Но все-таки на последний решительный шаг Крючков никак не мог решиться и, в конце концов, так и не решился. Он не хотел, он боялся крови, у него много лет перед глазами стояла Венгрия, пятьдесят шестой год – Крючков опасался, как бы Венгрия эта не повторилась, только куда в больших масштабах.
Судя по всему, Крючков хотел припугнуть Горбачева и сделать так, чтобы тот добровольно отказался от власти и передал ее Ельцину. Ельцин, который в ту пору был популярен, действовал напористо, выступал на митингах убедительно, на глазах у всех отказался от всех чиновничьих и прочих благ (ездил едва ли не на старом задрипанном "москвичонке"), был той фигурой, за которой пошли бы люди, и это Крючков понимал очень хорошо… Потому и вступил в контакт с Ельциным, потому и вел с ним переговоры. И нерешительность у него, решительного человека, идет именно отсюда.
По плану Ельцин, находившийся в Казахстане, должен был быть арестован в аэропорту, в Москве, едва самолет там приземлится. Но он не был арестован – Крючков не дал такой команды: Ельцин вышел из самолета, сел в машину и уехал в Архангельское.
Его легко можно было задержать, но и такой команды не последовало. Вообще-то, будущий "гарант" был сильно растерян, смят происходящим… В семь часов утра к нему приехал Хасбулатов и постарался вывести из состояния ступора. Это ему удалось. Там же, в Архангельском, было подготовлено все, вплоть до документов, которые надо было передать за границу.
Рядом держалась межрегиональная группа депутатов, взявшая главенствующие позиции в Верховном Совете – эти люди, что называется, тоже почувствовали вкус власти и отказаться от нее уже не могли – это была та самая твердая основа, на которую Ельцин мог опереться.
Ельцин устраивал Крючкова более, чем Горбачев, и по другой причине. У Крючкова состоялся разговор с академиком Чазовым, начальником Четвертого медицинского управления, наблюдавшего за здоровьем первых лиц государства, и академик сказал главе КГБ открытым текстом: "Ельцин болен, перенес инсульт, инфаркт, хворей у него столько, что вряд ли он долго протянет, плюс ко всему сильно увлекается алкоголем", – и Крючков, как представляется, поразмышляв и будучи политиком, аналитиком и игроком, решил сделать ставку на Ельцина.
Вот где сокрыты корни нерешительности Крючкова, удивившие многих, кто его знал. Игра, которую он затеял, была, конечно же, двойная. Но другого пути спасти СССР, как полагал Крючков, нет.
Кстати, такую версию подтвердил и Примаков Е. М.
В общем, сидел Владимир Александрович в своем большом кабинете, размышлял, прикидывал все "за" и "против", просчитывал разные варианты развития событий, делал выводы и, честно говоря, ни к одному варианту не приходил: во всех вариантах его что-то да не устраивало, в одном – одно, в другом – другое… Идеального варианта не было.
Многие распоряжения, которые он рассылал на места начальникам областных и республиканских управлений КГБ, были дезавуированы председателем российского КГБ Иваненко… В общем, чехарда, свистопляска, неопределенность, мутная вода, в которой кое-кто совершенно определенно ловил рыбку, и крупную притом…
Справедливости ради, надо отдать Иваненко должное за его четкую позицию. В силу своего служебного положения он не мог поступить иначе. Можно только сожалеть о том, что так произошло. Но и перед собой, и в отношении действий Крючкова и Шебаршина он был честен, выполняя свой воинский долг, более того, в открытую, не таясь, отстаивал свои позиции, уговаривал противную сторону, т. е. сторонников ГКЧП, отказаться от решительных действий, убеждал идти на переговоры с Ельциным.
Сегодня является фактом, что 90 процентов россиян даже западные социологи считают нищими по сравнению с европейцами. В армии, в правоохранительных органах служат выходцы именно из этих бедных слоев населения. Все служивые люди, патриоты своего Отечества, в силу требований Конституции подчиняются и работают по приказам, постановлениям и распоряжениям сегодняшней власти.
