Оказывается, была еще одна кандидатура – Бурбулиса, человека в ту пору очень близкого к Ельцину, и Ельцин рассматривал две фамилии – Примакова и Бурбулиса – буквально в увеличительное стекло.
Кандидатура Примакова победила – видный экономист, академик, популярный журналист, объездил весь мир, известен во многих странах, имеет за рубежом своих поклонников и так далее.
А то, что раньше не работал в разведке, – совсем не страшно. В общем, так оно и оказалось – Примаков очень органично влился в сложный коллектив Первого главного управления. По статусу ему было положено носить генеральские погоны, но Евгений Максимович от погон отказался – он был академиком, действительным членом Академии наук СССР, которую в разговорах между собой часто называли Большой (были ведь еще и малые академии: сельскохозяйственных, медицинских наук, потом появились различные общественные академии – информатизации, российской словесности, изучения проблем национальной безопасности, Петровская и Славянская академии и так далее), а академик – это нисколько не меньше генерала.
– И вообще, если бы я стал генералом, то никто бы даже не вспомнил, что я – академик, – смеялся Примаков, и был прав.
Параллельно он получил портфель первого заместителя председателя КГБ – временно, хотя поначалу решил от него отказаться. Но умные люди посоветовали:
– Не надо отказываться. Если согласишься быть первым замом, то никто через твою голову не будет совать свой нос в кадры разведки, внедрять своих ставленников и вообще вмешиваться в дела управления.
Совет был верный, и Примаков внял ему.
Через месяц разведку выделили из КГБ в самостоятельное звено, и она стала называться Центральной службой разведки – ЦСР, а когда большая страна распалась, вышел указ об образовании на базе ЦСР Службы внешней разведки, той самой, которая существует и ныне (СВР).
Примаков позвонил Ельцину – интересно было от первого лица узнать, что же будет дальше, – и этот вопрос, как потом признался сам Евгений Максимович, был для него "далеко не праздным".
– Это не телефонный разговор, – сказал ему Ельцин, – приезжайте, поговорим.
Примаков поехал к Ельцину. То, что сказал тот, было для Евгения Максимовича некой неприятной неожиданностью.
– Я вам доверяю, пусть у вас не будет на этот счет сомнений, – заявил Ельцин, – но в коллективе вашем к вам относятся по-разному.
Примаков ответил, даже не задумываясь:
– Знаете, Борис Николаевич, если б вы сказали, что не доверяете мне, разговор, естественно, на этом бы и закончился. Ни главе государства не нужен руководитель разведки, которому он не верит, ни службе, да и мне самому это абсолютно не нужно. Но меня задело то, что вас информировали о плохом отношении ко мне в самой разведке…
Ельцин ответил, что встретится с заместителями Примакова, переговорит с ними.
– Картина будет объективной, если вы встретитесь со всем руководством разведки, – сказал ему Примаков, – это сорок-пятьдесят человек.
На следующий день эта встреча состоялась. Выступило на ней двенадцать человек, все – за Примакова. Когда там же, в Ясенево, Ельцин, достав из кожаной папки указ, подписал его, то сказал:
– У меня был заготовлен указ и на другого человека, но фамилии его я не назову.
Примаков понял, что его спиной шла подковерная аппаратная борьба, а в окружении Ельцина есть настоящие мастера этой борьбы, чемпионы, но кому-то из "чемпионов", очень желавшему выиграть, на этот раз не повезло – он проиграл.
Провожая Ельцина к машине, Примаков сказал ему:
– Вы сняли с моих плеч огромный груз, проведя эту процедуру.
Ельцин ответил коротко:
– Я тоже кое-что понял.
Новая структура СВР – Служба внешней разведки, – во главе с новым (практически новым, месяц с небольшим работы – это срок, согласитесь, очень малый) директором начала действовать.
Первым заместителем к себе Примаков пригласил Шебаршина. Леонид Владимирович отказался. Потом этот отказ много раз обсуждался, Шебаршину задавали вопросы корреспонденты, интересовались друзья – почему отказался? – но факт остается фактом. Совершил он ошибку или нет – неведомо. Вполне возможно, согласись он на предложение Примакова, жизнь его сложилась бы по-другому. Но она сложилась так, как сложилась.
Вообще, надо заметить, что многих в коллективе разведки Примаков знал до своего прихода, со многими учился в Институте востоковедения, – В. А. Кирпиченко, В. П. Зайцева, В. И. Гургенова, В. И. Трубникова и других – об этом он потом довольно подробно написал в книге "Годы в большой политике".
Хорошо отозвался Примаков и о полковнике В. М. Рожкове, ставшем причиной ухода Шебаршина из разведки.
