Предоставили на комиссии слово и Шебаршину. Шебаршин сказал, что "КГБ должен быть, безусловно, упразднен, разведка должна быть выделена в самостоятельное ведомство". Причем Шебаршин добавил, что это единодушная точка зрения всех сотрудников ПГУ.
Затем Шебаршин, объяснив ситуацию с появлением в органах людей, имеющих сильных толкачей в верхах, предложил включить в постановление комиссии следующий параграф: "Рекомендовать руководству КГБ СССР в течение переходного периода воздержаться от структурных изменений и кадровых перемещений"…
Надо было видеть в этот момент лицо и глаза Олейникова. Олейников как раз усиленно протискивал в первые замы к Шебаршину своего человека – полковника Рожкова, работавшего в Германии.
От разведки полковник Рожков был далек так же, как Калининград от Камчатки, – для него это просто была новая профессия, которую нужно было изучать с азов, это во-первых (Рожков ранее занимался контрразведкой), а во-вторых, он был в ПГУ человеком чужим совершенно, а чтобы стать тут своим человеком, нужно было съесть с коллективом несколько пудов соли, коллектив здесь был очень непростой… Но Олейникову (а за ним, как говорили знающие люди, просматривался и Бакатин) нужен был в службе разведки свой человек.
У Шебаршина была предварительная встреча с Рожковым, Леонид Владимирович настоял на этом, но особого впечатления полковник-контрразведчик на него не произвел.
После заседания комиссии Шебаршин сделал несколько попыток переговорить с Бакатиным и поставить точку в вопросе с Рожковым, но Бакатин начал уходить от всех контактов с Шебаршиным.
Ситуация, как потом отметил Шебаршин, напоминала "Уловку-22" Хеллера. "Начальник приказывал пускать к нему посетителей только тогда, когда он отсутствует. Документы он (Бакатин) тоже читает выборочно, попытка наладить контакт по переписке также повисает в воздухе, хотя отдельные резолюции до нас доходят. Докладываем о вербовочном подходе к нашему сотруднику за рубежом. Резолюция: "Почему вас это удивляет? Ведь и вы иногда действуете таким же образом"".
Очень неприятная была эта отписочка, поступившая из секретариата Бакатина. Такое впечатление, что говорили они на разных языках. Шебаршин из одной страны приехал, Олейников с Бакатиным из другой. "В огороде бузина, а в Киеве дядька", – так, кажется, ранее высказывались умные люди на этот счет. В конце концов Шебаршин узнал, что приказ о назначении полковника Рожкова первым замом в ПГУ подписан – вот тебе и в огороде бузина… Это было настоящим служебным оскорблением, не меньше.
Ну, а дальше – хуже. Шебаршин до Бакатина так и не дозвонился – не соединили – слишком большим чином стал Вадим Викторович.
Ведь столько Шебаршин боролся, протестуя, чтобы ему не подставляли разных "отставной козы барабанщиков", в том числе из очень высоких мест – из ЦК КПСС, например, – и с мнением его всегда считалось. Даже своенравный Крючков.
Но Бакатин – это не Крючков. В душе Шебаршин все-таки не верил, что его смогут так беспардонно обойти и игнорировать, – напрасно не верил: к нему отнеслись как к тени, а не как к руководителю. Он вновь начал названивать Бакатину.
На этот раз дозвонился – видно, команда такая имелась. Едва сдерживая гнев, но все же стараясь, чтобы голос звучал ровно, попытался объясниться с Бакатиным.
Тот проговорил тоном, будто ничего и не произошло, удивленно-сочувствующим:
– А где же вы были раньше? Я уже подписал приказ.
Вот так: подписал приказ, и назад хода нет. Теперь за спиной Шебаршина будет находиться человек, который станет докладывать о всех его действиях наверх. И вообще, на Лубянке будет очень хорошо известно, что происходит в "Лесу", – так понимал Шебаршин.
Шебаршин сказал Бакатину, что в таком случае просто-напросто должен покинуть свой пост.