А в чьих руках сегодня в России находится власть? Она находится в руках капитала, в руках олигархов, 2 процента богатеев-собственников владеют 80 процентами всего российского богатства. Их родина – за рубежом.
На вопрос, будут ли сегодняшние военнослужащие российской армии и правоохранительных органов защищать в грозовые дни этих людей, которые присвоили себе то, что еще совсем недавно принадлежало всему народу, ответ думается, однозначен – не будут! Они дружно встанут на сторону народа.
Крючкову надо было бы обратиться к народу, рассказать о том, что происходит, поделиться сомнениями – и самому легче бы стало, и события развернулись бы по-другому, и воздух в Москве чище бы сделался. Но нет, Крючков по этому пути не пошел".
…Вот в такой обстановке Агеев и Прилуков явились к председателю КГБ в два часа ночи для доклада. Крючков сидел мрачный, молчаливый. Ему доложили об отказе "Альфы" и "Вымпела", о том, как в эту минуту складывается обстановка у Белого дома. Прилукову показалось даже, что по лицу у Крючкова неожиданно проскользнула тень облегчения.
– Повторения Венгрии я не допущу, – проговорил Крючков решительно и громко, чтобы все слышали. Придвинул к себе аппарат правительственной связи и набрал короткий, ведомый ему номер – в специальный телефонный справочник даже не заглянул.
Через несколько мгновений стало ясно, кому он звонил.
– Борис Николаевич, я же говорил, что никакого штурма Белого дома не будет, – громко произнес он. – Как с вами и договаривались. Летим в Форос!
Форос, Форос… На ту минуту это было что-то новое. Тем временем громкий голос Крючкова увял, потускнел, в него натекла растерянность.
– Борис Николаевич, как? Мы же договорились!
Что ответил Ельцин, Прилуков не слышал, да и слова – какие они были, какого цвета, с какой интонацией произнесены, – уже не имели никакого значения. Понятно было, что между Ельциным и Крючковым существовала тайная договоренность о каких-то совместных действиях, и сейчас эта договоренность распадалась.
Понятно было и другое: завтра на месте Крючкова в этом кабинете, за этим столом, в этом кресле будет сидеть уже другой человек.
Вот и окончилась игра… Штурм Белого дома (операция "Гром") не состоялся. Именно с этого момента история огромной страны развернулась и пошла по тому пути, по которому идет сейчас, – для большинства граждан наихудшему. Увы!
Вот еще странички из переданного автору дневника.
"Поклонникам либеральных идей, наверное, страшно даже подумать, а не только представить себе, что было бы, если б Россия пошла по пути, предложенному ГКЧП, пути, который уже прошел Китай.
Сегодня социалистический Китай своими достижениями в экономике, обороне, качеству жизни убедительно демонстрирует, какой могла бы быть Россия, если бы пошла не по пути "псевдоперестройки", "псевдореформ", не по пути Горбачева, Ельцина, Чубайса, Гайдара и их западных советников, а по своему историческому, социалистическому, советскому пути.
Победа ГКЧП позволила бы сохранить целостность Советского Союза, поддержать парламентский строй в России, не принимать антинародную "ельцинскую" Конституцию, и также, как в братской Белоруссии, не допустить установления "бандитского" – олигархического капитализма, колоссального расцвета коррупции, циничного до предела, наглого ограбления народа в результате "чубайсовской" приватизации.
Хотя последние годы Россия пытается идти по китайскому пути, но, к сожалению, идет по нему очень медленно и неуверенно".
Что же касается Леонида Владимировича, то роль его в те далекие дни описана довольно подробно, в том числе и в этой книге, причем описана исходя из самых разных точек зрения, с разных углов.
События той поры тяжелым грузом висели на нем до конца жизни.
Он переживал происшедшее заново, иногда менял свое мнение и, видя, что происходило с Россией – особенно в ельцинскую пору, – как ее бесстыдно разворовывали, рвали, кромсали живое тело, – замыкался, мрачнел, делался неразговорчивым: иногда его было просто не узнать, это был Шебаршин и не Шебаршин одновременно.