Примаков переместил его с поста первого заместителя на ту же должность, только без приставки "первый", и Рожков с предложением согласился…
Через несколько лет он поехал в командировку в Бонн, уже в звании генерал-лейтенанта, и там скоропостижно скончался.
Об СВР Примаков впоследствии написал, что в службе "сосредоточен цвет офицерского корпуса. В большинстве это интеллигентные, образованные люди, многие из них знают несколько иностранных языков, государственники по своему призванию и профессии. В то же время ряд сотрудников были дезориентированы происходящими переменами, в том числе и разделением на части Комитета государственной безопасности, в котором прослужили уже не один год, а некоторые – и не один десяток лет.
Не хочу противопоставлять ПГУ остальным подразделениям КГБ – большинство сотрудников комитета тоже профессионалы, честные, патриотично настроенные офицеры. Но ПГУ как-то выделялось, стояло чуть-чуть особняком, в том числе по своим функциям. Это проявлялось не только в том, что успехи у ПГУ были, возможно, даже несколько большими, чем у некоторых других главных управлений, во всяком случае, осязаемее. Но и ключевые кадры в руководстве КГБ тоже, особенно при В. А. Крючкове, рекрутировались из ПГУ", поскольку сам Крючков почти двадцать лет возглавлял эту структуру и хорошо знал деловые качества этих сотрудников.
Но были в ПГУ и другие люди – Примаков очень интересно рассказывает о них, изнутри вскрывая их психологию, мотивы, которые заставили этих людей сделать в жизни разворот, скажем так, в противоположную сторону и стать преступниками, врагами.
Это предатели. О предателях много говорил и писал Шебаршин.
Их Примаков делит на две категории: так называемые "добровольные заявители" (как правило, эти люди переходят на сторону противника добровольно – как генерал Поляков, шеф нашей военной разведки в Индии, о котором уже шла речь) и "завербованные" – те, кого взяла на крючок иностранная разведка и заставила работать на себя. Самые опасные из них – "кроты", действующие сотрудники советской разведки (каковым был, к примеру, Кузичкин, работающий за рубежом в подчинении Шебаршина).
Есть и другие завербованные – от крупных ученых до домохозяек, согласившиеся работать на противника, как правило, за деньги либо ценные подарки, вещи, которых в советскую пору не было у нас, но были в Штатах или в Англии.
Очень примерной фигурой из числа "добровольных заявителей" был заместитель начальника одного из отделов ПГУ полковник Кулак. В прошлом – фронтовик, очень неплохо воевавший. В годы войны получил звание Героя Советского Союза.
А вот после войны дело у него, как считал Кулак, не заладилось – "не додали лаврового листа": ни общество, ни начальство не оценили заслуг и служебных возможностей храброго фронтовика. Кулак считал, что его заставляют прозябать, поэтому находясь в командировке в Штатах, он добровольно установил контакт с ФБР и стал "кротом". Псевдоним, который ему дали в ФБР, был женским – "Федора".
Одновременно он начал пить. И зашибал довольно здорово, поскольку через некоторое время "Федора" ушел на пенсию. К этой поре уже было известно о его предательстве, но этой недоброй новости в Центре не поверили; незадолго до смерти "Федоры" поступил еще один сигнал о предательстве – уже от другого источника, совершенно независимого.
Похоронили "Федору", как солдата, с воинскими почестями – побоялись за безопасность источников, а потом, когда опасность миновала, передали дело в суд. Посмертно Кулак был лишен всех наград.
Известна всем фигура Пеньковского – полковника военной разведки, работавшего в Государственном комитете по науке и технике.
Уже находясь на Лубянке, в камере, Пеньковский умолял корреспондента "Правды", приехавшего к нему, чтобы сделать материал (Пеньковский принял журналиста за работника ЦК КПСС, сказал даже: "Где-то я вас видел"), использовать его для двойной игры с американцами. "Я сделаю все, чтобы нанести соизмеримый с моим отступничеством вред американцам", – убеждал он журналиста, не зная, что информация о его аресте уже широко прошла в газетах.
Ущерб безопасности СССР он нанес просто огромный, в частности, выдал информацию о расположении наших ракет на Кубе, но поправить что-либо было уже невозможно, и Пеньковского после суда расстреляли.
Точно так же повел себя и Гордиевский – заместитель нашего резидента в Лондоне. Причем англичане довольно усердно расчищали путь Гордиевскому – вывели из игры его непосредственного руководителя, заместителя резидента, потом постарались выдворить из страны и самого резидента Аркадия Гука.
Гордиевский, который уже находился под подозрением, был вызван в Москву – якобы для оформления его в новой должности (должности резидента, естественно), а в Москве устроили так называемый дебрифинг (специальное собеседование, очень жесткое, целенаправленное, со многими ловушками) и практически раскрыли "крота".
