- Про выговор, - выдержал паузу доктор, - пожалуй, не стоит. Неинтересно, как понимаете сами. Да и не очень-то, знаете, справедливо. Я ведь только перевязал, а он, Минаков, вдруг как с места рванет и в машину... [85]
Как я мог его не допустить к полету? Разве что поступить, как с тем фрицем...
- С каким? - раздались голоса. - Вы что, доктор, и фрицев лечили?
- Приходилось, - виновато потупился Константин Александрович. - Одного. Я ведь в жизни не только выговора получал. Он-то, Канарев Виктор Павлович, человек у нас новый, может о том и не знать. А у меня благодарность есть!
- Да ну? От кого? За что? - изумленно загудели летчики, у многих из которых на кителях блестело по паре высоких боевых наград.
- От самого комбрига! - значительно поднял вверх палец рассказчик. - Правда, он был тогда еще командиром полка...
- Ну, так, значит, не от комбрига!
- Не будем спорить. Скажем так: от полковника Токарева.
- Так он же тогда и полковником не был!
- И это неважно. Важно, во-первых, что благодарность.
- А во-вторых?
- Во-вторых, что дана была взамен ордена.
- Как так? Не бывает! - запротестовали с самым серьезным видом, зная своеобразную манеру доктора вести рассказ.
- Ну, если не бывает...
- Бывает, бывает! Рассказывайте, Константин Александрович! А ты, Дулькин, молчи, доктор лучше тебя устав знает...
- Ну, правда, это когда еще было... Когда, помните, оставляли майкопский аэродром? Вы-то на крылышках перепорхнули тогда на Кавказское побережье, а нам пришлось ножками по земле.
- А почему не на самолете, доктор? [86]
- Да видите... нужно же кому-то было ваш драп обеспечить.
- И выбрали вас?
- Нет, до меня еще очередь не дошла. Сперва-то назначили тех, кто в самом деле должен. А уж потом пришлось мне.
- В медицинском отношении обеспечивать?
- Не совсем так. То есть по замыслу так, но вы помните Льва Толстого...
- Эрсте колонне марширен... Цвайте, дритте...
- Вот-вот. Так и пошло. Сначала наши "катюши" накрыли аэродром для верности - все ли, мол, там успели хозяева эвакуировать и взорвать. Поскольку, по картам судя, мы остались уже за передним краем. Ну ничего, разобрались вскоре. Кое-что помогли и правда нам подорвать. Ну, покончили мы с остальным, поспешили к своим, к реке Белой. Смотрим - там танки фашистские на мосту, фрицев вокруг с полсотни...
- А вас?
- А нас человек, что ли, шесть оставалось. Не стоит рассказывать все, не в том дело. Переправились в другом месте, дальше двигались то у наших в хвосте, то в авангарде у немцев... Ну и разные обстоятельства складывались, как понимаете сами. И вот когда путь наш уже подходил к концу, старший группы решил уточнить обстановку. На разведку послал меня с одним краснофлотцем. Леском, по лощинке прошли мы туда, где, казалось, стреляли наши. Подползли к одному стрелку - вижу, фриц, никакого сомнения. Лежит, постреливает из автомата короткими очередями за овраг, где уж точно наши. Ну, задание, собственно, мы выполнили, можно было бы возвращаться назад. Но больно уж соблазнительно: лежит к нам спиной, ничего не подозревает. Дай, думаю, я его...
- Так ведь не ваша же специальность, доктор! - напомнил [87] кто-то, очевидно из слышавших эту историю раньше.
- Вот в том и дело. К тому же и шум подымать несподручно. Подкрался тихонько к нему вплотную, выбирая моменты, когда он стрелял, сдернул с его башки каску, да этой же каской по этой башке...
- А это по специальности?
- Ну все же ближе к ней. Временный шок, чтобы облегчить транспортировку пациента...
- Так вы же его пациентом и сделали!
Доктор взглянул, как бы не понимая.
- Ну... ну допустим. Но это уж тонкость. Некогда было там, знаете, ли, вникать...