Но вернемся к августу девяносто первого года…
Евгений Максимович Примаков в те августовские дни находился с внуком Женей в Крыму, в санатории "Южный", километрах в десяти от Фороса, где отдыхал Горбачев.
Народу знакомого в "Южном" было много, а когда имеется знакомый люд, отдыхать обычно бывает весело. Рафик Нишанов, руководивший палатой в Верховном Совете СССР, Петр Лучинский, переехавший в Москву, из Молдавии и ставший секретарем ЦК, министр внутренних дел Пуго с женой Валентиной, двое помощников Горбачева, которые по колючей августовской жаре каждый день ездили к шефу, иногда несколько раз. Это было неудобно, Горбачев мог их поселить в Форосе, но он этого не делал – видать, Раиса Максимовна была против.
Наведывались к Горбачеву Нишанов с Лучинским, Примакова же Горбачев к себе не звал – то ли кошка между ними пробежала, то ли настроения не было, то ли Раиса Максимовна не велела – не понять. Впрочем, Примаков от этого не очень-то и страдал.
Как-то поехали на пикник в горы, и там, среди дивных южных просторов, вся высокая компания отравилась нитратным арбузом – как он попал на стол, неведомо, хотя все были приглашены на пикник председателем Крымского облисполкома Багровым: не должны быть на таком уровне нитратные арбузы.
Еще и вылежать не успели, придти в себя, как Пуго с женой спешно засобирались в Москву – Борис Карлович решил прервать отпуск. Лицо у Пуго было бледное, загаром даже и не пахло – не прошло нитратное отравление. Примаков вышел проводить его:
– Борис, не торопись, побудь еще несколько дней. Здесь так хорошо!
Пуго в ответ вяло улыбнулся:
– Не могу, мне нужно быть в Москве.
Больше он не произнес ни слова. Ничто не предвещало того, что это их последняя встреча, больше они не увидятся.
Днем, после отъезда Пуго, в санатории были отключены все телефоны, вплоть до городского, хотя Пуго к этому, конечно же, не имел никакого отношения, да и вообще, мало ли какая бывает поломка…
На следующий день утром по телевизору уже передали обращение ГКЧП. Час от часу не легче. Примаков тут же запросил билет на самолет.
Билетов не было – все проданы; в ответ Примаков произнес довольно жестко:
– Как депутат Верховного Совета СССР имею право полететь первым же самолетом!
Все, кончился отдых! В воздухе витала тревога, осязаемая, как пепел, разбрасываемый сильным костром. Вскоре Примаков вылетел в Москву.
Первое, на что он обратил внимание, – у дома на улице Щусева, где он жил, стоял танк. "Очевидно, прикрывал с тыла студию грамзаписи на параллельной улице Качалова, – записал Примаков, – Один из моих помощников, побеседовав с офицером-танкистом, сказал мне: "Да они все выпившие!"".
Чем все это кончится, не было понятно.
Вечером у Примакова собралась небольшая компания – друзья, жившие неподалеку. Вывод был общий: ГКЧП – заговор обреченных. Продержится ГКЧП два-три дня, не больше. Примаков добавил еще два дня. На том и разошлись.
Шебаршин все это время находился в "Лесу" со своей службой и внимательно следил за событиями. Происходящее ему было понятно, но в большую драку ввязываться не хотелось, – иногда хотелось вообще отойти от всего этого в сторону и забыться, – но забываться было нельзя… Нужно было сделать все, чтобы сохранить разведку.
Нападать на нее сейчас будут с такой силой, что всем чертям тошно станет – постараются навесить все грехи… На КГБ же постараются навесить грехов еще больше. Это Шебаршин ощущал уже кончиками пальцев, порами кожи, не говоря уже об интуиции, которая никогда его не обманывала.