Для Бакатина это было неожиданностью, он замолчал на несколько мгновений, но марку свою, а точнее, постановку головы – держал до конца. Внедрение своего человечка в ПГУ было для него важнее, чем сохранение профессионала высокого класса в этой организации. Через семь минут Шебаршин сидел за пишущей машинкой и двумя пальцами отстукивал рапорт об уходе из КГБ. Об этом моменте в книге уже рассказал Сцепинский.
В архиве Леонида Владимировича сохранился второй экземпляр рапорта – Шебаршин печатал под копирку, – мы его даем в разделе иллюстраций. Эта пожелтевшая бумага несет на себе запах горьких дней, очень похожий на запах дыма, и большинство людей, причастных к созданию этой книги, пришло к выводу, что копию рапорта (впрочем, это не копия, а самый настоящий подлинник, вытащенный из-под копирки) надо дать.
Вчитайтесь в строки рапорта, и вы поймете, что испытывал тогда Леонид Владимирович и каким мужеством надо было обладать, чтобы написать его. Времена наступали мутные, может быть, даже суровые, это понимали все, а уж Шебаршин с его склонностью к углубленному анализу – тем более. Было горько, неспокойно, хотелось напиться.
Как и положено в таких случаях, Шебаршин послал рапорты Горбачеву, Ельцину и Степашину, руководившему комиссией по расследованию деятельности КГБ в августе девяносто первого года – еще в три адреса. Все-таки начальник разведки страны – это, по крайне мере, не меньше, чем министр средней руки. А может быть, даже и больше.
Потому и была такая масштабная рассылка.
Ну, а дальше репрессивные колеса машины, жаждущей возмездия, прокатились по очень многим участкам августовских событий.
Всем хорошо известна судьба членов ГКЧП. Известно самоубийство Пуго, известна гибель маршала Ахромеева, известно, как вели себя демократы, совершившие тихую революцию (и до сих пор не желающие сознаваться в этом), известно, что произошло, в какой омут бандитизма, воровства, казнокрадства, бесправия, грязи попала страна в пору Ельцина.
В конце концов демократы стали расправляться не только со своими противниками, но и со своими приверженцами.
Вот, например, как сложилась судьба Иваненко. Ныне генерал Иваненко – председатель попечительского совета Спортивного клуба ветеранов ФСБ.
Бакатин, став первым лицом в КГБ, начал раздавать комитетское имущество – богатые санатории, здания, зоны отдыха, земли – налетай, бери кто что хочет! Одновременно с раздачей слонов начал внедрять своих людей в разные службы.
Началось все с Шебаршина, это мы уже знаем… Но не обошел указующий перст и Иваненко. К нему тоже был приставлен заместитель, работавший до этого начальником отделения в аэропорту Шереметьево. Слаженной работы не получилось: по многим вопросам Иваненко и его зам имели разные мнения. А это – увы! – деятельность по схеме "лебедь, рак и щука". Для серьезного ведомства несерьезно!
Некие руководящие товарищи – этакий высший совет при Ельцине Борисе Николаевиче – предложили будущему "гаранту конституции"" объединить МВД и КГБ – в результате получался мощнейший кулак, которому в России могла противостоять только армия. Других сил не было. Этого очень добивалось, по сведениям, имеющимся у Иваненко, ближайшее окружение гаранта – Татьяна Дьяченко, Коржаков, Бернштейн, Дунаев, Баранников.
Просматривалось в этом не самом чистом шахматном ходе желание взять под технический контроль страну – ведь вся аппаратура прослушивания находилась только у КГБ, у комитетской контрразведки, в МВД не было ничего похожего…
Иваненко был против этого и, чтобы как-то решить вопрос, пошел к Ельцину.
– Борис Николаевич, этого делать никак нельзя, это все равно что бросить камень в болото.
Будущий "гарант" грозно нахмурил брови.
– Кто камень, а кто болото?
