Дождавшись слепой, ненастной ночи, выбрались из барака, перерезали колючую проволоку, незамеченными выползли за ограду. Отбежав с полкилометра, услышали сзади неистовую стрельбу. Оказалось, их побег заметили другие заключенные и тут же последовали примеру храбрецов. Метель была настолько густой, что прожектора не могли пробить ее. Не помогли и овчарки: следы тотчас заметались толстым слоем снега, собаки в нем увязали...
Это было в ночь на 18 января.
И снова шли. Учтя горький опыт, избегая селений, ночуя в пустых сараях, в оврагах, в стогах. Питались тем, что могли добыть сами. Однажды Гордеев от голода потерял сознание, упал. Придя в себя, поднялся и продолжал путь... [216]
Шли в сторону Кавказе, к своему полку. Хоронясь в убежищах, прислушивались к разговорам. Узнали, что немцы бегут. Издали наблюдали отступающие колонны, слышали отдаленный артиллерийский гул...
Это были уже кубанские степи.
2 февраля дошли до хутора Восточный Чалбосский. Решились зайти.
- Фашисты давно разбежались, линии фронта здесь нет, - сказали им жители. - Наши гонят врага уже далеко...
Летчики обнялись, на их глазах показались слезы. Они свободны! Могут заходить в любой дом, громко говорить, смеяться...
От встречных красноармейцев узнали, что в станице Архангельской находится крупный штаб. Миша Гусев еле передвигался. Его палил жар, временами покидало сознание. Решив, что заболел тифом, он попросил оставить его в ближайшей деревне.
К счастью, их догнал крестьянин и на санях подвез до Архангельской.
Здесь находился штаб 58-й армии. Гусева сразу положили в госпиталь, Гордеева после проверки направили через Краснодар в родной полк.
Пока Гордеев шел пешком до Краснодара, затем ехал по еще не полностью восстановленной железной дороге, Гусев успел выздороветь и раньше него прибыть в полк.
Вскоре - это было уже в марте - в полк вернулись Клименко и Соломашенко. Рассказали, что их схватили в той деревне - Каратубель - полицаи. Дальнейшая история их скитаний была почти точным повторением того, что пришлось пережить Гордееву и Гусеву. Концлагерь в Таганроге. Побег. Переход по льду через Таганрогский залив. На Кубани перебрались через линию фронта... [217]
Весь боевой экипаж оказался в сборе. Вот какое продолжение имела запись в журнале боевых действий полка от 19 декабря 1942 года.
Миноносцы уходят в ночь
С первых дней Великой Отечественной войны на Черноморском флоте широко применялось такое грозное морское оружие, как мины. Особое место в "минной войне" отводилось флотской авиации: она могла ставить мины в местах, недоступных для наших кораблей - в проливах у занятых врагом берегов, на фарватерах вблизи баз и портов, на судоходных реках...
С 1942 года и до конца боевых действий на Черном море самолеты были основными постановщиками мин.
Скрытность этого оружия, практически неограниченная "живучесть", опасность встречи с ним в любом районе моря оказывали на противника сильное моральное воздействие, заставляя его уклоняться от плавания в миноопасных районах. Да и потери от мин он нес довольно значительные.
В марте 1943 года полк продолжал интенсивные минные постановки в Керченском проливе. Затрудняя и сковывая движение кораблей противника в этом районе, авиация флота оказывала неоценимую помощь наступающим войскам Северо-Кавказского фронта.
Разумеется, и противник всеми возможными средствами противодействовал нам: район был буквально утыкан наблюдательными постами, прожекторными установками, зенитными батареями всех калибров, днем и ночью охранялся истребителями.
12 марта было приказано готовиться к ночному вылету. Для прикрытия действий группы выделялось три самолета, пилотируемых опытнейшими летчиками - майорами Черниенко и Минчуговым и капитаном Василенко. Их задача: на большой высоте несколько раз [218] выйти на цель и, сбросив бомбы, отвлечь на себя прожектора и огонь противника.
