Аннотация издательства: Документальное повествование о подвигах летчиков морской авиации Черноморского флота в годы Великой Отечественной воины, в период подготовки и проведения операции по освобождению Северного Кавказа, города-героя Новороссийска. В центре изображаемых событий - воины 5-го гвардейского минно-торпедного авиаполка, проявившие героизм, мужество и отвагу при нанесении сокрушительных ударов по врагу на море и на суше.
[1] Так помечены страницы, номер предшествует.
Так помечены ссылки на примечания.
lenok555: Вторая книга мемуаров В. И. Минакова, предыдущая - "Фронт до самого неба", следующая - "Гневное небо Тавриды".
Содержание:
Предисловие 1
Часть первая. Гвардейский порядок 1
Часть вторая. Идет война... 35
О друзьях-товарищах (вместо эпилога) 64
Примечания 65
Минаков Василий Иванович.
Командиры крылатых линкоров
(Записки морского летчика)
Предисловие
"Записки морского летчика" Героя Советского Союза В. Минакова уже частично знакомы читателю: первая книга с таким подзаголовком вышла около трех лет назад и вызвала оживленные отклики не только со стороны ветеранов Великой Отечественной войны, собратьев автора по оружию, но и летчиков, охраняющих мирное небо сегодня, и молодежи, только еще мечтающей сесть за штурвал боевого самолета. Документальная повесть "Фронт до самого неба" привлекла к себе внимание достоверностью изображаемых событий - боевых действий экипажей морских бомбардировщиков-торпедоносцев в труднейших условиях оборонительных сражений в донских, сельских и кубанских степях, на Северном Кавказе и на Черном море, - яркими образами рядовых участников войны, умелым отбором эпизодов, доверительно-искренним тоном повествования.
Новая повесть не только хронологически примыкает к первой, но и является ее логическим продолжением. Однако с некоторыми из полюбившихся героев читателю приходится расстаться. Будем надеяться - не навсегда. "Многими путями вела нас жизнь, - пишет автор в конце первой книги. - Сводила вместе - в одной части, в одном бою, на одном случайном аэродроме, в небе, на море или на суше. И разводила так же нежданно - по разным морям, по флотам и фронтам, на сотни и тысячи километров. И так - всю войну. Сводила и разводила. Но совсем развести не могла. Совсем, навсегда разводила лишь смерть. Как это и вообще бывает на свете, в любой дружной большой семье".
Одна большая семья... И целостность повествования не нарушается, несмотря на смещение фона, на смену героев на первом плане. Несмотря и на то, что обе повести - вполне самостоятельные произведения и с полным правом могут существовать отдельно.
Так уж вышло, что осенью сорок второго автор "Записок" был вынужден перейти в другой полк. Вышло отнюдь не случайно. Назревал коренной перелом в войне, враг был остановлен на всех участках фронта, советские войска приступили к подготовке решающих контрударов. Понесшие тяжелые потери в оборонительных [4] боях части отводились на отдых и переформирование. В их числе - и родной для лейтенанта Минакова 36-й минно-торпедный авиаполк. Однако несколько лучших, наиболее подготовленных экипажей остались в боевом строю, пополнив соседний полк - 5-й гвардейский. Туда и перекосится действие во второй книге.
В ряду несомненных достоинств "Записок" особо отмечался их оптимизм. Даже в самые тяжкие дни того грозного лета советские воздушные бойцы сохраняли неизменную бодрость духа, уверенность в том, что настанет день, когда наши войска погонят врага с родной земли, вернутся в памятную Белореченскую, выбьют гитлеровцев из Новороссийска, Тамани. И вот он настал, этот день. Для воинов 5-го гвардейского это было в начале января сорок третьего года - первый за долгие месяцы вылет на бомбардировку отступающих в беспорядке вражеских колонн...