Иваненко не стал объяснять, кто камень, а кто болото, это было понятно без всяких объяснений, сказал прямо:
– Это не положено по конституции, Борис Николаевич.
Ельцин недовольно поморщился:
– Чего-то вы не понимаете, – многозначительно произнес он.
После этого в кабинете Иваненко был отрезан провод прямой связи с Ельциным – дозвониться до будущего "гаранта" сделалось невозможным.
А несколько позже, в том же девяносто первом году, появился указ о снятии Иваненко с должности: его место понадобилось другому… И вообще настала пора, когда места руководителей правоохранительных органов начали занимать геодезисты, зубные техники, учителя черчения и прочий люд, пожелавший расстаться со своей прежней профессией, в новом деле не смыслящий абсолютно ничего, но зато бесконечно преданный "новой демократической идеологии" (правда, эта идеология ничего общего с демократией не имела, но это было неважно, а через пару лет слово "демократия" оказалось настолько дискредитированным, что народ, слыша его, уже невольно морщился). Похоже, Иваненко попал под эту частую гребенку.
В сорок четыре года, еще полный сил, энергии, – практически молодой, здоровый, – оказался на пенсии. А ему еще бы работать да работать.
Устроился в "Юкос", потом ушел к Алмазову – руководителю налоговой полиции, затем занялся бизнесом. Попытался строить экранопланы – удивительные машины двадцать первого века, способные ходить на высоте нескольких метров, стелиться над морями, над водой и быть невидимыми. На них очень удобно перебрасывать десанты с техникой, грузоподъемность у экранопланов огромная.
Иваненко хотел создать и малые экранопланы, специально для пограничников, для небольших нарядов; увлекся их разработками, подготовил несколько проектов, вложил в дело все деньги и… прогорел.
Такое в современном бизнесе случается часто, бывает, что предприниматели после краха заканчивают земной путь самоубийством. Хорошо, что дело не дошло до крайней точки…
Уже находясь на пенсии, с Шебаршиным стал встречаться часто. Вместе ходили на теннисный корт, в богатую организацию, именуемую Газпромом, – у Газпрома роскошное спортивное хозяйство.
Играли обычно вчетвером, Шебаршин с внучкой Ириной, Иваненко в паре с Владимиром Зайченко, работавшим когда-то с Леонидом Владимировичем в Пакистане. Иногда с Иваненко, вместо Зайченко, в паре играла жена. Получался слаженный дуэт. У Шебаршина с внучкой тоже получалась слаженная пара.
Но потом в Газпроме произошли изменения, прежнее руководство ушло, и на роскошных кортах стали играть другие люди.
Я много раз слышал суждения о том, что КГБ виноват в развале огромной, мощной страны: не досмотрели, проворонили, не приняли должных мер, не вступились за родное отечественное руководство, пошли на поводу у Штатов и Запада и так далее. И, наверное, часть этих упреков справедлива.
Как-то мы на эту тему разговорились с Виталием Михайловичем Прилуковым, он в ответ только печально вздохнул:
– Когда-то Сталин говорил, что возврат капитализма возможен при следующих условиях. Первое – если партия перестанет развивать теорию социализма, – Прилуков загнул один палец, – второе – если партия потеряет политическую бдительность и допустит в свои ряды "пятую колонну", та обязательно попытается разрушить страну изнутри, – Виталий Михайлович загнул второй палец, – и третье – если партийная элита отвернется от народа. Всего три условия, – Прилуков показал три загнутых пальца, – и все три условия оказались выполненными. И причем тут КГБ? Комитет не виноват, что чего-то не доглядел, упустил, не воспрепятствовал. Теорию социализма у нас заменило обычное начетничество. "Пятая колонна" одолела нас, органы не имели права трогать какого-нибудь проворовавшегося секретаря сельского райкома комсомола. Партийные руководители начали жиреть: пайки, дачи, путевки, роскошный отдых в райских местах, спецбуфеты, отсутствие контроля и так далее. Результат не замедлил сказаться.
