С Павлом мы подружились еще в 36-м минно-торпедном. Много раз летали вместе. Летом сорок второго бомбили войска и технику врага, переправы, железнодорожные узлы в задонских, сальских, ставропольских, кубанских степях. Совершали налеты на порты и аэродромы.
Это был смелый, решительный летчик. Не раз приходилось ему и его экипажу встречаться вплотную со смертью. Вот недавний пример.
Как-то в середине зимы, уже в гвардейском полку, Дулькину поставили задачу разведать вражеский аэродром, выявить расположение зенитных батарей, стоящих на его охране. Полет совершался ночью. Ночь была светлая, лунная, небо - без единого облачка. Вышли в район аэродрома. По разведчику не стреляли: по-видимому, противник не хотел демаскировать свои огневые точки. А экипажу хорошо были видны самолеты на стоянках: в стороне от взлетной полосы стояли бомбардировщики, ближе - истребители. Штурман Саноцкий быстро наносил на схему условные значки и цифры. Его наблюдения дублировали радист и воздушный стрелок.
А огневые точки врага по-прежнему молчали. Дулькин решил растревожить осиное гнездо, чтобы засечь средства противовоздушной обороны. На стоянку самолетов сбросили несколько фугасных бомб. Тут-то и началось! Машину окружило плотное кольцо разрывов, лететь с бомбами стало опасно. Штурман сбросил оставшийся груз. В тот же момент его ослепило. Машину резко швырнуло вверх, у летчика вырвало из рук штурвал. Стрелок-радист ударился лицом о пулемет, воздушный стрелок - головой о борт самолета...
Когда Павел убедился, что моторы работают нормально и машина слушается рулей, он сделал перекличку экипажу. Стрелок ответил, что он невредим, пулемет [204] исправен. Радист доложил: "Сам цел, кабина имеет много пробоин". Штурман долго не отвечал, затем с трудом выговорил несколько слов, из которых можно было понять, что он еще не пришел в себя. Несколько позже доложил, что разбито остекление кабины, вырван люк, разбиты приборы. Командир без его помощи вернулся на аэродром, посадил машину...
Утром окружившие самолет техники и инженеры поражались: "Как он долетел? У машины совершенно нарушена аэродинамика". В штурманской кабине не осталось ни одной целой стенки, из фюзеляжа и крыльев вырваны большие куски обшивки, с кабины стрелка сорван колпак... Проанализировав все происшедшее, установили: в момент отделения бомб от самолета во взрыватель одной из них попал осколок зенитного снаряда...
В этих условиях экипаж не растерялся, не поддался панике. Оценив обстановку, летчик нашел в себе силы привести почти неуправляемый самолет на свой аэродром. Осматривая искалеченную машину, инженеры не переставали удивляться ее живучести: "Танк, а не аэроплан!" Восхищались ее создателями.
Летчики с уважением бросали взгляды на Дулькина: "Молодец!"
У каждого своя специальность, свой взгляд...
* * *
Улетают на задание самолеты, и на аэродроме воцаряется тишина. Но это не покой. Все, кто остается на земле, долго смотрят вслед улетевшим. Потом расходятся по своим местам, делают какое-нибудь дело, но разговаривают мало. И все время поглядывают на небо. И вот кто-то кричит:
- Идут!
- Один, другой, третий... - вслух считает каждый.
- Двоих нет, - вырывается вздох. И все стихают. И еще напряженнее смотрят в небо - может, появятся? Может, отстали? [205]
- Бесов сел в Геленджике, - хмуро говорит первый из приземлившихся летчиков.
А Дулькин? О нем не спрашивают. Ждут. Ждут еще. Потом кто-то молча снимает фуражку... Идет война. И как бы ни был умел и хладнокровен летчик, точен и сообразителен штурман, смекалисты и искусны стрелки, а гибель в бою может постигнуть любой экипаж. Война неумолима, и единственной гарантией жизни каждого может быть только победа всех!
Так я примерно думал в тот день.