- И транспортировали?
- А как же. Правда, фриц оказался тяжелый. Но личный был у меня интерес, понимаете, стимул. Слышал, что за "языка" полагается орден, если его в одиночку взять. Ну, краснофлотец, конечно, мне помогал, но ведь только при транспортировке...
- И получили? - раздалось хором несколько голосов.
Доктор печально покачал головой.
- Невнимательная аудитория. С того же и начал, что благодарность...
- А почему? - хохоча, возмущались летчики. - Вы бы требовали!
- Требовал, намекал. Подполковник так объяснил примерно. Видишь ли, говорит, Константин Александрович, дорогой. Подвиг, правда, ты совершил. Но посоветуй сам, как мне писать представление? Капитан медицинской службы такой-то, отступая... ну, скажем хоть, отходя...
- На заранее подготовленные позиции...
- Вот-вот. Я, говорит, благодарность пока тебе объявлю, в приказе. А орден за мной.
- Так за ним и остался? [88]
- Ну да, тут перевели его на бригаду...
- А преемник?
- Ну так опять же, с чего и пошел разговор. Преемник дал выговор.
- Хо!! - грохнула "кают-компания".
- Да, но прошу заметить - без занесения в личное дело, - значительно подчеркнул доктор. - А благодарность занесена. Хоть, понятно, травма... Минакову-то ладно, он на курорт собрался, оправится там...
Тем и закончилось наше с доктором приключение, в котором на самом-то деле виноват был, конечно, я.
Рай земной
Наш экипаж отправился в Хосту. Ехать предстояло через Гагру, Адлер, вдоль побережья. Пассажирские поезда не ходили, на товарный надеяться было нельзя. Двинулись на шоссе, чтобы поймать попутную машину.
Что тут творилось! Сплошной поток. Танки, орудия, пешие колонны, грузовики... Вся техника новенькая, с заводов, бойцы тоже в новом обмундировании. Все движется к фронту, в сторону Туапсе, Новороссийска...
Дело ясное. Наконец-то! Готовится наступление, большое, решающее. Вот на что намекал комэск, когда говорил: "Поезжайте, а потом подумаем, удвоить вам боевую нагрузку или утроить..."
До Хосты доехали весело. Поблагодарили лейтенанта, который нас подвез, пожелали ему и его бойцам успехов в предстоящих боях.
- Постараемся! А вы прикрывайте с воздуха нас получше!
Тоже и мы обещали постараться.
И вот - рай земной! Глазам не поверилось. Неужели еще сохранились такие места? Это в прифронтовой-то полосе, над которой мы столько раз пролетали? Стройные аллеи, кирпичной крошкой и перламутровыми ракушками [89] утрамбованные дорожки, клумбы. Внутри здания мягкие ковры, нарядные гардины, диваны, кресла, картины - роскошное довоенное убранство санатория "Эпрон". Бильярдная, шахматный зал, богатая библиотека, белоснежные постели, отличная сервировка в столовой...
Конечно, свою роль сыграло и то, что никому из нас четверых бывать в санаториях в жизни не приходилось.
- Да... - вздохнул Жуковец, - В такой обстановочке можно, пожалуй, расслабиться так, что...
- Гимнастикой занимайся, - мрачновато посоветовал Панов.
Похоже, что думали они одинаково. Как, впрочем, и мы с Сергиенко. Конечно, нервишки подправить бы не мешало, но потом - прямо из рая да в ад...
В столовой мы с Гришей оказались по соседству с известным на Черноморском флоте командиром транспортного самолета капитаном Малиновским. Последний раз я встречался с ним в октябре в аэродроме, где группа из разных частей авиации флота готовилась к высадке десанта на вражеский аэродром. Отчаянная была операция!
В оккупированном Майкопе на довоенном аэродроме сосредоточилось большое количество фашистских самолетов. Отсюда совершались налеты на наши базы и корабли, на позиции наземных войск. Все попытки ликвидировать базу с воздуха оканчивались неудачей: аэродром был хорошо защищен. Тогда командование решило высадить воздушный десант, чтобы уничтожить самолеты противника на земле. Дерзкая ночная операция 23 октября 1942 года увенчалась успехом: десятки "юнкерсов", "хейнкелей", "мессершмиттов" были уничтожены отважными десантниками.