В самой партии стали проявляться брожения, идеологические разногласия по вопросам дальнейшего развития страны и общества. Было совершенно очевидно, что компромиссы коммунистов с ярыми рыночниками должны были иметь место по многим позициям, но только не в сфере идеологии, флага и лозунгов.
Однако эти требования политической борьбы опять были преданы забвению: идеология стала буржуазной, красный флаг сменился трехцветным, лозунги стали антинародными, антисоциальными, антипатриотическими.
Условия для ГКЧП постепенно созревали.
Некоторые политологи, журналисты, генералы считают, что создание и действия ГКЧП были акцией, спровоцированной из-за рубежа. Я придерживаюсь иного мнения: Запад лишь воспользовался беззубостью, бездарностью руководства ГКЧП, а настоящей, истинной провокацией по отношению к Советскому Союзу со стороны Запада стала навязанная его иезуитскими усилиями нашему бывшему партийному руководству так называемая "перестройка" и последовавшие за ней "реформы". Архитекторами, конструкторами, идеологами этих афер были западные разработчики, аналитики спецслужб, а прорабами-исполнителями – россияне Горбачевы, Яковлевы, Шеварднадзе, Ельцины, Гайдары, Чубайсы, Бурбулисы и их окружение.
Вместе с тем думается, что провокация Запада по внедрению "перестройки" и "реформ" в советское общество была лишь одним из специальных организационных направлений ведения "холодной войны" с СССР. Венцом ее, поражением Советского Союза стал девяносто первый год – август в Москве и декабрь в Белоруссии. Цель запада в "холодной войне" была очевидна (ее знали и чувствовали руководители ГКЧП) – растоптать КПСС, разгромить силовые министерства и в конечном итоге ликвидировать могучую державу.
Цель была достигнута. Развалился Союз, теперь разваливается Россия, деградирует общество. За политической трескотней о перестройке, о реформах, о модернизации, о правах человека, как-то ненароком, незаметно потеряли самое главное – простого, рядового человека, и что не менее опасно – сегодня огромными темпами происходит нравственное и моральное разложение общества, и особенно оно катастрофично и, пожалуй, необратимо во всех властных структурах сверху донизу.
Задача задач государства – спасать молодежь.
У самого Виталия Михайловича судьба сложилась непросто.
После тревожной ночи, когда решалась судьба Белого дома, ГКЧП, противостояния, – всего, словом, – он приехал к себе в здание Московского управления. Рано утром решил провести оперативку.
Неожиданно открылась дверь кабинета и на пороге появился человек с возбужденно поблескивающими глазами – настоящий революционер, в общем; как оказалось потом, это был некто Ривкин, помощник Попова Гавриила Харитоновича, возглавившего Моссовет.
– Вы, Прилуков, можете покинуть этот кабинет, – громко заявил Ривкин.
– С какой стати? Не вы же назначали меня на эту должность.
– Неважно, – напористо произнес Ривкин, – пишите заявление об уходе.
Понятно, что это была не личная инициатива какого-то Ривкина.
Виталий Михайлович ушел из системы: он подал рапорт на имя Председателя КГБ (тогда им уже был Бакатин В. В.) с просьбой об освобождении от занимаемых должностей – заместителя Председателя КГБ СССР, начальника Управления КГБ по Москве и Московской области. Рапорт был принят.
В объяснительной записке Прилуков написал "Учитывая политическую ситуацию в стране и в КГБ, не считаю возможным по морально-этическим соображениям обращаться к новому руководству КГБ с какой-либо личной просьбой по вопросу дальнейшей службы в органах КГБ…".
И этому есть объяснение. В заключении по материалам расследования роли и участия должностных лиц КГБ СССР в событиях 19-21 августа 1991 года в отношении Прилукова указывается, что он "…17 августа был ознакомлен Крючковым В. А. с основным замыслом заговора и начиная с 18 августа осуществлял практические меры по участию в его реализации с использованием сил и средств УКГБ. Принимал личное участие во всех совещаниях у руководства КГБ СССР и в МО СССР…".