День за днем, эпизод за эпизодом. Немецко-фашистские войска, разгромленные у стен Сталинграда и в предгорьях Главного Кавказского хребта, пятятся к Таманскому полуострову. Чем более сужается фронт, тем ожесточеннее их сопротивление. В этих условиях перед авиацией Черноморского флота ставятся задачи не допустить доставки резервов противника с моря, минировать подходы к портам и базам, наносить бомбовые удары по скоплениям вражеских войск на суше.
Мне, состоявшему в то время, как и В. Минаков, в скромной должности командира звена, весьма памятны эти напряженнейшие, но полные праздничного наступательного порыва месяцы. Наша 4-я воздушная армия на Северо-Кавказском фронте сражалась бок о бок с авиацией Черноморского флота, мы тесно взаимодействовали, поддерживая наступление 18 и 56-й армий, летчики в морской форме вместе с нами вели бои над сушей, мы вместе с ними - над морем. Это было в порядке вещей. Вообще на войне все казалось обычным, что обеспечивало успех. А вот сейчас... Сейчас, читая о тех "обычных" делах, невольно ловлю себя на мысли: "Да неужели все так и было?"
Да, так и было.
...Быстро сгущаются сумерки, минуты - и цель скроет тьма. Перед озаряемым отблесками разрывов фашистским кораблем [5] вздымаются высоченные белые столбы. Это не бомбежка: немцы сами ограждают свой транспорт, чтобы атакующий его советский крылатый торпедоносец врезался в один из гигантских фонтанов. Огненные шары "эрликонов", строчки пулеметных очередей секут пространство вокруг. Маневр... Боевой курс! Самолет прорывается меж водяных колонн, через завесы зенитного огня, нацеливается на корабль, словно намереваясь его таранить. От фюзеляжа отрывается огромная стальная сигара, вспышка и зарево огня фиксируют попадание...
...Пробившись сквозь многослойный зенитный огонь, краснозвездный самолет устремляется на груженный войсками транспорт. Навстречу ему вспыхивает множество орудийных выстрелов: по снизившемуся до двадцати метров торпедоносцу с палубы в упор бьют десятки танков. Изрешеченный самолет с ревом проносится над их башнями. А через секунду весь корпус огромного корабля потрясается сокрушительным взрывом. Окутанный клубами дыма и пара, он кренится на борт...
Это - торпедирование. Не стану приводить эпизодов минной постановки с воздуха, бомбовых ударов по наземному противнику, дальней воздушной разведки; читатель найдет их в книге в гораздо более ярком и подробном описании. Заверю только: каждый из них требовал от пилота, от штурмана, от всего экипажа не меньшего мужества, самоотверженности, боевой выучки и смекалки.
Скромная, правдивая книга В. Минакова - свидетельство рядового участника тех великих событий. Событий уже исторических и вместе с тем столь близких нам - и ветеранам, и их сыновьям и внукам.
Герой Советского Союза, заслуженный военный летчик СССР, генерал-полковник авиации
С. Харламов [6]
Часть первая. Гвардейский порядок
Прощальный полет
Вот уж действительно - как назло! Не то что конвоя или серьезной боевой единицы, а и ничтожного катерка или баржи не удалось обнаружить на тусклой бескрайней равнине, подернутой клочковатым туманцем. И в воздухе никого. Словно ушла отсюда война. Отгремела, отполыхала. И только мы по чьей-то забывчивости остались и бороздим, галс за галсом, пространство меж откипевшим, в дымах остывающим морем и серым от неосевшего пепла безликим небом...
Зряшний расход горючки. Если в расчет не брать отрицательный результат. "Тоже результат, - говорил в таких случаях наш начштаба, невозмутимый майор Пересада. - Равноправный с другими, если разведка на совесть проведена".
Теперь не скажет. Не наш начштаба.
И подполковник Ефремов не наш командир, и... Не знаем, кому и докладывать будем об этом полете и как там посмотрят на отрицательный результат.
Как и на нашу совесть.