Так, вероятно, думали и все мои товарищи. [206]
Часть вторая. Идет война...
Продолжение одной записи
"С боевого задания не вернулись..."
Такая запись в журнале боевых действий полка означала, как правило, то же, что и "сбит в воздушном бою", "сгорел в воздухе", "взорвался от попадания снаряда"... Разница в том, что свидетелей не было: или вылет был одиночный, или самолет отбился от группы и уже после взорвался, сгорел, упал...
В наземных войсках этой записи соответствовало "пропал без вести". Горькие слова, оставляющие каплю надежды. До сих пор еще ждут "пропавших" во многих семьях, во многих домах.
Были случаи, возвращались...
Были случаи и у нас.
Ранее я рассказал об экипаже одного из лучших летчиков полка капитана Федора Клименко. 19 декабря 1942 года в журнале боевых действий против его фамилии и фамилий его товарищей появилась эта печальная запись: "С боевого задания не вернулись..." Их считали погибшими. Но оказалось не так.
Расскажу все по порядку, как рассказали мне они сами, в частности штурман Михаил Гордеев, с которым я был знаком ближе всех.
* * *
Это был их двести пятьдесят седьмой боевой вылет. Вечером Клименко и его штурман были по тревоге вызваны в штаб. [207]
- Что бы это значило? - гадал по пути Гордеев. - Ведь мы только что прилетели с боевого задания.
- Потерпи, Миша, - отвечал спокойный Клименко. - В замыслы начальства все равно не проникнешь. Во всяком случае, думаю, спать нам сегодня с тобой не придется.
Вот и штаб.
- Как себя чувствует экипаж? - с порога спросил подполковник Канарев.
- Готовы исполнить любой приказ! - в один голос ответили Клименко с Гордеевым.
- Хорошо, - внимательно оглядел их командир. - Необходимо срочно выполнить специальное задание. Свободных экипажей, подготовленных к ночному полету в сложных метеоусловиях, сейчас нет. Придется лететь вам. Подойдите к карте...
Задание заключалось в том, чтобы сбросить парашютиста на территорию, занятую противником, в строго определенном районе. В целях маскировки нанести бомбовый удар по железнодорожной станции Мелитополь. Маршрут предоставлялось выбрать самим. Высоту для выброски определить на месте в зависимости от погоды, но не менее четырехсот метров. Вылетать немедленно на уже подготовленном самолете другого экипажа.
- Есть! - уточнив район выброски, ответил Клименко.
Тут же в штабе Гордеев проложил маршрут, произвел все расчеты.
- Порядок, штурман? - спросил Клименко.
- Карта мелковата, командир. Трудно выйти по ней на эту деревню, много их там...
Пошли к начальнику штаба. Тот без разговоров отдал свою крупномасштабную карту. На ней Гордеев без труда наметил характерные ориентиры на подходах к деревне Троицкое, в восьмидесяти километрах восточнее Мелитополя. [208]
На аэродром приехали уже ночью. У самолета стояли парашютист и начальник парашютно-десантной службы бригады капитан Соломашенко.
- Самолет к полету готов! - доложил техник.
- Все данные для связи и опознавательные "свой-чужой" имею! - отрапортовал стрелок-радист Гусев.
Клименко вопросительно обернулся к пассажирам. Соломашенко молча кивнул.
- По местам!
Майор с парашютистом заняли кабину воздушного стрелка: его в этот полет не взяли.
Погода была скверная, видимости почти никакой. Резкий, порывистый ветер.
Взлетели. Сплошная облачность высотой триста - четыреста метров. Самолет приходится вести вслепую, по приборам. Клименко не привыкать. Опытный летчик, воюет с первых дней войны. Гордеев - тоже.
- Будем надеяться, командир, что в районе Керченского полуострова погодка разгуляется.
Но этого не случилось. Дальше меж облаков лететь было нельзя: впереди горы.
- Что будем делать, Миша?
- Нужно пробиваться вверх, командир!