Человеком Прилуков был всегда деятельным, подвижным контактным, работать ему бы еще да работать, но срубили его, как птицу на лету, выстрелом в упор.
Он ушел из КГБ. Надо было немного оправиться, подлечиться – и такое понадобилось, – и думать, как жить дальше, чем заняться в этой жизни.
Служить людям, которые способны предать, для которых слово "Родина" – пустое слово, которые незамедлительно протянули руки к государственному добру и начали обогащаться, он вряд ли когда сможет… Это, как говорили в таких случаях молодые люди времен Великой Отечественной войны, "ежу понятно"… Надо было думать, чем заняться дальше, – без денег, без зарплаты и дня не протянуть – зубы придется класть на полку.
Что было еще обидно – из чекистов постарались сделать крайних, спросить с них за все: не с партийных бонз спросить, не с предателей, окопавшихся наверху, а с чекистов. Их во многих случаях заставили отвечать даже за прошлое, за тридцать седьмой год, за Ежова, Ягоду, Фриновского, Берию и других, хотя к прошлому современные чекисты никакого отношения не имели, более того, отцы и деды многих из них пострадали в ту пору.
Мы, когда говорим или пишем ныне о чекистах, обязательно вспоминаем 37-й год и ту тяжелую тень, которая повисает над ними, но мало тех, кто говорит о сегодняшних чекистах восьмидесятых – девяностых годов, которые много сделали для прояснения истины, для разоблачения действительных организаторов репрессий тридцатых годов.
Тяжелыми оказались девяностые годы для чекистов, тем более уже стало хорошо видно, как, куда и с какой скоростью катится страна, управляемая победившими революционерами.
А покатилась она в преисподнюю, не меньше.
Примаков
Если Шебаршина называют человеком, который не дал разгромить разведку в августе девяносто первого года, то Примаков Евгений Максимович оказался тем человеком, который реализовал желание Шебаршина, сделал разведку самостоятельной, отделенной от органов безопасности структурой, сохранил кадры, дееспособность ее.
У Примакова мы побывали втроем – Прилуков, Черкашин и я. Офис академика Примакова находится в уютном месте, в деловом центре на берегу Москвы-реки, сам хозяин – доброжелательный, ровный, улыбающийся, – был само радушие.
Естественно, в разговоре прежде всего коснулись темы "Быть или не быть?", а точнее – августа девяносто первого года. Примаков подтвердил высказанную версию Прилукова о том, что Крючков сидел на двух стульях, Горбачева и Ельцина, он просто застрял между ними, и ни туда, ни сюда, никак не мог четко определиться.
Было понятно по тону разговора, что эта точка зрения Примакова была выверенная и твердая.
Хотя Примаков находился в команде Горбачева – был председателем Совета Союза в Верховном Совете СССР, Ельцин относился к нему, как считает сам Евгений Максимович, неплохо. Мнение Примакова на тот момент было такое: два лидера, Горбачев и Ельцин, не должны были воевать. На пользу делу это никак не шло.
Горбачев судорожно хватался за власть, обкладывал себя своими людьми. В конце концов, он позвонил и Примакову, сказал, что уж коли Совет безопасности ликвидируется, то он предлагает ему стать советником президента СССР по внешнеэкономическим вопросам.
Предложение было сделано мимоходом, как потом написал Примаков, в телефонную трубку, а не при личной встрече, – такие вопросы по телефону не решаются, и Евгений Максимович ответил Горбачеву с вполне понятной обидой:
– Михаил Сергеевич, мне как-то уже надоело советовать.
Тогда Горбачев сказал, чтобы Примаков соглашался принять должность руководителя разведки.
– На это согласен, – ответил Примаков и повесил трубку.
Но прошли два дня, три, неделя, полторы недели, а к этому вопросу никто не возвращался – ни один человек из тех, кто вел с Примаковым разговор о переходе.