиру. Погода была – ну как золотая монета, нельзя было не обратить внимания, небо от солнца было золотым, будто в сказке – ни одного облачка. И цветы цвели, в том числе и синие, вызывающие особый восторг у русского человека.
Но было не до восторгов. Звонили, звонили в квартиру, не дозвонились, в ответ – молчание. Решили квартиру вскрыть. Вскрыли.
По всему было видно, что квартиру недавно убирали, совсем недавно. Одежда висела на месте, в лаковом гардеробе. В холодильнике – фрукты: купленные недавно абрикосы, черешня, насыпанная горкой в блюдо, крупная, сладкая… В Персии вообще всегда водились очень сладкие фрукты, будь они неладны. Следов же самого Кузичкина – никаких.
Осмотрели места, где могла стоять его машина – машины нет. Исчез автомобиль. И хозяин исчез. К вечеру стало известно, что Кузичкина видели в районе Базаргана, на границе с Турцией. Сделалось понятно – ушел.
Когда Шебаршина тревожным утром пятого июня вызвали в Москву и сообщили эту неприятную новость, Шебаршин даже зубы сжал до скрипа – он-то к Кузичкину относился хорошо, иногда, как мы уже знаем, и выгораживал перед послом В. М. Виноградовым. "Посол был более мудрым, более опытным, и, несомненно, более проницательным человеком, чем я, – с горечью признался позже Шебаршин. – Он распознал в будущем предателе нечто подловатое, точнее, чем я, оценил его грубость в отношении товарищей, угодливость в отношении начальников, то, что по-русски называется хамоватостью".
Начали разбираться в истории предательства Кузичкина и пришли к выводу, что случилось это едва ли не в студенческие годы этого человека, когда он находился на практике. Познакомился с некой миловидной англичанкой, и та очень быстро переманила его на свою сторону.
Впоследствии резидент нашей разведки в Тегеране Шебаршин написал следующее: "Связался с английской разведкой, продавал наши секреты, выдавал людей. Работал долго, за деньги. В 1982 году у него возникли подозрения, что мы ищем предателя. Раньше отмечавшаяся у него склонность к спиртному стала принимать недопустимый характер. Предателю трудно жить – он везде видит опасность, пытается заглушить страх алкоголем, теряет чувство реального и принимает паническое решение бежать. Бежать от опасности, бежать от брошенной в Москве матери, бежать от тяжело пострадавшей в автомобильной катастрофе жены, от преданного им дела, скрыться от собственной совести там, где все прошлое станет несущественным".
И Кузичкин бежал. Новые хозяева помогли ему – вручили новый английский паспорт на имя Майкла Рода, выдали также поддельную бумагу, разрешавшую выезд из Тегерана, а все дальнейшее было уже делом обычной техники. Кузичкин решил покрыть позором собственное имя – что ж, как всякий предатель, он имеет на это право, Господь с ним, но тень эта, мягко говоря, непривлекательная, упала на его товарищей, работавших рядом, – они-то в чем провинились?
Шебаршин не вернулся в санаторий, не смог, первым же самолетом вылетел в Тегеран: надо было спасать людей, которые на него там работали, помогали ему – хомейнисты ведь никого не пощадят, – выводить их из Тегерана, из Ирана… А Кузичкин заложил всех, всех до единого, кого знал. Одного только человека не тронул – Игоря Сабирова. То ли забыл про него в спешке, то ли вспомнил, как вместе с ним мыкался по холодным ночным улицам Тегерана, и ничего не сказал своим хозяевам.
Тем не менее Игорь Сабиров был вынужден одним из первых уехать из Тегерана вместе с семьей.
Все агенты, которые работали на Шебаршина, на советскую разведку, были выведены из Ирана – ни один человек не был оставлен без помощи, ни один не пострадал. Хоть это-то немного успокаивало Шебаршина: все люди, о которых хоть что-то мог знать предатель, были спасены.