Но поступило распоряжение сверху: дебрифинг прекратить, наружное наблюдение с Гордиевского снять, а самого полковника отправить на отдых в элитный подмосковный санаторий.
Из санатория Гордиевский сбежал и с помощью английской разведки ушел за кордон, в Финляндию.
Широко известна история предательства Резуна, работавшего в резидентуре военной разведки в Швейцарии. Вербовка его началась с того, что Резун обратился к одному издателю в Женеве с просьбой подобрать для него книги с новейшими разработками вооружения. Издатель оказался агентом английской разведки СИС и постарался войти в более тесный контакт с клиентом.
Это у него получилось. Резун выдал издателю характеристики последних советских танков, за что получил вознаграждение – так называемый "авторский гонорар".
После этого дело пошло к вербовке, а поскольку у Резуна при виде денег жадно загорались глаза, стало понятно, что перед вербовкой он не устоит.
В конце концов ему подсунули соблазнительную женщину – агента СИС, и дело было завершено: Резун продался окончательно.
Английская разведка работала с Резуном год – агентом он оказался плохим, не смог даже (ради повышения своего веса в ГРУ) завербовать одного иностранца, с которым были проведены предварительные действия, и он был готов к вербовке. Разочарованию англичан не было предела…
И тем не менее, когда Резун сообщил им, что находится на грани провала, его вместе с семьей вывезли в Лондон.
Ныне Резун пишет довольно плохонькие книги, рассказывает миру о "преступлениях" советской разведки, рождая одну страшилку за другой. Но все страшилки эти – обычные небылицы, которые легко высосать из пальца, было бы только желание писать. Правда, к желанию надо добавить еще и умение, а это имеется не у всех "писателей".
Вообще-то Евгению Максимовичу за время работы в СВР довелось сталкиваться с фактами прелюбопытнейшими.
Как-то ему сообщили, что в одной из европейских стран на Центр очень эффективно, грамотно работал ценный сотрудник. Информация, которую он выдавал связникам, была свежей, необходимой, всегда била в точку. И вдруг ЧП – этот ценный сотрудник прекратил работу на нас. В чем дело?
Стали выяснять, что же именно побудило секретного сотрудника принять такое серьезное решение – очень уж не хотелось терять его. Хотя в таких случаях все "связи незамедлительно замораживаются, – как писал впоследствии Примаков, – проводится многосторонний анализ всего периода сотрудничества, и "подавшее на развод" лицо исключается из агентурной сети".
Но здесь решили понять до конца, тщательно проанализировать, что же произошло, в чем причина? Причина оказалась проста: источник заявил, что "в связи с отказом России от коммунистической идеологии он не находит больше смысла продолжать работу на нашу разведку". Новая Россия – не для него.
Примаков продиктовал источнику личное письмо, в котором "попытался показать, насколько и в новых условиях важна для стабильности в мире сильная Россия и как этого не хотят некоторые круги, работающие в защиту тех интересов, которые не имеют ничего общего ни со стабильностью, ни с установлением справедливого миропорядка".
Ответ заставил ждать долго, но он все-таки пришел, источник вернулся к прежней своей работе, и это было приятно.
Проработал Примаков директором Службы внешней разведки довольно долго – до января девяносто шестого года, пока в зимнее утро шестого числа его не пригласил к себе Ельцин. Вызов был срочным.
Когда Примаков приехал в Кремль, Ельцин спросил:
– Как вы относитесь к назначению вас министром иностранных дел?
Примаков отказался – не хотелось уходить из "Леса": все-таки находился там уже четыре года и четыре месяца, привык. Но это приводить в качестве довода Примаков не стал – привел несколько политических аспектов, в частности, упомянул и о газетных хвостах, о ярлыках, которые приклеивают к нему на Западе.
Ельцин выслушал его и сказал:
– Ну ладно, если категорически не хотите, повременим. Но вопрос я пока не закрываю.
Через четыре дня он снова вызвал Примакова к себе:
– Ну как, не передумали?
– Нет!
– А вот я передумал. Прошу вас принять мое предложение.
На этот раз остаться в "Лесу" не удалось. Единственное, что было обещано Евгению Максимовичу, – он еще месяца полтора поработает на старом месте, сдаст дела преемнику, подчистит портфель и только потом переместится на Смоленскую площадь.
Но пока он ехал через половину Москвы в "Лес", по телевидению, в новостях, уже передали, что он назначен на должность министра иностранных дел, а на следующий день, на двенадцать ноль-ноль, уже была назначена коллегия МИДа.
О деятельности Примакова на должности министра иностранных дел написано много – уж очень приметно было это место, каждый шаг министра находился на виду, простреливался десятками, а то и сотнями фото– и телекамер, как, собственно, и деятельность его на посту председателя российского правительства.
