- Усилить наблюдение!
Команда - глупей не придумаешь. А что я еще могу? Самолет на курсе фотографирования.
Разрывы ближе и ближе. Частокол трасс...
Не сходя с курса, резко отдаю штурвал, машина со свистом устремляется вниз...
- Начал съемку! - кричит Сергиенко.
Перспективную съемку ведет Жуковец - дублирует для страховки.
Снова огненный ад. Пристрелялись. На этой-то высоте не промажут. Грязновато-серые разрывы, огненные струи...
- Порядок! - голос Сергиенко в наушниках.
Ничего в жизни не слышал приятней!
Резко перевожу машину в набор высоты с одновременным крутым разворотом. Милая, выноси!
Уф-ф, позади Феодосия. Впереди - Азовское море. Облачность заметно понижается. [38]
- Командир, взлетают два "мессера" с аэродрома Багерово, - докладывает Панов.
Опоздали, молодчики!
Увеличиваю обороты, еще круче иду вверх. Плотные облака укрывают машину.
Со стороны Сиваша подходим к Геническу. Попытка пробить облака вниз безуспешна. Летим к Осипенко. Но и здесь не "подлезть" под облака и туман. Дальше лететь нет смысла. Разворачиваюсь и, пересекая Азовское море, беру курс на Приморско-Ахтарск, затем на Тамань.
Высота три тысячи метров. Летим над Черным морем. Через некоторое время выходим из облаков. Однозвучно работают моторы, застыли на делениях стрелки приборов. Команда, доклад, снова тишина... В такие минуты несведущему человеку могло бы показаться, что экипажу нечего делать. Но это не так. От взлета до посадки маленький боевой коллектив не имеет ни одной свободной минуты.
- Разворот влево, курс пятьдесят. Снижение до высоты четыреста метров, - командует штурман.
Панов принимает радио:
- Видимость один-два километра, дождь, ветер девяносто градусов, семь-десять метров!
"Посадка будет нелегкой, - думаю я. - А какая бывает легкой?"
На земле нас окружают друзья.
- Как погода? Прошли весь маршрут? Цели есть? "Мессеров" обманули? Здорово жарят зенитки в Феодосии?
На последний вопрос ответ дает техник Миша Беляков - он уже успел облазить машину.
- Да, прямо скажем, недешево снимочки обошлись...
- А ты как хочешь? - усмехается Сергиенко. - Чтобы фрицы за так их на память дарили?
- Мы же не девочки, - поясняет и Жуковец. - Зато [39] портретики - залюбуешься! И не снились такие их фройлянам рыжим в Берлине!
Интересно, так ли они ему были дороги, эти "портретики", там, над портом. Впрочем, обычная трепотня, разрядка нервов. Есть чем похвастаться в самом деле. И до проявления ясно - не "открытки в киосках". Меткое, кстати, сравненьице, товарищ гвардии подполковник, извините, не мог своевременно оценить. Делом был в тот момент занят, местечко высматривал, чтоб провалиться сквозь землю поаккуратней - чужой как-никак капонир. Интересно, какое теперь найдете? Тоже и вы ведь не Пушкин. А жаль! По справедливости надо бы уравновесить, при всей эскадрилье же выдали, даже при двух...
- С благополучным возвращением, товарищ Минаков!
Даже вздрогнул! Но нет, не он, не командир полка. Майор Стешенко, наш комиссар. Замполит теперь, но а эскадрилье все так и зовут комиссаром. Вежливенько обстукал ладонь о ладонь - тоже облазал машину, - подал руку, теплую, скользкую чуть от масла: даже в моторы успел заглянуть.
- Хороши снимочки, говоришь? - будто подслушал мой мысленный разговор с командиром полка. - Поздравляю, брат, поздравляю! Верно, и сам доволен? Вот и Миша... Правда ведь, Беляков? Соскучился по настоящей работке? Ничего, если дальше так дело пойдет, некогда будет и почитать газетку. И мне меньше заботы, а то не хватает на все экипажи газет...
Не выпуская руки, потянул меня незаметно в сторонку.
- Значит, характер?