И все пять часов - в молчании. Команды, курс... Не задаются нам разговоры сегодня. От последнего - на земле еще - до сих пор на душе осадок.
"Отрезанный ломоть уже мы для них, вот напоследок и выжимают!" [7]
Прилуцкий сморозил. И, обозлясь, зашвырнул в порыжелый бурьян едва початую драгоценную "беломорину". Чем и сбил с толку стрелка-радиста.
"Эх, шту-урман..." - с силой выдохнул тот из груди весь воздух - точно в надетый противогаз.
Это Панов-то Коля. С ним-то открытым текстом о чувствах, как с девочкой, толковать.
Мне и вовсе бы не мешаться. И тоже черт дернул.
"Сбились с настройки, ребятки?" - сунулся выручать. Чего только и не хватало.
Один Лубенец держался. Улыбку боялся нарушить свою. С утра сохранял ее на мальчишески пухлых губах, будто в чем виноват был в стыдном.
Лубенец оставался. Приказ был такой. Воздушных стрелков и технические экипажи оставить.
На приказы не обижаются.
- Курс на аэродром, командир?
Вот и теперь не то слово. Всегда говорилось - домой. И сразу теплей, веселей становилось в машине, как бы ни измотались, сколько пробоин техникам ни везли. Теперь пустота в шлемофоне. И в самолете - излишек пространства, неполнота. Лубенца нет, главного балагура? Нашлись бы и без него. Не домой летим, вот в чем дело, не на родной свой аэродром.
Садились и раньше не на своих. Когда дотянуть не хватало силы. Но знали: подремонтируемся - и домой. Под "табачный навес", где нас ждут с нетерпеньем...
Теперь не ждали.
Отправили - и не ждут.
Вот что он значил, этот "полет с заходом". Откуда и ломоть отрезанный - от тоски.
* * *
Приказ есть приказ.
Прощальный вечер в столовой, шлепанье крепких ладоней по мощным плечам и спинам, объятья до треска в костях, обещания помнить, писать, надежды на то, что [8] родной наш тридцать шестой - непромокаемым, непробиваемый - снова вернется на Черное море и мы снова, крыло к крылу, будем бить ненавистного...
Полк улетал на формирование, мы оставались на фронте. На фронте же оставались и даже переходили в гвардейцы - это ли нам не честь? Как вот и эта разведка - разве не прощальный подарок нам от друзей? Могли ведь и обнаружить что-то, не с пустыми руками в новую семью войти. С первого дня бы - характеристика экипажу...
Впрочем, из экипажа здесь только двое - я и Панов. Верный мой друг штурман Дима Никитин - Димыч, как звали его все в полку, - еще раньше откомандирован был в тыл на учебу, а Лубенец... "И так разорили наш полк, Минаков, - не по-военному развел руками всегда сдержанный в выражении чувств Андрей Яковлевич Ефремов, когда я пришел просить за стрелка. - Или уже не сочувствуешь нам?"
Что тут скажешь?
Пришлось распрощаться и с техником Ваней Варваричевым, с верными его "ассистентами", что каждый раз за короткую летнюю ночь успевали залатывать нашу счастливую "семерку". Тем и счастливую, что долетала - как решето...
- Курс на аэродром, штурман!
Говорят, место службы меняешь - первую половину пути думаешь о прошлом, вторую - о будущем. Может быть, так. Если на поезде едешь. А тут... Слишком короткие половины. Даже и при перелете "с заходом". Вместе все - и о прошлом тоска, и о будущем неотпускающая забота. Ясно, не у меня одного. Но Панову как-никак проще. Даже Прилуцкому. У меня впереди спины нет.
- Курс семьдесят на...
Спасибо, штурман. К месту вспомнил устав, уточнять не заставил, что не на старый истертый кружок наложил по привычке линейку. [9]
Вираж. Поворот в жизни...
- Узнаешь, командир, пейзажик?
- Как не узнать! Только вроде тогда был пооживленней...