К сожалению, на последнем месте он пробыл недолго, хотя успел сделать много; задержись Примаков на этом посту года четыре или пять – вполне возможно, что и Россия быстрее изменилась бы, поднялась с колен, но что было, то было.
На посту председателя Правительства Российской Федерации Примаков пробыл менее года.
Очень уж быстро почувствовало окружение Ельцина, что Примаков стремительно набирает силу и популярность. Имя его становится популярнее имени "царя Бориса"…
Не хотел Примаков уходить из здания на Смоленской площади, из МИДа, как до этого не хотел уходить и из "Леса", из разведки: прикипал он к работе настолько, что казалось – работа уже не сможет существовать без него, а он без нее. Нечто подобное ощущают люди, умеющие и любящие работать, – так было всегда, когда им предстояло поменять место службы, это вообще присуще всякому совестливому человеку…
А в стране продолжал царить развал. Давила, как признавал сам Примаков, "неимоверная тяжесть "достижений" младолибералов". ВВП упал к той поре на сорок процентов, объем же розничной торговли снизился лишь на двенадцать процентов. Это означало, что страна начала жить за счет товаров, привозимых из-за рубежа, – сделалась страной "третьей" или даже "четвертой" корзины, встав в один ряд с каким-нибудь Гондурасом, Сьерра-Леоне или Берегом Слоновой Кости…
Унизительное положение. Предприятия лежали на боку, и никто не хотел их поднимать.
"Это было отражением, мягко говоря, специфической модели экономики, жестко сориентированной на экспорт сырьевых ресурсов и удовлетворение значительной части конечного спроса за счет импорта, – написал через некоторое время Примаков. – Больших масштабов достигла диспропорция между наличными мощностями и степенью их загрузки, потребностями развития и низким уровнем инвестиций. Не обеспечивалось даже простое воспроизводство основного капитала, не говоря уже о пополнении собственных производственных средств или о модернизации и обновлении производственной базы. Реальный сектор экономики быстро деградировал. Одновременно катастрофически рос государственный долг. Страна была посажена на иглу внешних заимствований при превосходящем эти заимствования противозаконном вывозе капиталов за рубеж. Метастазы организованной преступности и коррупции пронизали общество, проникли во все государственные сферы".
Грустная картина, от которой и руки опускаются, и в сердце забирается стойкое ощущение беды. Вот до чего довели страну либералы-революционеры девяносто первого года.
При этом людям не платили зарплату, пенсионерам не платили пенсии, жить было не на что, деревни и маленькие города, где все рассыпалось, голодали.
Семнадцатого августа 1998 года паралич охватил банковскую систему, с крючка сорвалась и резко набрала скорость инфляция, рубль по отношению к доллару не просто упал – он с огромной скоростью унесся в пропасть. Встали последние заводы, которые еще продолжали держаться, боролись за жизнь.
Ельцин отправил в отставку правительство Кириенко, допустившее дефолт, и попробовал вернуть находящегося в отставке Черномырдина.
Не тут-то было. Государственная Дума вздыбилась: дважды завалила кандидатуру Черномырдина, после третьего завала ей грозил роспуск…
Несмотря ни на что, Черномырдин готов был идти на третий тур, хотя было ясно как Божий день, что его завалят; Ельцин был, естественно, растерян, но тоже склонялся к третьему туру… О роспуске Госдумы он, похоже, старался не думать, хотя последствия этого шага для страны могли быть очень тяжелыми.
Параллельно он прорабатывал другой ход, единственно верный в этих условиях, – сделать ставку не на Черномырдина, а на другого человека.
Этим "другим" был Примаков.
Россия вздохнула облегченно, когда сопротивляющийся Примаков дал согласие стать председателем российского правительства.
Дома его ожидали слезы жены:
– Как ты мог на это согласиться? Как?
Примаков признался, что произошло это только потому, что "на какое-то время на задний план отошел разум и победили чувства".
Позже он заметил, что не ведал совершенно, в каких условиях ему придется работать в правительстве, какие трудности ожидают его в коридорах кремлевского холма, какие игры поведет против него ельцинское окружение, – если бы ведал, то вряд ли бы согласился.
Но произошло то, что произошло: он согласился и перешел работать в печально знаменитый Белый дом. Много раз он вспоминал потом "Лес", тишину тамошних дорожек и полян, до которых откуда-то издалека, словно бы продираясь сквозь чащу деревьев, доносился придавленный шум города, какой-то глухой, лишенный привычного старого добродушия, простенькие дачи, в которых жил командный состав разведки, скучал по своему кабинету, в котором когда-то, кстати, работал и Шебаршин, и по людям, что трудились рядом с ним, как, собственно, скучал и по мидовским коридорам.