Я уж заметил, что это словечко в ходу у него. Невольно обернулся к Белякову. Тот улыбался смущенно: ничего, мол, товарищ комиссар, залатаем так, что и следов не сыщешь... [40]
- Хороши открытки, значит? - подмигнув, прошептал замполит. - Так я, представь, и думал. Полюбопытствовал только - почем. В киосках-то, в Феодосии. Ну да, залатает Миша и раз, и другой... В общем, подумай давай, брат, - заторопился. - Характер характером... Ну давай! Проголодались ребятки, вон уже ждут в машине...
Подтолкнул в спину, сам зашагал назад, к самолету - там уж механики выносили свой инструмент, раскладывали на промасленном куске брезента.
Ребята и правда сидели в кузове, ждали с нетерпеливым блеском в глазах. Нервы разрядились, языки смолкли, заговорил желудок.
- Самому командиру полка доложите! - донесся голос сквозь шум запущенного мотора. - Ждет! О хороших делах и докладывать приятно!
Перелезая через борт, почувствовал, что улыбаюсь довольно глупо. Странный какой-то сегодня он, замполит. Не поймешь, хвалит или...
В тот же день шесть часов пробыл в воздухе экипаж Лобанова, ведя разведку у берегов Румынии. Из-за сложных метеоусловий маршрут полностью пройти не удалось, и опытнейший разведчик, по своему обыкновению, решил использовать оставшееся время для "свободной охоты". В районе мыса Тарханкут обнаружил две самоходные баржи, шедшие курсом на Севастополь. Три захода, три стены заградительного огня, три пары эрэсов по цели. Два попадания. Самолет также получил серьезные повреждения: отбита концевая часть лопасти винта, пробоины в правой плоскости, вмятина на площадке балки для подвески реактивных снарядов...
Но счет явно в пользу Лобанова. Не любит он возвращаться с пустыми руками домой.
* * *
25 ноября. Нашему экипажу задание: произвести воздушную разведку портов Феодосия, Ялта, Балаклава. Набираем высоту, берем курс на Крым. Погода не радует. [41] Через однообразную пелену облаков, растянувшуюся до горизонта, изредка пробивается жиденький луч и тут же гаснет в мглистой хмури. Внизу богатырская пашня - море не утихает, несмотря на умеренный ветер. Раскачало...
Высота пять тысяч метров. Летим над кромкой облаков, затем пробиваем ее. Феодосия. Бухта плотно накрыта туманом, виден только порт. Противовоздушная оборона противника также лишена видимости.
Разворачиваемся к морю и вдоль побережья летим к Ялте. За десять минут до цели входим в облака. Строго выдерживаю курс, заданную скорость.
Команда штурмана:
- Снижение! Впереди в пяти километрах Ялта!
Плавно теряю высоту, выхожу из облаков. Видимость есть. Небольшой доворот, курс для фотографирования. Выполняем плановую фотосъемку. В порту, кроме трех шхун, ничего нет. Зенитная артиллерия огонь не открывает, - видимо, наше появление оказалось неожиданным. Благополучно ухожу в море.
Тот же маневр повторяю над Балаклавой. В порту плавсредств нет. Разворачиваюсь на обратный курс и со снижением направляюсь на свой аэродром.
Произведенная нами аэрофотосъемка порта Феодосия еще раз подтвердила: противник форсирует ремонт транспорта "Ташкент".
* * *
В кровопролитных боях, предприняв контрудар, наши войска нанесли значительные потери 17-й армии противника и вынудили ее вновь перейти к обороне на туапсинском направлении. Перед 5-м гвардейским авиаполком была поставлена задача организовать дальнюю воздушную разведку коммуникаций и портов Черного и Азовского морей с целью своевременного выявления попыток врага доставить войска и оружие в этот район. В силе оставалась и прежняя боевая задача - не допустить [42] набегов вражеских торпедных катеров на наши корабли и суда, действий подводных лодок у побережья.
Периодически самолеты полка привлекались и к разведке мест базирования авиации гитлеровцев на прибрежных аэродромах.