Экипажи самолетов-миноносцев тщательно готовились к выполнению задания: мины требовалось сбросить точно в заданных районах. Значит, с малой высоты. И при выходе на цель приходилось надеяться только на строгое выдерживание режима полета и точность расчетов штурмана: погода не баловала.
В условиях ночного полета каждый экипаж действует самостоятельно. После работы над картой мы обменялись мнениями.
- Самое неприятное, братцы, - малая высота, - вздохнул Трошин. - Попадешь под прожектора...
- Ну, на малой-то ненадолго... - нерешительно возразил штурман Коршунов.
- Хватит, чтоб ты промазал. Времени на прицеливание тоже ведь кот наплакал.
- Промажем - пойдем на второй заход...
- Если на первом не врежут!
- А ты как думаешь? - спросил я у Димы Бабия.
- Дело покажет, - философски заметил он.
Пришлось с ним согласиться. Все будет зависеть от обстановки. Одно дело тактика, разработанная на земле, другое дело - бой. Зачастую предварительные решения служат лишь одному: вылететь на задание с уверенностью в успехе. Однако и это немало. Даже и опытный летчик не очень-то любит, чтобы команда на вылет застала его врасплох. Моральная подготовка...
- Все будет хорошо! - заверил наш эскадрильский минер Леонид Лебедев. - Вы жуки опытные!
Майские, надо думать, жуки. Что летают ночью. Но и они натыкаются сплошь да рядом на автомобильные фары.
Да, лишь бы не прожектора...
Подошло время вылета. Тяжело нагруженные машины [219] с трудом отрываются от земли. Первым стартует Бесов, за ним Лобанов, Трошин, Минчугов, Беликов, Черниенко, Саликов, я. За нами - Бабий и Василенко.
Дождь, едва накрапывавший при взлете, заметно усиливается, шрапнелью хлещет по кабине, по плоскостям. Полная тьма, полет вслепую.
На борту размеренный рабочий ритм. Каждый занят своим делом, чутко прислушивается к командам и докладам. Штурман озабоченно выверяет курс, я стараюсь с абсолютной точностью выдерживать заданный режим полета. От этого зависит все. Незаметно проскочить вход в Керченский пролив, не попасть прежде времени под обстрел зениток, а то и под огонь истребителей. Первые атаки их ночью всегда неожиданны...
Смотрю на часы. Одиннадцать.
- Командир, впереди пролив!
Начинаю снижение. Машина проваливается во тьму. Осторожно планирую. Каждый полет надо выполнять так, будто летишь впервые...
В руках штурмана крупномасштабная карта района постановки мин. Дает доворот. Боевой курс. Сколько раз приходилось вести машину по этой короткой прямой, когда вокруг искрятся разрывы, крутятся огненные нити...
Последняя перед целью прямая. Может быть, последняя в твоей жизни...
Нет, все спокойно. Зенитки молчат. Изредка тьму рассекает луч прожектора.
Самолет вздрагивает, будто подброшенный сильным разрывом. Но - тишина. Облегченно выдыхаю воздух. Громадный, свинцовой тяжести шар - контактная мина, оторвавшись от фюзеляжа, устремляется вниз. Мысленно представляю, как она всколыхнет воду, хоть и на парашюте, - Тунгусский метеорит...
- Докладывать надо о сбросе, штурман!
- Извини, командир. Тишину спугнуть побоялся... [220]
В самом деле - гипнотизирующая тишина. Невольно и сам продолжаю беззвучно планировать, не нарушая ее. Но ведь должны заметить? Не мы же одни над проливом...
И - как ответ - заполыхала тьма! Ножи прожекторов, всплески разрывов...
Форсирую моторы, маневрирую, чуть не ложась на крыло.
- Усилить наблюдение!
Впереди высвечивается серебряный крестик, другой... Спустя минуту неистовый свет заливает и нашу машину.
- Командир, над проливом носятся вражеские истребители...
Это Панов заметил - за миг до того, как попали в луч. Сейчас никто ничего не видит.