Кузичкин раскрыл все контакты резидентуры с партией "Туде" – подпольной, дружественной, сотрудничавшей с КПСС, выдал всех подпольщиков, а значит – приговорил их к смерти.
Один из нелегалов двинулся по проверенному каналу за кордон, но уйти не сумел. Когда все возможности были исчерпаны, ни одной тропки, по которой можно было уйти, не осталось, он вернулся в Тегеран. Обошел кругом посольство, проверяя, где находятся посты стражей, а потом, недолго думая, перемахнул через стену.
Тут же с воем, со скрипом тормозов приехало несколько автомашин с контрразведчиками.
– На территорию посольства проник человек! Выдайте его немедленно нам!
– Это наш человек. Сотрудник посольства. Проверял лично, можно ли в случае беспорядков перелезть через стену…
Контрразведчики уехали ни с чем. Шебаршин прекрасно понимал, что за Кузичкина с него взыщут, так у нас принято – он был главным в резидентуре, отвечал за все, значит, должен ответить и за Кузичкина. В чем крылась вина Шебаршина? Он об этом сказал так: "Я должен был быть более бдительным, более проницательным, лучше знать своих подчиненных".
Этого было вполне достаточно для того, чтобы понизить в должности, в звании и вообще выгнать из партии. Все находилось в руках людей, которые исполняли роль судей.
Но самое плохое было в том, что Шебаршин чувствовал себя бесконечно униженным, ущемленным, у него после этого даже сердце стало давать сбои.
В те месяцы и указания из Москвы поступали не самые точные, скажем так. "Я испил до дна чашу унижения, когда отправился к поверенному в делах Англии в Тегеране Николасу Баррингтону для выяснения того, каким образом у Кузичкина оказался английский паспорт, – написал впоследствии Шебаршин. – Мне была понятна нелепость этой затеи, но кому-то в Центре пригрезилось, что англичане выложат мне всю правду. Это был один из тех глупых приказов, которые время от времени приходилось исполнять на протяжении всей службы в КГБ".
Естественно, ничего, кроме полной сочувствия иронии, Шебаршин не получил… Баррингтон даже пообещал связаться с Лондоном и все выяснить, внутренне же просто посмеивался над русскими.
Тем временем в Иране начали арестовывать руководителей "Туде", сданных Кузичкиным, обстановка накалялась, и Шебаршин получил приказ из Москвы – вернуться домой: несмотря на дипломатическую неприкосновенность, с ним просто-напросто могли рассчитаться.
Шебаршин собрал свои вещи – их было немного – и на машине выехал в портовый город Энзели, чтобы оттуда уже на советском теплоходе отплыть домой.
Настроение было плохим – хуже некуда, – подавленным, здесь было плохо, но и в Москве его вряд ли встретят словами благодарности за "профессионально выполненный долг". С другой стороны, он выполнил свой долг именно профессионально: попав в беду, вышел из нее с достоинством, людей сохранил, часть работы законсервировал… Человеку, который придет на его место, будет много легче, чем ему.
На дворе царил февраль – один из самых неуютных месяцев в календаре. В Иране, особенно на севере, в эту пору очень часто идет мелкий холодный дождь, небо тяжелое, темное, низкое, недоброе… И кто только выдумал этот худой месяц, какой человек? На улицах Энзели почти не было людей, возникали какие-то скорбные, согбенные фигурки, перебегали с места на место и исчезали: у этих людей была своя жизнь, у Шебаршина своя.
Залив Мурдаб был плотно забит рыболовецкими лодками, но самих рыбаков не было – время-то непромысловое. Было горько, так горько, что Шебаршин не мог справиться с собой. Вещи его были перенесены на теплоход "Гурьев", через некоторое время громадное судно, глухо постукивая могучим двигателем, спрятанным глубоко внутри, отчалило от берега.
Прощай, Персия! Сюда вряд ли уже удастся вернуться – не дано. Ни самому Шебаршину, ни сотрудникам его резидентуры. Впрочем, один человек все же вернулся, он оказался не засвечен – Игорь Сабиров.