Хотелось, конечно, понять ту игру, которую ведет высший эшелон власти, самый верхний слой, но для этого было слишком мало информации… Информация имелась только у Крючкова, но он по-прежнему был недосягаем! Примаков же утром, еще восьми не было, приехал в Кремль – пропустили, как он написал позже, без задержки – как всегда, в общем. Зашел к Геннадию Янаеву – их кабинеты находились недалеко друг от друга, отношения были самыми добрыми, – с порога спросил резко:
– Ты чего, в своем уме?
Они были на "ты", по именам, без отчеств, имели возможность разговаривать вот так накоротке, откровенно.
Янаев растерянно постучал себя пальцем по лбу, потом сказал:
– Женя, поверь, все уладится. Михаил Сергеевич вернется, и мы будем работать вместе.
– Что-то не верится. Нужно немедленно убрать танки с улиц Москвы…
Было понятно, как дважды два четыре, что из заговора ничего не выйдет, точнее, уже ничего не вышло. Это он сказал Янаеву.
Через несколько часов Примакову позвонил Силаев, бывший тогда председателем Совета министров России, и предложил лететь в Крым, в Форос, к Горбачеву. Сказал, что летит еще целая группа, и спросил, согласен ли лететь в ней Примаков?
Примаков, естественно, согласился, сказал только, что должен проконсультироваться на этот счет с Ельциным, поинтересовался, кто летит еще?
– Я полечу, – сказал Силаев, – еще Руцкой, министр юстиции Федоров, французский посол, несколько журналистов наших и зарубежных, Бакатин, – без Бакатина тогда ни одно дело не обходилось…
В общем, самолет ТУ-134 оказался забит под завязку.
Отправили в Форос и второй самолет – в нем было попросторнее. Полетел в Крым и Крючков, очень мрачный, неразговорчивый, со старым потрепанным портфелем в руках.
Особенно по-боевому был настроен Руцкой. Под мышкой на ремне у него болтался новенький "стечкин" – самый современный наш пистолет. Примаков увидел "пушку", улыбнулся и предложил сделать Руцкого старшим. Руцкой "назначением" был доволен.
Далее Примаков написал так: "Поднялись в воздух и не знали, куда садиться. Нам сообщили, что база "Бельбек", находящаяся вблизи дачи Горбачева в Форосе, не принимает – на летную полосу выкатили самолет. Позже узнали, что командующий Черноморским флотом дал команду сбить нас на подлете, а когда все-таки расчистили посадочную полосу и разрешили посадку на "Бельбек" – стрелять на поражение. Но обо всем этом узнали позже. А в самолете Руцкой распорядился: "Первыми высадятся автоматчики, они образуют каре, внутри которого расположимся мы".
На военной базе "Бельбек", куда приземлились часов в восемь вечера, было подозрительно тихо. Ни души. К этому моменту Горбачеву – это тоже выяснилось позже – восстановили связь, и он дал команду о беспрепятственной посадке нашего самолета"…
А Крым за несколько дней не изменился совсем, как был радостным, теплым, пахнущим спелыми персиками местом, так таковым и остался. Море было безмятежным, в вечерней воде беззаботно плескались детишки, им никакого дела не было до московских перипетий.
Дача Горбачева в Форосе называлась объектом "Заря". Многие из тех, кто прилетел в тот час в Форос, с досадою думали, что их втянули в некую не очень умную игру – в воздухе, несмотря на опасность, носилось что-то шутовское, непродуманное, недоговоренное, и Горбачев, конечно же, был к этому причастен. И, что особенно плохо было для Шебаршина, причастен оказался и Крючков, шеф огромной, очень серьезной службы.
Служба оказалась под ударом, таким сильнейшим ударом, что ее вряд ли удастся сохранить в том виде, в котором она была до сей поры.
Достаточно было видеть свирепые лица демократов, уже примеряющихся к памятнику Дзержинскому. Но памятник еще стоял, молча и печально поглядывая на беснующуюся толпу.
Ждали прилета Горбачева из Крыма.