С ним и летали, с Прилуцким, Димыч лежал в лазарете. Ох и запрыгали, гады... Со стороны солнца зашли, на бреющем, по-штурмовому. Заползали по кюветам, как мураши, танки, машины - все побросали, где там рассредоточить... Ладная получилась работка! На километр - частокол из свечей. "Мессеры" опоздали, провожали потом эскортом чуть не до самого дома...
Наше опять шоссе. Топает к фронту пехотка. Качнуть крыльями хлопцам, чтобы повыше задрали носы...
* * *
Летом сорок второго в донских, сельских, ставропольских, кубанских степях, в предгорьях Кавказа, на новороссийском и туапсинском направлениях, на перевалах Главного Кавказского хребта развернулись упорнейшие бои. Фашистские полчища, не считаясь с потерями, рвались к Сталинграду, к нефтяным районам Северного Кавказа, к побережью Черного моря. Наши войска с беспримерной самоотверженностью дрались за каждый рубеж, но сдержать натиск превосходящих сил далеко не всегда удавалось...
На помощь сухопутным войскам была привлечена и морская авиация. С самого начала боев три полка ВВС Черноморского флота - 5-й гвардейский и 36-й минно-торпедные, 18-й штурмовой, а затем и все остальные части были перенацелены на поддержку боевых действий 56, 47 и 18-й армий. Дерзко срывая атаки врага, морские бомбардировщики создавали благоприятные условия нашим обороняющимся войскам, прикрывали их при отходе, при закреплении на новых рубежах.
Летали днем и ночью. Бомбили колонны на марше, скопления живой силы и техники в районах сосредоточения и на привалах, железнодорожные эшелоны на [10] станциях и перегонах, разрушали переправы на Дону и Кубани, уничтожали вражеские самолеты на аэродромах... Выполняли и прямые свои обязанности: срывали высадку морских десантов врага, топили корабли и транспорты с подкреплением, ставили минные заграждения на фарватерах и в гаванях...
Очень часто полки действовали совместно, составляя смешанные боевые группы для нанесения массированных ударов. Каждая эскадрилья, экипаж делали все возможное, чтобы причинить врагу наибольший урон, облегчить положение наших наземных частей и соединений. Бывало, что совершали по три боевых вылета в сутки...
Советских моряков, сражающихся на суше, гитлеровцы со страхом именовали "черной смертью".
Мы тоже летали в черном. "Крылатые линкоры" - так гордо именовали мы наши могучие воздушные корабли...
Героическими усилиями советских воинов планы врага были сорваны. Гитлеровцы так и не достигли ни одной из поставленных целей: прорваться на Приморское шоссе в районе Новороссийска, на Черноморское побережье через перевалы Санчаро и Клухорский...
После тяжелых осенних боев на туапсинском направлении обескровленный противник был вынужден перейти к обороне и на этом участке фронта.
Возникла оперативная пауза. Гитлеровцы перегруппировывали свои силы, надеясь возобновить наступление. Наши готовились к контрудару: подтягивали свежие части, отводили на отдых измотанные в боях.
Понесшему значительные потери в личном составе и технике 36-му минно-торпедному авиационному полку Черноморского флота было приказано с 26 октября прекратить боевую деятельность и отбыть в тыл на переформирование. Восемь экипажей и тринадцать самолетов передать на пополнение 5-го гвардейского авиаполка. [11]
27 октября улетающие в гвардейский полк экипажи оформляли документы, готовили и "принаряжали" машины, собирали нехитрый багаж. Неожиданно мои сборы прервал посыльный.
- В полк поступил приказ. Придется вам совместить перелет с разведкой. По выполнении боевой задачи следуйте к новому месту службы...
В голосе замкомэска звучали извинительные нотки. Дело в том, что это уже во второй раз после приказа о прекращении боевой деятельности наш экипаж получал задание. Накануне ночью, буквально из-за стола, в самый разгар прощального ужина, мы были вызваны в штаб и срочно вылетели на бомбоудар по вражескому транспорту, пришедшему в Севастополь...