Самолеты Ил-4, обладая высокими летно-тактическими характеристиками, давали возможность в течение короткого срока обследовать значительные участки поверхности моря, немедленно сообщать подробные сведения об обстановке в заданном районе и обнаруженных целях, а во многих случаях и принимать экстренные меры к срыву замыслов противника: вылетающие на разведку машины вооружались бомбами и реактивными снарядами.
Дальний разведчик Евгений Лобанов
- Как, Женя, по-твоему, что больше мужества требует - штурмовка колонн и скоплений, бомбоудар по объектам или же торпедирование кораблей?
Лобанов - отзывчивый человек. Мягкий и дружелюбный. Но на подначку его не возьмешь. Разве что на наивность. С расчетом, что побоится обидеть, тем более - новичка. А мимо ушей пропустить вопрос ему воспитание не позволит.
С минуту раздумывает, глядя в небо.
- Не все ж перечислил, - цедит сквозь зубы, покусывая травинку.
- Ну, о разведке тебя...
- Что - ну?
В том и дело. Лобанов - "глаза полка", признанный мастер дальней воздушной разведки, но трепаться о ней не любит. Словно удачу боится сглазить - подслушают его там, где-то за тысячу километров, где формируются вражеские конвои и замышляются неожиданные налеты на наши базы и корабли. [43]
- "О любви не говори..." - призываю на помощь строку довоенной песенки.
Женька вздыхает. Я тоже. На о любви к дальней разведке, конечно. Или касается и разведки это одной своей стороной? Уж больно красив он, летчик Евгений Лобанов! Не говоря - за штурвалом, а вот и так. Раскинулся среди поля на бесприютной осенней полыни - от подвигов отдыхающий богатырь. Полы реглана раскинуты - черные крылья, - грудь круто выгнута, ветер шевелит густой темно-русый чуб. Взгляд в небо - недвижный и чуть нездешний, будто в тоске по частичке души, где-то забытой в неведомых далях.
- Я, что ль, ее выбирал...
Ясно, она его, а за что? Летчик отменный, может и остальное все лучше многих, но как в разведку, так первым - его. Украдкой оглядываю грудь его, плечи.
- Ребята у меня молодцы, - угадывает он мои мысли.
- Ну, у них все же нагрузка...
В досаде сдвигает брови. Летчик с плаката, ни дать ни взять. Только вот этого и не хватало, этой вот складки между бровей. Ишь, как тут и была! Ни на минуту, должно быть, не сходит с лица во всех его многочасовых полетах...
Приподымает голову, звучно выплевывает изжеванную былинку. Смотрит с сомнением мне в глаза.
- Или не пробовал с ними местами меняться?
Чувствую, что краснею. Черт! Так в самом деле салагой прослыть недолго.
- И как? - он же и выручает.
Пробовал, ясно, в воображении. Со штурманом всего проще - в полете он перед глазами. Впереди всей машины висит в плексигласовом конусе, один над немыслимой высотой. Пулеметные очереди, осколки - как дробью по птичьей клетке. И от прицела не оторвись. У меня хоть штурвал - громоотвод нервных токов. Тоже [44] себе не хозяин на боевом курсе, однако у штурмана и того нет. Не говоря о стрелках - те и вовсе... Одно дело - сам едешь, другое - тебя везут.
- Первое время больше всего боялся - вдруг кто с зарубки слетит. В дальнем, сам знаешь...
Нервный предел, кто не знает. Димыч на что был мужик, а и то в лазарет угодил к концу лета. Ладно, заметили вовремя - начал хандрить... Мысленно выстраиваю коротенькую шеренгу - летный экипаж Лобанова: штурман Иван Копенко, стрелки Александр Гудзь, Алексей Лихачев. Ребята как ребята, до командира всем далеко.
- Это и вся забота?
Переваливается на бок, приподымается на локте. Долго смотрит мне прямо в зрачки посветлевшими, без Тени мечтательности глазами.
- Или не знаешь?
- Знаю, Женя. Думал, привычка..
Отворачивается, сжав зубы. Смотрит в небо, в глазах тоска. Вдруг вскидывается рывком, выдернув из-под меня край реглана.