Наш экипаж оказался тогда резервным, а Малиновский, действуя с исключительной отвагой, успешно высадил группу десантников в самое пекло боя... [90]
С этого и начались воспоминания. Слушать Павла Ивановича было одно удовольствие.
- Разные бывали передряги, - неторопливо вспоминал бывалый "транспортник". - Как-то, еще в первое лето войны, в августе, помнится, ночью попал я в грозу...
Гроза застала его на подходе к переднему краю, Павел Иванович возвращался с задания на свой аэродром. Стихия прижала самолет чуть не к самой земле, бросала его, как щепку. Отказало пилотажное и навигационное оборудование, компас сбивался от нещадной болтанки. Малиновский вел самолет почти наугад. А тут ударили зенитки, осколками пробило правое колесо, один из бензобаков. Кое-как перетянув за передний край, опытный летчик сумел посадить машину где-то на нейтралке...
С рассветом артиллерия врага открыла огонь по подбитому самолету. Малиновский запустил моторы и на одном колесе и диске второго сумел отрулить в безопасное место. А вечером, исправив повреждения, взлетел под носом у немцев...
- Представляете, они лупят, а я ковыляю по земле, как покалеченная стрекоза... По рытвинам, по воронкам... Наметил себе низинку, рулю туда. Черта лысого вы меня там достанете! Соображаю, что не просматривается там местность...
- И не явилось мысли оставить самолет? Ведь самому-то бы отползти ночью проще простого!
- Представляете, не явилось. Вполне здоровая машина, чего же ее оставлять? Ночью подумал, перед рассветом поползал, нашел эту низинку - не просматривается, соображаю, от них, ракет их на взлете не видно... Ну а позже подобная мысль и прийти не могла, поскольку нашелся выход...
С Павлом Ивановичем мы подружились. Постепенно появились и другие "курортные" друзья и приятели. Отдых налаживался. Настроение у всех окружающих было [91] приподнятое: со дня на день ждали вестей о перекоде в наступление наших войск на Северном Кавказе.
И вот радио донесло долгожданные известия: 3 января освобожден Моздок, 4-го - Нальчик. За ними - Прохладное, Георгиевск...
Ясно было, что это не кратковременная, частная операция.
В последующие дни были освобождены Кисловодск, Ессентуки...
Пятигорск...
Минеральные Воды!
Это было 12 января. Тут же написал родным. И тут же понял, что оставаться здесь больше не могу. Отдых превратился в томительное ожидание, санаторий - в комфортабельную "губу".
Ребята разделяли мое нетерпение.
На другой день всем экипажем направились к начальству. Начальство поворчало, но что поделаешь - все равно сбегут.
Все, прощай тропки-аллейки, ковры и дорожки, шахматы и беседы и памятная до конца жизни поездка на довоенном автобусе в Сочи, на концерт изумительнейшей Любови Орловой, в которую все мы по самые уши успели влюбиться и которую, может быть, где-то, когда-то еще увидим...
Где-то, когда-то...
К вечеру мы уже были в полку.
На суше и на море
Вернулись мы вовремя.
В обстановке массового отступления немецко-фашистских войск с Северного Кавказа действия авиации 4-й и 5-й воздушных армий и военно-воздушных сил Черноморского флота приобретали особую роль. Необходимо было не только изгнать фашистов с занятой ими [92] советской земли, но и не позволить их войскам отойти организованно, сохранив силы, закрепляясь на промежуточных рубежах.
Авиация флота в этот период действовала в основном на новороссийском направлении, поддерживая наступательные операции сухопутных войск.