О тех днях написаны тома книг, кипы газетных статей, ничего нового уже сказать нельзя, кадры прилета Михаила Сергеевича, чье лицо, как минимум, вызывало сочувствие, облетели газеты всего мира… Но не все всем, конечно, было известно. Много говорили о двойной игре Горбачева, о его обычной трусости, о том, что он подставил своих товарищей, но все это были домыслы. Правду мог знать только сам Горбачев, но он предпочитал говорить о чем угодно, только не об этом, а когда нечего было говорить – замыкался.
Впрочем, говорить он мог всегда – и говорил – на любую тему, вплоть до совокупления кузнечиков, да вот что: из его речей в голове ничего не оставалось, в одно ухо слова влетали, в другое вылетали, и через полминуты уже нельзя было вспомнить, о чем он говорил – о кузнечиках, о взаимоотношении с Америкой или о затормозившихся полетах в космос.
Из Крыма в Москву возвращались также на двух самолетах – и Горбачев с семьей, и помощники, и публика, прилетевшая к нему из Москвы для выяснения отношений, и автоматчики с корреспондентами – все, в общем, только у одного самолета статус был повыше, у другого пониже. Иваненко же тем временем получил указание явиться с автоматчиками в аэропорт Внуково и арестовать членов ГКЧП, летавших в Крым, в частности Крючкова.
Иваненко хорошо понимал, что в аэропорту могут быть сложности: там имеется свой отдел КГБ и свои бойцы, очень подготовленные, и если они, скажем, не захотят отдать Крючкова, будет стычка.
Руководил внуковскими чекистами полковник Тужилкин. Увидев генерал-майора Иваненко, он все понял, тем более Иваненко был не один, а с прокурором Российской Федерации Степанковым, лицо которого было хорошо известно – Степанков часто выступал по телевизору. Тужилкин подбежал к Иваненко, козырнул:
– Готов выполнить любое ваше распоряжение, товарищ генерал-майор.
– Сейчас посмотрим, какое распоряжение надо будет выполнить, – довольно миролюбиво отозвался Иваненко.
Миссия у него, конечно же, была неприятная, но что делать – кто-то же должен исполнять и неприятные миссии. Автоматчики, которых придали Иваненко, были не комитетские, а из МВД, это облегчало задачу: люди из чужого ведомства обычно не занимаются некими психологическими изысканиями и не ищут ответа на вопрос "За что?" или "Почему?" – они просто выполняют приказы своих командиров.
В самолете, который приземлился, надо было арестовать трех человек – Крючкова, Язова, Тизякова. Для Иваненко и его группы специально открыли заднюю дверь салона, через нее и вошли.
Крючков был очень спокоен, даже более чем спокоен – заторможен, – и в движениях, и в реакции, и в чрезмерно затянутых ответах на вопросы; создавалось такое впечатление, что он специально наглотался каких-то таблеток; Язов также был спокоен, даже дружелюбен по отношению к автоматчикам и тем, кто пришел его арестовывать. Язов – фронтовик, настоящий солдат, хорошо знает, почем фунт лиха, поэтому удивить лихом его было невозможно. Только улыбка на лице была печальной: он знал то, чего не знал Иваненко.
Тизякова арестовать не удалось – он был депутатом Верховного Совета СССР, а для ареста депутата требовалось лишение его депутатской неприкосновенности. Крючков с Язовым депутатской неприкосновенностью не обладали – это осталось в прошлом. Депутатами последнего созыва Верховного Совета СССР они не были. Да и депутатов при Горбачеве стали называть по-иному, несколько высокомерно, я бы сказал, – народными депутатами.
Развернулись народные депутаты во всю ширь – спектакли показывали по телевидению такие, что люди перестали ходить в театры, это было уже неинтересно. Никогда народ наш не видел такого, что происходило в Верховном Совете во время заседаний – Бог до горбачевской поры миловал. А при Горбачеве действо развернулось…
Ну да Господь с ними, с депутатами, и с хорошими, и с плохими.
Крючков спустился из самолета по обычному жестяному трапу и сразу оказался в окружении автоматчиков. Растерянно похлопал себя по карманам:
– А портфель, где мой портфель?