- Привычка? Да? К черту привычку! Понял?!
В первый раз его вижу таким. Вспоминаю свою тоску в дальних полетах. Как ни хитри с собой, ни бодрись... Живучая машина наш Ил-4, низкий поклон всем ее творцам. Но и у нее есть пределы. Страшно вспомнить, на чем приходилось порой доковыливать до своих. Выносила. Но не на тысячу ж километров! А на воду сесть, с парашютом спуститься... Лучше смерть, чем фашистский плен...
- К черту, понял? И тебе не советую привыкать!
- Можешь не беспокоиться, - усмехаюсь. - Потому и спросил. Это ты, что ль, без глаза вчера вернулся?
Отмякает. В углах губ насмешливые морщинки.
- Фара - пустяк. В плоскостях сколько глаз понабили...
- Не над Констанцей? [45]
- Типун тебе! Не пробились - кисель овсяный... Пошарили вдоль побережья Крыма. У Судака накололи самоходку с парой "охотников" в охранении, влепили ей эрэс в борт...
- Задымила?
- А то как! Штурман у меня молодец. Характер!
- Это и ценишь в нем больше всего?
- Так это ж и есть - все.
Пожалуй, так. Остальное приложится, если чего не хватает.
- Значит, только и остается?.. - задаю непонятный как будто вопрос.
- Только! - для Женьки-то он понятный. - В оба смотреть! Всем экипажем! Насмерть! Восемь, десять часов подряд... Ребята меня понимают.
Насмерть, как не понять. Тем более, если Лобанов сам говорит. Незаменимый в полку разведчик, "коршун Констанцы". Заново вглядываюсь в него. Мягкий, отзывчивый...
Садится, стряхивает с реглана комочки земли, травинки.
- Погоду, наверно, дали. Замаскировался тут, не найдут...
Я сижу лицом к поселку и вижу: от домика штаба, точно пчела от улья, отрывается торопливая легковушка, скользит по-над рытвинами грунтовой бензовозной дороги; от нее, в свою очередь, отделяется щуплая фигурка связного...
- Ну вот и поговорили, - словно увидев все это спиной, подымается Женька. - Вчерашнее задание никто же не отменял.
Подпоясывается, щегольски заламывает фуражку.
Красив, красив!
Рост, плечи...
Характер. [46]
Не только разведка
25 ноября в полк поступил приказ нанести торпедный удар по транспорту "Ташкент" в Феодосии. Досадно чуть не до слез: наше судно, родное, советское, довоенная гордость транспортного флота. Но что поделаешь? Немцы спешно ремонтировали его, чтобы использовать для доставки своих войск и вооружения в районы предстоящих боев.
Задачу поручено было выполнить трем экипажам второй эскадрильи. Способ атаки - торпедный удар. Давно экипажам полка не приходилось действовать в качестве "низких" торпедоносцев. Однако погодные условия не оставляли выбора. Для торпедоносцев же низкая облачность - как раз находка.
Разведку погоды выполнил капитан Федор Клименко: на всем маршруте нижний край облаков не поднимается выше пятидесяти - ста метров. С экипажами была тщательно отработана схема подхода к цели и атаки.
Группу вел опытный командир эскадрильи майор Дмитрий Минчугов со своим штурманом, признанным мастером бомбовых и торпедных ударов майором Петром Будановым. Ведомыми летели также испытанные в боях экипажи - старшего лейтенанта Ивана Василенко и моего старого товарища по 36-му авиаполку лейтенанта Василия Андреева.
Он и рассказал мне потом, как все происходило.
- Как бы не жарче было, чем, помнишь, в августе, когда мы с тобой бомбили там корабли...
Долетели они нормально, через два часа пробили облака. Феодосийская бухта, порт... Минчугов подает команду "Атака".
Снизившись до двадцати метров, торпедоносцы устремляются к цели. Навстречу - ураганный огонь! Снаряды рвутся не только в воздухе, но и на поверхности моря. Водяные колонны чуть не до облаков частоколом [47] огородили порт. То и дело исчезает видимость. Трудно не только поразить цель, но даже и сбросить торпеды так, чтобы они попали в промежуток между молами, ограждающими порт с моря.