Моторы загудели с натугой. Стрелка высотомера отсчитывала одну сотню метров за другой. Вышли за облака. Пройдя Керченский полуостров и часть Азовского моря, стали снижаться: впереди в двух десятках километров должна находиться цель.
- С какой высоты будем бомбить? - посоветовался Клименко со штурманом.
- Держи пятьсот!
Земля здесь просматривалась хорошо. Слева тянулась железная дорога на Мелитополь. На станцию зашли С юга. Гордеев увидел товарные эшелоны, решил бомбить с ходу.
- Ложимся на боевой! [209]
Зенитного огня не было. Очевидно, появление бомбардировщика оказалось для противника неожиданностью.
- Сброс.
Тут же засверкали разрывы зенитных снарядов. Один блеснул совсем близко, машину тряхнуло. Правый мотор стал давать перебои, в кабине запахло маслом. Клименко вывел машину на основной курс - к месту выброски парашютиста. Оглянувшись назад, увидел: на станции горели вагоны...
Штурман все чаще сличал свою крупномасштабную карту с местностью. Надо было обеспечить наиболее точное приземление разведчика, чтобы, не теряя времени, он вышел к условленной явке. В стороне осталось село Троицкое. Михаил подал команду стрелку-радисту Гусеву:
- Приготовить пассажира к прыжку!
- Все готово!
- Прыгать! - скомандовал штурман спустя полминуты.
Но парашютист не выпрыгнул. Клименко и штурман подумали, что он замешкался. Еще дважды заходил на цель поврежденный самолет, но парашютист так и не покинул кабины. Наконец Гусев доложил, что у разведчика плохо с сердцем.
На последнем заходе правый мотор заклинило полностью.
На землю полетела радиограмма: "Имею неисправность, возвращаюсь!" Командир решил в темную ночь, в сложных метеорологических условиях добраться на израненной машине до своего аэродрома.
Вскоре самолет стал заваливаться на крыло. Клименко передал Гордееву, что у него не хватает сил удерживать машину в горизонтальном полете. Штурман поставил в своей кабине ручку в рабочее положение, откинул педали. Еще некоторое время они вдвоем кое-как [210] удерживали самолет в нормальном положении. Но машина катастрофически теряла высоту, А внизу было море....
Через полчаса стрелка высотомера подошла к нулю. Дальше лететь было нельзя: машина неизбежно врежется в воду. Летчик включил крыльевую фару: до воды оставалось метров десять - пятнадцать. Остановил мотор и, высоко подняв нос самолета, пошел на посадку.
Самолет коснулся поверхности воды хвостовой частью. От удара хвост отвалился. В тот же момент Гордеев услышал крик. Кричал парашютист: он вывалился через образовавшееся в фюзеляже отверстие. Спасательного жилета не нем не было...
Самолет продолжал скользить, а когда погасла скорость, опустился всей тяжестью на воду. Кабина штурмана стала быстро заполняться водой. Гусев и Соломашенко с резиновой шлюпкой выскочили на левое крыло. Ударив по клапану баллона с газом, быстро надули шлюпку. Третьим выскочил на крыло Клименко.
Гордеев открыл астролюк, но вгорячах забыл выдернуть из переговорного устройства шнур от шлемофона. Исправлять ошибку было некогда: ледяная вода заполнила кабину до половины. Штурман сбросил с головы шлемофон, вспрыгнул на крыло и едва успел сесть в шлюпку.
Спустя несколько секунд самолет ушел под воду...
Экипаж напряженно вслушивался: не раздастся ли голос парашютиста. Ясно было, что в ватных брюках и телогрейке, в сапогах и с двумя парашютами он мог продержаться на воде недолго. Все же ждали. Убедившись в бесполезности поисков, стали думать, что делать дальше...