Спасенье - нырнуть во мрак. Выручай, родная! До отказа выжимаю рули, моторы ревут на пределе...
Срываюсь с лезвия ножа, окунаюсь в небытие. Нет, во тьму, в спасенье...
- Экипаж, целы все?
- Ну, командир! Нагрузочка...
- Мы-то ладно, машина как не развалилась!
- Отставить разговоры! Следить за воздухом!
- Над проливом на одного из наших навалились, похоже...
Во, Панов! В такой передряге успел заметить.
- Правильно положил мину, Володя?
- В "десятку"! Как раз на траверзе Чушки. Чушку-то я признал и во тьме.
- Молодцы все!
- Вы молодец, командир!
На земле узнали: два "мессера" навалились на Бабия. Дима сумел уйти. Все экипажи выполнили задачу и возвратились на аэродром. Однако перехитрить противника не удалось: на отвлекающий удар он не клюнул. Надо менять тактику. [221]
Мины в ту ночь сбрасывались парашютные и беспарашютные, донные и якорные. Якорные контактные мины ставятся с различным углублением, это затрудняет противнику траление и делает заграждения более надежными. Донные неконтактные имеют различную кратность и сроки взрыва. Мина может пролежать на дне десять, пятнадцать, двадцать и более суток и лишь затем, прийти в боевое положение. Или над миной - магнитного действия - проходит десять, пятнадцать кораблей, а одиннадцатый или, к примеру, шестнадцатый подрывается.
Результат сказался немедленно. Противник начал траление, его плавсредства скопились в портах Камыш-Бурун и Керчь. Этим воспользовалось наше командование. На другой же день несколько экипажей совершили успешный налет на Камыш-Бурун. Удар повторили ночью.
В следующую ночь нанесли бомбоудар по плавсредствам в Керчи. Несмотря на ожесточенный огонь зениток, все экипажи прорвались к цели и отбомбились успешно.
Затем бомбардировщиков над проливом сменили самолеты-миноносцы. Для обеспечения их действий было выделено шесть машин. На одной из них летел командир авиационной бригады подполковник Сучков, прибывший к нам с Тихоокеанского флота на боевую стажировку. Это уже был не отвлекающий маневр, а комбинированные действия бомбардировщиков и миноносцев.
Кроме осколочных, фугасных и зажигательных бомб в ту ночь, впервые в боевой практике полка, с самолета капитана Козырина было сброшено более двухсот ампул с зажигательной смесью КС. Вместе с бомбами они сделали свое дело. Удар наносился по аэродрому Багерово, откуда взлетали ночные истребители противника. В районе ангаров возникло пять больших пожаров, сопровождаемых сильными взрывами. [222]
Комбинированный удар удался. Как бомбардировщики, так и миноносцы успешно выполнили свою задачу и благополучно возвратились на аэродром.
Тактическая новинка полностью себя оправдала.
* * *
В следующую ночь для обеспечения минных постановок в Керченском проливе было выделено четыре самолета: три с бомбами и один с ампулами КС. Бомбардировщики пилотировались Сучковым, Минчуговым и Беликовым, с КС летел я.
Задачу поставили днем, у нас было достаточно времени как следует подготовиться.
- Может, покажете ваши шарики в действии? - обратился Володя к начхиму полка капитану Богданову. - Все-таки посмотреть нелишне.
- Очень нелишне, - согласился капитан. - Ну-ка, - кивнул одному из оружейников, - принесите...
Повел нас за капониры, где в колхозном саду на поляне валялось несколько отслуживших свой срок подвесных самолетных баков для горючего. Подошел краснофлотец с ведром, наполненным серыми металлическими шарами величиной с детский мяч. Оболочка "мячей" разделялась на дольки канавками, как у ручных гранат Ф-1 - "лимонок".
Капитан взял один шарик, прицелился в бак.
- Отойдите назад, пожалуйста...