13 января шесть экипажей нашего полка во главе с подполковником Канаревым вылетели на бомбоудар по скоплению противника в станице Абинской. Выйдя в назначенный пункт, ведущий экипаж цели не обнаружил. Штурман полка майор Толмачев попросил командира сделать второй заход. Третий, четвертый. Ни живой силы, ни техники. Зенитная артиллерия также не подает признаков жизни. Ошиблась разведка? Противник успел отвести войска?
Толмачев упорно стоял на своем: надо искать.
И вот на одном из заходов обнаружили признаки движения на северо-восточной окраине станицы. Противник открыл огонь только тогда, когда бомбы стали рваться в центре его расположения...
15 января удар повторили. Шестерку вел майор Чумичев. Зашли с другой стороны, с юга. Однако на этот раз плотный зенитный огонь встретил бомбардировщики еще на подходе. Преодолев заслон, Чумичев с ходу вывел группу на цель. Более двухсот бомб обрушилось на скопление замаскированной и окопанной техники противника. Пожары, взрывы...
По выходе из зоны зенитного огня группу встретило звено вражеских истребителей. Дружным огнем экипажи отбили несколько атак, и с противоистребительным маневром комэск повел группу за линию фронта. "Мессеры" продолжали наседать, пытаясь разбить строй. Несмотря на то, что отдельные машины получили повреждения, строй удалось сохранить. Особенно сильно пострадал самолет Виктора Алексеева. Товарищи сумели прикрыть его огнем и довести до своего аэродрома. [93]
Тактика повторных ударов оправдывала себя: скованному в маневрах противнику приходилось надеяться на то, что "в одну и ту же воронку снаряд дважды не попадает", и ограничиваться укреплением противовоздушной обороны своих войск.
Тем более это должно было касаться морских целей - из-за ограниченности и небольшого количества баз.
16 января звено, возглавляемое подполковником Канаревым, нанесло бомбоудар по плавсредствам в порту Керчь. Несмотря на интенсивный огонь трех зенитных батарей, экипажи вывели самолеты на цель и накрыли баржи и катера противника.
Ночью удар повторили экипажи Чумичева, Минчугова и Саликова.
Наутро восемь тяжело нагруженных бомбами самолетов вновь взяли курс к той же цели. Маршрут проложили над морем, что исключало встречу с истребителями противника, имеющими ограниченный радиус действия. Вел группу Канарев, ведомыми были Бесов, Литвяков, Лобанов, Беликов, Федоров, Алексеев и Дулькин. На подходе к цели группа была встречена огнем пяти зенитных батарей. Опытный ведущий умело пробился сквозь плотный заградогонь, вывел группу на боевой курс. Несмотря на то, что снаряды рвались между машинами, ни одна из них не уклонилась от цели. Фотообъективы зафиксировали прямые попадания в баржи и катера, весь порт был накрыт разрывами. Группа без потерь возвратилась с задания.
В тот же день четыре экипажа во главе с Саликовым нанесли бомбоудар по плавсредствам противника в Тамани.
За успешное выполнение боевых заданий по уничтожению вражеских плавсредств в Керчи и Тамани военный совет Черноморского флота объявил благодарность [94] личному составу 5-го гвардейского авиационного полка и поставил его в пример всем частям военно-воздушных сил флота.
* * *
20 января на "свободную охоту" вылетали два торпедоносца - капитанов Лобанова и Василенко. Первый к берегам Крыма, второй - Румынии.
На траверзе Саки летчик Евгений Лобанов и его штурман Иван Копенко обнаружили транспорт, движущийся под прикрытием берега. Лобанов с ходу направил самолет на цель. Штурман моментально произвел расчеты и, сблизившись на дистанцию залпа, сбросил торпеду. Она взорвалась в корпусе транспорта. Судно осело на корму и затонуло.
Экипаж капитана Василенко встретил на траверзе Вилково, в двадцати километрах мористее румынского побережья, конвой в составе четырех транспортов, трех барж и сторожевого корабля. С ходу был атакован головной транспорт. Торпеда, сброшенная при сильном противодействии зенитного огня, после входа в воду дважды поднялась над поверхностью и затонула.