Азовское море со всех сторон было окружено территорией, оккупированной фашистами. Посоветовавшись, решили пробиваться в Крым, к партизанам, район действия которых был известен капитану Соломашенко. [211]
Своего точного местонахождения экипаж не знал. Не было ни компаса, ни карты: в спешке покидая самолет, Гордеев даже не успел снять парашют. Учтя время полета по курсу и отклонение самолета в сторону вышедшего из строя мотора, штурман определил, что наиболее близкой к ним частью суши является Арабатская стрелка. По ней и надеялись выйти в Крым.
В полной темноте идти на шлюпке без компаса не имело смысла. Решили подождать, когда взойдет луна. Собрали весла, установили на места.
Через полчаса в небе прорезалась светлая полоска. Промокший и продрогший Гордеев первым схватился за весла, направил шлюпку на запад. Поочередно гребли всю ночь. С рассветом убедились, что курс держат правильный. Но вокруг было только пустынное море.
Гребли.
В полдень в направлении на север пролетел немецкий самолет. Экипаж шлюпки замер. Гитлеровские летчики, вероятно, не заметили ее.
К вечеру Гусев различил впереди длинную темную полоску. Земля! Арабатская стрелка!
Причалили в темноте. Пройдя несколько шагов в глубь суши, уткнулись в густые заросли камыша. Из них с криком вылетела стая каких-то птиц. Ночь сгущалась, двигаться в этих джунглях, не растеряв друг друга, было невозможно. Вернулись обратно к берегу.
- Пойдем вдоль воды, - решил Клименко.
Вскоре наткнулись на вытащенный на берег баркас, Дождавшись луны, разглядели невдалеке силуэты строений. Подошли к ближайшему дому, постучались в окно, В ответ услышали испуганный голос женщины, что-то кричавшей о полицаях...
В другом доме открыл дверь старик. Клименко сказал ему прямо:
- Мы - советские летчики.
Дед кивнул: [212]
- Я ж в окно вас бачив...
Оказалось, это остров Бирючий. Немцев здесь нет, только два полицая из местных. С Арабатской стрелки гитлеровцы тоже ушли.
- Перекусить не найдется, дедусь?
Старик без слов принес немного вяленой рыбы и хлеба.
- Извиняйте, хлопцы, бильш ничого нема...
Попросили лодку, чтобы перебраться на стрелку.
У старика лодки не было. Он отдал летчикам свой береженый старенький компас и посоветовал воспользоваться баркасом, который они видели.
Поблагодарив гостеприимного хозяина, вернулись к берегу.
Делать нечего, пришлось воспользоваться советом старика. Перевернули баркас, подтащили к воде. Наскоро осмотрев, спустили на воду.
Луна вскоре скрылась, ночь была темная. Отойдя от берега, убедились, что компас, подаренный стариком, неисправен. Пришлось бросить якорь и ждать утра. Как только начало рассветать, двинулись в путь, ориентируясь по светлой полоске на востоке.
Через некоторое время увидели Арабатскую стрелку. Что делать? Высадиться или двигаться морем и дальше? Решили идти вдоль берега, в сторону Керченского полуострова. К вечеру поднялся шторм, плыть стало опасно. Дождавшись сумерек, подошли к берегу, высадились. Баркас столкнули в море. Зарыли в землю парашют, с которым не расставался Гордеев, надеясь соорудить из него парус.
Немного передохнув и оглядевшись, пошли по Арабатской стрелке в сторону Крыма.
Поздно вечером на пути показался поселок. Зашли в один из крайних домов, попросили хозяйку заменить им одежду. Женщина, побегав по соседям, поменяла кожаные регланы на ватные фуфайки и пиджаки. [213]
Шли всю ночь. К утру набрели на одинокое строение, в нем жила рыбацкая артель. Летчики сильно устали, хотелось спать. Рыбаки устроили путников на отдых, ни о чем не спрашивая. По тому, как приняли, было понятно: догадались, что перед ними свои. Вдобавок Гусев в забывчивости расстегнул фуфайку, а укладываясь на отдых, выронил из кармана брюк пистолет.