Возникла острая ситуация, когда в Тегеран надо было послать подготовленного сотрудника, опытного разведчика, а такого человека под руками не было, и Шебаршин, будучи уже одним из руководителей разведки, после некоторых непростых размышлений сказал Сабирову:
– А что, Игорь, давай попытаемся закинуть документы, а? Посмотрим, какой будет результат? Вдруг проскочат?
Документы проскочили. Игорь снова вернулся работать в Иран.
Но это было позже, много позже…
Из дневника Владимира Гудева. Владимир Викторович Гудев – чрезвычайный и полномочный посол СССР и России, послом в Иране работал еще при шахе. В дипломатическом мире человек очень известный.
"Шебаршин Леонид Владимирович – это фигура для разведки хрестоматийная: именно таким должен быть работающий за границей разведчик. Есть резиденты, к которым послы относятся, скажем так, настороженно, есть резиденты, которым перестают доверять в силу тех или иных причин – и такое было, а есть резиденты, к которым относятся с огромным уважением и очень доверительно… Верят им, как и разведчики верят дипломатам, – все должно быть построено на взаимности.
Так вот, ни от одного из послов я не слышал, чтобы они хоть в чем-то, в малой малости не доверяли Шебаршину. Шебаршин был не просто разведчиком, а разведчиком-дипломатом. Таких профессионалов у нас немного, их, если хотите, можно по пальцам пересчитать.
С другой стороны, именно такая блестящая черта характера, как способность доверять, верить, помешала, наверное, Леониду Владимировичу разглядеть предателя Кузичкина. Есть поэтическое выражение: "Лицом к лицу – лица не увидать": когда люди работают вместе, в одном пространстве лицом к лицу, локоть к локтю, понять зачастую трудно, а иногда и просто невозможно, кто есть кто…
Вот и получается, что один гнилой помидор способен испортить весь ящик. Такой след оставил и Кузичкин на всей резидентуре, работавшей в Тегеране.
В том, что произошло, Шебаршин не виноват нисколько, но отвечать пришлось ему. У нас как ведь повелось: у всякой беды должен быть виновник. Конкретный человек. И я очень жалею, что за прокол в тегеранской резидентуре заставили отвечать практически одного Шебаршина".
Но вернемся на борт теплохода "Гурьев". Каспий в зимнюю пору – явление не особенно радостное. Волны угрюмые, серые, какие-то плоские, но, несмотря на невеликость свою, заставляющие сильно трястись большой корпус теплохода; на угрюмом пространстве нет ничего живого – даже чаек, и тех нет. Пусто, одиноко, тоскливо.
И этот мелкий, просаживающий до костей дождик, беспрерывно падающий из низкого тяжелого неба, здорово допекал, от его звука не только зубы болели, но и голова…
А вот Баку встретил Шебаршина солнцем, бодрым шумом, чайками, заполнившими порт, на причале ожидал добрый, улыбающийся друг с букетом цветов в руках и бутылкой коньяка в кармане. Это был начальник разведотдела Вагиф Гусейнов – впоследствии он стал председателем КГБ Азербайджана.
Пожалуй, в первый раз за последние сутки Шебаршин почувствовал, что он не одинок.
"В дальнейшем мне пришлось неоднократно убеждаться, что в Баку у меня есть хорошие, надежные друзья", – отметил в своих записях Шебаршин.
Иранская страница была перевернута окончательно.
Поворот судьбы
Из Тегерана Шебаршин вернулся в Москву в настроении, скажем так, не самом лучшем… Мелькали даже мысли о том, а не напрасно ли он перешел работать с дипломатического поля в разведку? Ведь, находясь в штате МИДа, он годкам к пятидесяти явно стал бы послом (а может быть, еще раньше), сидел бы в какой-нибудь теплой райской стране, управлял посольским хозяйством, сочинял депеши в Москву, общался с местной знатью и в ус не дул – ну чем не благодать?