21 января экипаж Лобанова обнаружил южнее Евпаторийского мыса конвой в составе двух транспортов и двух тральщиков в охранении сторожевых кораблей. Условия для атаки были благоприятными: высота облаков - пятьдесят метров. Но экипаж поспешил сбросить торпеду, что позволило транспортам развернуться и пропустить ее в образовавшемся между ними свободном пространстве.
Оба экипажа сделали для себя выводы из этих неудач. И результат не замедлил сказаться.
22 января капитан Василенко вновь вылетел на "свободную охоту". Маршрут был дальний: аэродром - Севастополь - мыс Тарханкут - Одесса - Сулина. Самолет находился в воздухе девять часов. [95]
Ивана Никитовича Василенко я знал хорошо: перед войной мы вместе служили в 4-м минно-торпедном авиационном полку военно-воздушных сил Тихоокеанского флота. Ивану посчастливилось: осенью сорок первого года он в составе эскадрильи капитана Черняева участвовал в перегоне самолетов на Черноморский флот. Там летчикам-тихоокеанцам было разрешено совершить по нескольку боевых вылетов. В результате три отличившихся экипажа, по просьбе командующего ВВС Черноморского флота генерала Острякова, тоже в прошлом тихоокеанца, были отозваны в его распоряжение и назначены во 2-й минно-торпедный полк - впоследствии 5-й гвардейский. Среди этих трех был и лейтенант Василенко. Ко времени моего прибытия в полк это был уже опытный воздушный боец, прекрасно зарекомендовавший себя во всех видах боевой деятельности.
Василенко сам рассказал мне об интересном и исключительно трудном многочасовом полете.
Торпедоносец поднялся в воздух в первой половине дня - с расчетом пройти весь маршрут засветло. Погода не благоприятствовала дальнему рейду: частые дождевые заряды, низкая облачность, сильный ветер изматывали экипаж. Осмотрев район от Севастополя до мыса Тарханкут, направились через Каркинитский залив к Тендровской косе, затем к Одессе. Море было пустынно. Полет длился уже шесть часов, день подходил к концу. Штурман капитан Николай Андреенко напомнил командиру: до своего аэродрома около трех часов пути.
Все же решили дойти до Сулины. На подходе к Сулинскому гирлу Андреенко обнаружил конвой, который уже начал втягиваться в реку, направляясь в порт. Решение на атаку возникло мгновенно. Снизившись до двадцати метров, торпедоносец устремился к транспорту. Экипажи фашистских кораблей вовремя заметили самолет и встретили его ожесточенным огнем. Ударила и береговая артиллерия. Торпедоносец окружили разрывы и [96] водяные столбы. Со стороны, вероятно, это выглядело как в страшном сне. Все решали секунды...
Дважды увернувшись от вспухших перед носом машины столбов, Василенко лег на боевой курс. Андреенко поймал цель в центр визира и, когда самолет приблизился к ней на дистанцию пятьсот метров, сбросил торпеду. Отворачивать было поздно: вокруг корабли охранения, и при развороте вся площадь самолета оказалась бы под прицельным огнем. Машина пронеслась на том же курсе над самым транспортом, поливая его очередями из трех бортовых пулеметов.
Торпеда разорвалась в корпусе транспорта, судно загорелось, к нему на помощь подошла баржа, но тоже загорелась. Очевидно, пожар перекинулся на нее. Все это было зафиксировано фотообъективами, и Василенко лег на обратный курс.
Самолет имел повреждения: штурманская кабина пробита в нескольких местах, правый мотор давал перебои. Прямо по курсу надвигалась низкая облачность, наступала ночь. Самолет летел сквозь дождь, его сильно болтало.
После двух часов полета стал с перебоями работать и левый мотор. Летчик всеми силами старался удержать высоту, штурман выбирал наикратчайший путь к дому.
Когда до аэродрома оставалось минут двадцать, правый мотор отказал совсем. Самолет начал терять высоту; видимость окончательно пропала. Вести подбитую машину вслепую было невозможно. Штурман дал курс на ближайшую посадочную площадку на мысе Пицунда, у поселка Алахадзе.