Отбросив уже бесполезную маскировку, разговорились. Рассказали хозяевам о положении на фронтах. У Соломашенко даже нашлась сравнительно свежая газета.
Разбудили их к вечеру. Сказали, что в артели был один ненадежный, брат полицая, сейчас отправился на своей лодке в поселок. Посоветовали до темноты укрыться в плавнях на одном из островов.
В полночь на лодке, подаренной рыбаками, двинулись через Гнилое море. Утром уже были на крымском берегу. Двигаясь дальше на юг, дошли до деревни Каратубель. Соломашенко и Клименко пошли в деревню за продуктами, Гордеев с Гусевым остались их ждать в стогу сена.
Ждали долго. Ждали и после того, как поняли: с друзьями случилось неладное.
После полудня к стогу деревенский мальчишка подогнал двух коров. Увидев летчиков, испугался. Потом спросил:
- Вы не с теми, которых в деревне схватили полицаи?
Средь бела дня выйти было нельзя. До сумерек просидели в стогу, не спуская глаз с пастушонка. Когда он погнал коров в деревню, ползком и перебежками перебрались в другое укрытое место, откуда был виден стог. И лишь когда окончательно стемнело, решили, что ждать больше нечего. Надо продолжать путь.
И опять шли всю ночь. И весь следующий день - [214] избегая дорог, обходя населенные пункты. Они были уже в Крыму, вот-вот на горизонте покажутся горы...
К вечеру, выбившись из сил, решились приблизиться к жилью. Постучались в крайний дом. Дверь отворил подросток лет пятнадцати. Кроме него, дома никого не было. Сметливый парнишка сразу догадался, что имеет дело со своими. Накормил летчиков, устроил на ночлег.
- Я комсомолец! - сказал, провожая их на рассвете.
И опять шли на юг. К вечеру достигли района Крымских гор. Переночевали в укромном месте, прямо на снегу: не хотели рисковать, когда почти уже достигли цели.
Утром сориентировались, пошли дальше в горы. По их расчетам, они уже находились в районе действий партизан. К вечеру, измученные и голодные, набрели на какой-то горный поселок, попросились переночевать. Узнали, что находятся в Карасубазаре...
Ночью проснулись от окриков, толчков прикладами. На них были наставлены дула винтовок...
Немец в комендатуре кричал, угрожал.
- Куда спрятали рацию? Где партизаны? Чье задание выполняли?..
Летчики поняли, что их принимают за других. На вопросы не отвечали.
На другой день, 28 декабря, Гордеева и Гусева посадили на грузовую машину и вывезли из поселка. Летчики попрощались друг с другом...
Но машина не останавливалась. Час, другой...
Их доставили в Симферополь. Начались изнурительные допросы, пытки. Ясно было, что их принимают за партизан. Или за связных, посланных к партизанам с Большой земли. И тех и других в плен не брали - расстреливали после нечеловеческих пыток...
Гордеев и Гусев молчали.
В карцере встретили Новый год - 1943-й. [215]
Под пьяный гомон орущих за стеной фашистов еще раз поклялись друг другу - молчать!
На другой день их отвезли в симферопольскую тюрьму. Допросы продолжались...
Из Симферополя перевезли в Ростов-на-Дону. Вновь допросы, избиения, пытки.
Ничего не добившись, гестаповцы отправили их в концлагерь. Появилась надежда на побег.
Лагерная охрана, однако, постаралась поскорее избавиться от быстро оправляющихся от увечий, ни с кем не общающихся заключенных. Под усиленной охраной, с овчарками, их перевезли в другой лагерь, бросили в здание с наглухо забитыми железом окнами. Помещение не отапливалось, спать приходилось на голом цементном полу. Рацион состоял из ста граммов перемешанного с опилками хлеба и миски баланды из неободранного овса...
Ясно было, что долго здесь не выдержать.
Им удалось познакомиться с пленным стрелком-радистом со Сталинградского фронта. Тот хорошо знал лагерь, режим охраны. Втроем разработали план...