"Мяч" вписал в воздухе порядочную дугу, стукнулся в землю, не долетев до бака. Над местом падения взвился столб яркого пламени, нас опалило жаром.
- Недолет, - извинительно улыбнулся начхим.
Второй шар угодил прямо в бак. Снова вспышка, волна палящего жара. Не дождавшись, когда погаснет огонь, подошли, посмотрели. На месте первого костра - черный, метра полтора в диаметре, круг выгоревшей земли, в серых сединках, будто присыпанный солью. Вместо [223] бака - искореженный жаром, бесформенный, не больше рукавицы, комок перегоревшего железа...
- Да, теперь мне понятно, как горят танки и самолеты, - первым нарушил молчание Панов. - А то думал - металл...
- Именно, и самолеты, - нажал на последнее слово начхим. - Очень прошу запомнить! Особенно в воздухе, где и одного костерка бы хватило с излишком, а если их, скажем...
- Двести шестьдесят, - подсказал услужливый Жуковец.
Я почувствовал, как спину щекотнуло противным холодком. Багажик...
- Еще и на дольки на кой-то их поделили! - искренне возмутился Володя. - Как шоколад! Того и гляди сами развалятся!
- Развалятся - вспыхнут, - со знанием дела заверил капитан. - Самовозгорающаяся жидкость. При малейшем соприкосновении с воздухом...
- Ну так на кой?
- Не стоит преувеличивать, - невозмутимо отвел его руку начхим. - Сами собой не должны развалиться. А без насечки не развалились бы и при ударе о землю у цели. На кой тогда их бы, по вашему выражению, и везти. Кстати, в пехоте эту же смесь перевозят в пивных бутылках. Слышали о бутылках с горючей смесью для борьбы с танками? Та же КС. А фронтовые дороги - не то что асфальт, скажем, от пивзавода хоть и до самого отдаленного ресторана.
- Ну наши тоже дорожки... - Жуковец комично потер ребра, вспомнив вчерашний вираж над проливом. - Шоферу хоть выпрыгнуть можно!
- Значит, надо поосторожней, - все так же невозмутимо обернулся ко мне начхим, будто дело шло в самом деле о перевозке пива.
- А если пуля, осколок? [224]
Это Панов. Для Жуковца тут вопрос был ясен. Жуковец в Севастополе знал Ермолаева. Прекрасный был летчик, один из шестерки чумичевцев. Вылетел с этими "мячиками" с Херсонесского маяка на "выжигание орудий" за линией вражеских окопов, над передним краем попал под пустячный обстрел. На глазах у друзей вспыхнул огромным огненным шаром... "Как солнце средь ночи", - сравнил Кравченко, штурман и друг Ермолаева, по какой-то причине не назначенный в этот полет...
- Ну что ж, все ясно, - решил я закончить не очень-то вдохновляющую беседу. - Пойдемте-ка лучше еще раз проверим подвеску кассет. Постараемся в целости довезти ваше пиво, - кивнул на прощанье начхиму.
По дороге встретил Федора Козырина.
- Скажи, пожалуйста, как ты себя чувствовал в прошлую ночь с этими КС?
- Откровенно говоря, Минаков, неважно. Семь потов сошло, пока сбросил...
* * *
Сначала взлетела обеспечивающая четверка. Потом ушли в непроглядную тьму Минчугов, Сучков, Беликов. Осторожно разбегаюсь, плавно отрываюсь от земли. Порядок! Можно считать, первый этап миновали благополучно....
Три бомбардировщика направились наносить удар по плавсредствам в Керченском порту, мне предстояло "выжигать скопления артиллерии и автомашин" в северо-восточной части Тамани. Основная цель всех - отвлечь внимание противника от группы минных постановщиков, которые шли вслед за нами.
Полет над морем протекал в деловитой сосредоточенности. В течение всего времени Жуковец не спускал глаз с бомболюков. Каждые четверть часа докладывал:
- Порядок, командир, не шевелятся... [225]
Снижаюсь, планирую на окраину Тамани. В небо вскидываются прожектора, открывают огонь зенитки. Эх, не могли подождать, пока сбросим...