Нет, вместо этого захотелось забраться на острие штыка, посидеть на нем. Вот и посидел.
Истории с предателями, с перебежчиками ломали судьбы очень сильных резидентов, Шебаршин это знал и в конце концов пришел к выводу, что ничего хорошего в его жизни в ближайшие пятнадцать лет уже не будет. А там и пенсия рядом. И станет он дедушкой, который будет в полустоптанных валенках стеречь свой неказистый дачный домик где-нибудь в полях за Апрелевкой либо под Волоколамском, по воскресеньям принимать в гости внуков, а в будни читать книги, которых у него набралось не меньше, чем в библиотеке хорошего областного города.
В Москве его прежде всего отстранили от оперативной работы – того самого, живого, толкового, требующего смекалки и быстрой реакции дела, которое Шебаршину нравилось больше всего, – и перевели в управление "Р".
А что такое управление "Р"? Это обычный штаб, в котором, кроме планирования и "расклада карт" на день текущий и прочих не самых интересных в профессиональном смысле дел, находятся еще вопросы второстепенные: среди них и проверка, как выполняются указания шефа – начальника ПГУ, и все ли в порядке в главке со снабжением, и толково ли функционирует финансовый отдел, и подготовка "Леса" к зиме – в общем, всего полным полно, голова может легко закружиться, а вот интереса, огонька, артистичности почти никаких.
В общем, понял полковник Шебаршин одно: что станет отныне чиновником средней руки, покроется коростой, непробиваемым хитиновым панцирем и в конце концов превратится в отпетого бюрократа, весьма красочно описываемого в наших газетах… Других путей-дорог у него уже нет.
Но всякая разведывательная структура – это живой организм, очень чуткий, реагирующий буквально на все, даже на землетрясения в Антарктиде, хватающий всякий звук на лету, и не только сам звук, а даже волны, исходящие от него, резонирование пространства…
Так, до начальника Информационного управления Николая Сергеевича Леонова не раз доходил слух, что в Управлении "Р" пропадает очень толковый разведчик по фамилии Шебаршин, – Крючков, человек жесткий, редко меняющий свое мнение, буквально взял да переломил хребет талантливому оперативнику-резиденту, перебросил его работать с передовой, с фронта, на обычный склад…
Леонов Шебаршина не знал и даже никогда с ним не встречался, управление-то большое, профессиональные направления разные: Леонов – американист, а Шебаршин – восточник, поэтому и немудрено, что они не встречались… Но потребность у генерала Леонова в таком сотруднике, как Шебаршин, имелась, причем острая: у него не было заместителя по региону, в котором ранее работал Шебаршин, – по зоне Индийского океана, нескольким арабским и персидским странам.
О Шебаршине Леонову говорили, что это очень толковый аналитик, оперативник, руководитель, который не только разглядывает поле боя через смотровую щель танка и видит узкое пространство, – если надо, он пойдет в атаку даже не в передовом танке, а в пехотной цепи. И страны региона знает хорошо. В общем, такой человек был нужен Леонову очень.
В восемьдесят третьем году в Афганистан полетела группа сотрудников КГБ во главе с Крючковым. В группе находился и начальник Информационного управления Леонов. Миссия у группы была нелегкая – уговорить воюющие стороны "вложить сабли в ножны", для этого нужно было повидаться со многими полевыми командирами, – хотя раньше определения "полевой командир" не было, называли их душманами, – в общем, повидаться с душманами, которые не хотели опускать стволы винтовок… Миссия намечалась нелегкая, Крючкову было не позавидовать.
Холодными долгими вечерами собирались в представительстве КГБ в Кабуле. Было темно, неуютно, в городе грохотали автоматы, "буры", гранатометы – перестрелки происходили постоянно. Имелся еще один враг, не только душманы: в Кабуле (да и во всем Афганистане) было полно заразы. Люди на ногах переносили гепатит, страдали дизентерией.