Доверие, честь. Два последних боевых вылета на счету полка. Две последние записи в журнале боевых действий...
- Видишь "табачный навес", командир?
- Ох, боюсь, некурящие, Коля, эти гвардейцы! Получше высматривай полосу, с ходу зайдем. Нашего брата, сам знаешь, не по реглану встречают...
С начальством не спорят
- Товарищ гвардии майор, командир звена младший лейтенант Минаков боевое задание выполнил и прибыл с экипажем в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы!
"Ковбасу ось такой бы длины!" - мечтательно замечал в таких случаях не лишенный своеобразного остроумия старшина Дороган в училище. Или осведомлялся, сколько у крокодила от головы до хвоста. Двухэтажный доклад, с надстройкой. И во всех окнах темно. Какого звена? Эскадрильи, полка? Чье задание и какое? И почему мне докладываете о нем? И с экипажем ведь прибыли, так я понял? А в экипаже бомбардировщика Ил-4, насколько [12] мне память не изменяет и как вам самим, вероятно, известно, уважаемый командир отдельного, особого, надо думать, звена...
Попробуй все уместить в одной фразе. Если ты, скажем, не Пушкин. И если сам толком не знаешь, что умещать.
К счастью, майор уже, видно, не помнил старшинских уроков. Поднял неторопливый взгляд к небу, очертил в нем крутую дугу. Скользнул по следу на взлетной полосе, уткнулся в видавшую виды машину. Потная, с вьющимся над капотами жидким парком, словно лошадка у стойла, остановилась как раз у проема в назначенный ей капонир.
- Случалось бывать у нас, лейтенант?
- Младший. - Знаки различия были у меня не видны, как, впрочем, и у него - под черным, с белесоватинками на швах регланом. - Не доводилось, товарищ гвардии майор. На этом аэродроме.
В припаленных усталостью, как бы подернутых паутинкой глазах комэска блеснула доброжелательная усмешка. Хоть тут-то нам повезло в этот день - выбежавший навстречу техник в изумлении раскрыл рот: откуда известно нам место стоянки, когда и ему-то указано четверть часа назад? Мы с ходу воспользовались моментом, чтобы выведать номер эскадрильи; звания и фамилии всех трех комэсков гвардейцев знали и без него.
- По ориентировке какую оценку имеете, лейтенант?
- Младший, - уточнил опять, опуская вопрос, который счел несерьезным.
Брови майора сдвинулись, взгляд обратился к двум командирам, тоже в регланах, стоящим почтительно сбоку и чуть позади. Видали, мол, воспитаньице?
Я, в свою очередь, незаметно скосился к Прилуцкому и Панову: во, братцы, мотайте на ус. [13]
Когда вернул взгляд, на мясистом, в дубленых складках лице майора сияла отеческая улыбка.
- Поздравляю с присвоением очередного воинского звания, товарищ гвардии лейтенант!
- Служу Советскому Союзу!
- Вот так-то. С начальством не спорят. В штабе прочтете приказ.
Снова нахмурился, уже не в шутку.
- А вот насчет должности...
- Сочту за честь войти в строй гвардейцев в качестве командира экипажа!
Фраза, признаться, была заготовлена впрок. Трудно рассчитывать на свою прежнюю должность в полку, где тебя не знают. Еще и в гвардейском.
Комэск помолчал. Пощурился, как бы на глаз оценивая ответ, напечатанный крупным плакатным шрифтом.
- А что? Неплохо. А, замполит? Кстати, денежный аттестат вам менять не придется, гвардейские начислят с сегодняшнего дня. - И, отстраняя возможный жест: - Ну-ну, не деликатничай! Дома-то как еще пригодятся. Вот скоро освободим ваши Минводы...
Да, об оценке по ориентированию у моего нового командира осведомляться было б и вовсе излишним.
- Какое задание выполняли, гвардии лейтенант?