Минчугов и Андреев атаковали с дистанции восемьсот метров. Крутым противозенитным маневром вышли из зоны огня. Торпеда Минчугова взорвалась у стенки защитного мола; взрыв андреевской увидеть не удалось.
Старший лейтенант Василенко прорвался сквозь стену из водяных колонн и разрывов снарядов и сбросил торпеду с четырехсот метров. Пробурив воду, она прошла как раз по центру транспорта. "Ташкент" окутался плотным облаком дыма...
* * *
Из донесения крымских партизан командованию ВВС Черноморского флота стало известно, что в Гурзуфе, в корпусах бывшего военного санатория, отдыхают гитлеровские офицеры-фронтовики. Полку было приказано уничтожить фашистов, когда все они будут в сборе - в обеденный час.
7 декабря семь самолетов были вооружены бомбами различного калибра - от десяти - до двухсотпятидесятикилограммовых. Группу возглавили командир 63-й авиабригады полковник Токарев со штурманом нашего полка майором Толмачевым. Ведомыми в правом пеленге летели командир полка подполковник Канарев, комэски майоры Чумичев и Минчугов; в левом - лейтенанты Жестков, Андреев и я.
Перед вылетом на стоянку прибыли кинооператоры Иван Запорожский и Всеволод Афанасьев, стали настойчиво проситься лететь с нами. Отбиться от них было невозможно. После долгих пререканий и уговоров командир полка определил Афанасьева в мой экипаж, Запорожского - к Андрееву. Обрадованные "киношники" залезли в кабины воздушных стрелков и стали приспосабливать свою аппаратуру к съемке. [48]
Двухчасовой полет над морем. На цель заходим со стороны горы Медведь, на высоте восемьсот метров. Вражеские зенитки молчат: очевидно, наше появление оказалось для них неожиданностью.
Ведущий с ходу сбрасывает бомбы. За ним - остальные. В том числе мы.
- Цель накрыта! - докладывает Панов.
И тут же в наушниках раздается сконфуженный голос Сергиенко:
- Командир, запоздал малость...
- Объясни толком! Ничего не понимаю...
- С запозданием сбросил, пошли с перелетом, разорвались на набережной...
- Так это наши? - врывается в разговор восторженный голос Жуковца. - Как раз угодили в зенитную батарею! Я сфотографировал!
Не было бы счастья, да несчастье помогло!
- Усилить наблюдение за воздухом! - командую, разворачиваясь в сторону моря.
- Командир! Я же не все бомбы сбросил...
- Как так?
- - Поставил на электросбрасыватель не всю серию, а аварийно не продублировал...
- Спишь, что ли, штурман?
- Давно не бомбил, все разведка, разведка...
Утратил навык. Ничего не поделаешь, приказываю Панову запросить разрешение у ведущего - самого комбрига! - выйти из строя для повторного захода.
- Ведущий разрешил, - докладывает Панов спустя минуту.
С разворотом в сторону берега выхожу из строя. Над санаторием сплошной дым. Стоит ли еще туда сыпать бомбы?
- Добавим по зенитной батарее! - решаю.
- Давай! Доверни влево, вдоль набережной, легче будет целиться, а то деревья мешают... [49]
- Может, слезть, спилить их?
- Не надо, командир, доверни чуть левее, Так... так держать... Сброс!
- Может, опять показалось? Продублировал?
- Ну что ты, командир...
- Бомбы рвутся на позиции батареи! - звонко докладывает Жуковец. - Сфотографировал!
- Молодец!
Резко разворачиваюсь. Позади пожары. Группа уже не видна. Штурман дает курс на аэродром, сокрушается:
- Хорошо еще, батарея попалась. А то бы как в белый свет...
- Сделай вывод! При длительных перерывах не мешает и по-учебному с бомбардировочным оборудованием потренироваться.
- Век буду помнить...
После посадки доложил ведущему о причине повторного захода.
Комбриг одобрил мои действия, но строго предупредил: надо лучше готовить экипаж к боевым вылетам.