- Штурман, на боевой!
Молчание.
- Штурман!
- Сбросил! Ампулы сбросил! - кричит Володя.
- Не вытерпел? В белый свет?
- Вытерпел, командир! Сбросил по цели! Хоть, признаться, и мокрый, как мышь...
- Не снизу, надеюсь?
- Ну что ты, командир! Плохо думаешь о своем штурмане...
Да, теперь весело. Даже огонь не страшен. Все еще машинально избегая нагрузки, плавно разворачиваюсь в сторону моря.
- Результат?
- Все горит, командир! Вся северо-восточная часть Тамани!
- Дали жару фрицам! - восхищенно орет Жуковец.
Дали. В буквальном смысле. Однако температурка и у самих... Только сейчас ощущаю, что и у меня спина взмокла, из-под шлема стекает пот...
* * *
После разбора столпились у капонира.
- Не увлекательная работенка! Стараешься, дырки привозишь, а толку? Когда еще кто там на них подорвется... Мы бросаем, они достают. Как в футбол, в одни ворота...
Соловьев, новичок недавний. Летчик толковый, с первых полетов себя зарекомендовал. Теперь наравне со всеми летает.
- Да, орденов тут не нахватаешь, - усмехается Лебедев, эскадрильский минер.
Щеки младшего лейтенанта вспыхивают.
- А я об орденах? [226]
Не в них дело, конечно. Но из разведки и то - хоть привезешь фотоснимки. Привыкли же: поразил цель - честь тебе и хвала; промазал, ни с чем вернулся - глаза в землю до следующей удачи. А тут... Даже и в перспективе, хоть и линкор подорвись - так на чьей мине?
- А, собственно, почему бы и не о них? - вмешался уверенный голос.
Все обернулись. Майор Забежанский, замкомполка по политчасти. Будто случайно приостановился, застегивая на колене планшет. Щелкнул кнопками, выпрямился, приложил к козырьку руку. - Здравствуйте, товарищи! Извините, подслушал ваш разговор. Почему не об орденах? - положил на плечо Соловьеву руку.
- Так не о том разговор... - тот еще пуще зарделся.
- Ну-ну, а о чем же?
- Мины недооценивает, - безжалостно брякнул Лебедев.
Соловьев возмущенно обернулся:
- А я о минах?
- Так о чем все-таки? - оглядел всех майор. - Может быть, вы объясните мне, Минаков? Кто из них прав, по-вашему?
- Оба, наверно, товарищ майор, - тоже и я не нашелся.
Замполит подумал.
- Выходит, я не по делу вмешался?
- Да нет... и вы...
- И я прав? Ну дипломат, Минаков! Не знал за тобой таланта!
Все с облегчением рассмеялись, решив, что на том и закончился разговор.
Однако майор не спешил. Прикинул, решил про себя что-то.
- А знаете, Минаков? Напрасно я вас в дипломаты зачислил. Пожалуй, действительно правы все. И о наградах - к слову пришлось не случайно. Ведь речь-то о [227] стимуле, так? Не только же для отчета рискуем, идем на второй заход, чтобы сфотографировать пораженные цели... Трудная наша работа, вот дело в чем! Ну и, естественно, хочется результат увидеть. Так я понял вас, младший лейтенант?
Соловьев смущенно кивнул.
- И ордена - тоже стимул. Чего ж тут стесняться? Издревле солдат считал честью их заслужить. От рядового до главнокомандующего! Если, конечно, он настоящий солдат. А в наших условиях, в нашей войне... Признание воинской доблести самим народом...
Прервал себя, что-то припоминая, пытливо оглядел всех поочередно.
- Только вот... Ну-ка, кто вспомнить поможет? Полк-то у нас какой?
Все молчали. Майор терпеливо переводил глаза с одного на другого.
- Ну гвардейский... - не вытерпел кто-то.
- Пятый гвардейский, правильно! А еще?
- Минно-торпедный...