Для дезинфекции Крючков выдавал вечером всем членам группы по 150 граммов виски; это решение было правильным, группа его одобрила единогласно.
Сидели как-то таким холодным вечером, обсуждали, что же в конце концов получится из их усилий – обстановка тянула на откровения, и Леонов обратился к Крючкову напрямую с больным вопросом: он-де никак не может закрыть один непростой участок и подобрать себе зама…
– Что за участок? – поинтересовался Крючков, отпив из стакана глоток виски.
– Да мы в центре его находимся, Владимир Александрович, это Афганистан – наша болячка надолго, Иран, который рядом – тоже болячка и тоже надолго, Пакистан, Индия… Юго-Восточная Азия ныне – одно из самых беспокойных мест на земле. – Это Крючков знал также хорошо, как и Леонов. – В общем, есть большая нужда закрыть этот участок в управлении толковым человеком.
– Ну и что это за человек, которого вы подобрали? – спросил Крючков.
Леонов назвал фамилию Шебаршина.
Крючков не сказал ни "да", ни "нет", допил виски до конца и поставил стакан на стол.
– Вернемся к этому разговору в Москве, – наконец произнес он.
В управлении у Леонова было пять заместителей. Ночью управление работало на полную катушку, специалисты анализировали телеграммы резидентов, сводили в одну бумагу, с которой дежурный заместитель (либо сам Леонов, который дежурил так же, как и все) шел к начальнику ПГУ с докладом. Эта процедура была обязательна для управления разведки. Всегда приходилось брать с собою не только итоговую бумагу, созданную аналитиками, но и телеграммы. А понадобятся телеграммы или нет, зависело от их важности.
Дальше бумага уже двигалась наверх, на Старую площадь, в ЦК.
Психологически это была выгодная позиция – ходить напрямую к начальству, к первому лицу – параллельно с докладом почти всегда можно было решить какие-нибудь побочные вопросы.
Леонов после возвращения из Кабула повидался с Шебаршиным, подробно переговорил с ним – и не просто переговорил, а прощупал, промял, исследовал все косточки и остался "изучением" доволен – Шебаршин подходил ему. На предложение перейти работать в Информационное управление Шебаршин ответил мгновенным "да" – уж очень ему осточертела "штабная" работа, и вообще он обрадовался тому, что его выдергивают из отстойника.
И вот Леонов в очередной раз направился с папкой к Крючкову на доклад. Крючков находился в хорошем настроении, докладом остался доволен, и Леонов, глянув на благодушное лицо шефа, начал атаку:
– Владимир Александрович, помните, в Кабуле я вам говорил, что у меня нет заместителя по Юго-Восточной Азии? Очень беспокойный район…
– Помню, – сказал Крючков. Он вообще относился к породе людей, которые редко что-либо забывают – все у него оставалось в мозгу.
– Я еще раз проверил Шебаршина у кадровиков, вопросов к нему нет никаких, поэтому прошу дать согласие на перевод Шебаршина к нам в управление на должность зама.
Крючков подумал-подумал и согласно наклонил голову – этого было достаточно, чтобы через несколько минут Леонов уже дал указание курирующему кадровику:
– Оформляйте Шебаршина!
Так Леонид Владимирович оказался на работе в управлении "И". В курс дела он вошел стремительно, как горячий нож в ком масла, и через полторы недели чувствовал себя будто рыба в воде – словно бы работал в управлении уже несколько лет.
А ведь документы здесь переводили с тридцати двух языков, причем несколько языков были редкими – например язык африкаанс, – в управлении работал переводчик и с этого языка.
И аналитиком Шебаршин оказался от Бога, это Леонов понял очень быстро, и Крючкову он приглянулся: в дни своего дежурства докладывал четко, спокойно, грамотно, легко отвечал на разные вопросы, в том числе и непростые, и Крючков тоже понял, что имеет дело с профессионалом.
Больше всего вопросов у начальника Первого главного управления было, конечно, по телеграммам:
– Кто дал сведения?