* * *
Отец подошел ко мне и поцеловал, думая, что я сплю, затем пошел за Сенкой в спальню. Его друг продолжал повторять сам себе:
- И что ты предлагаешь, Мурат?
Поскольку отец ничего не отвечал, мужчина встал с табурета и, с трудом удерживая равновесие, принялся вальсировать, как Чарли Чаплин в "Золотой лихорадке". Он покачивался то вперед, то назад, а в это время из спальни доносились приглушенные голоса моих родителей, спорящих о Насере. Естественно, друг моего отца в итоге потерял устойчивость и схватился за мачту моего "Титаника". Я смотрел на это сквозь прикрытые веки, готовый броситься к своему кораблю подобно Муфтику, вратарю футбольного клуба "Сараево", чтобы предотвратить возможную катастрофу. Корабль накренился, готовый упасть, но мужчина упал раньше его. Ему, тем не менее, удалось удержать мой корабль за корпус.
- Избави нас Бог от второго крушения "Титаника", - произнес он, поставив корабль обратно на радиоприемник.
Лежа в своем углу на диване, я облегченно вздохнул и быстро спрятался под одеяло, чтобы мужчина с бородкой меня не заметил. Казалось, в комнате вновь воцарился покой, когда вдруг приятель моего отца решил поставить финальную точку в приключениях моего "Титаника". Выходя, он так сильно хлопнул дверью столовой, что вибрации хлипкой социалистической постройки добрались до радиоприемника, а от него - до "Титаника". От ударной волны мой корабль опрокинулся, сломав при падении свою мачту, - и клей из муки оказался неспособным удержать палубу. Мой мир рухнул на моих глазах.
Я долго плакал той ночью, прежде чем сделать окончательный вывод:
- Чертова социалистическая конструкция!
Как я впервые не увидел Тито
В 1963 году я в первый раз пересек границу Социалистической Федеративной Республики Югославия. Мы с Сенкой отправились в длительную поездку в Польшу, где жила моя тетя Биба Кустурица. Ее муж, Любомир Райнвайн Бубо, был корреспондентом югославского информационного агентства ТАНЮГ в Варшаве, а сама она работала в Институте международного рабочего движения. Для моей тети это был второй переезд за границу, со вторым мужем. Она снова вышла замуж после развода со Славко Комарицей, который был генеральным консулом Югославии в Берне.
- Это означает, что тетя Биба пересела с лошади на осла? - простодушно спросил я своего отца.
Отец любил, когда я ему подражал, делая логические выводы, но этот новый муж моей тети ему совсем не нравился.
- Ты, малыш, слишком любопытен для своего возраста!
* * *
Не только друзья моего отца были мучениками, пострадавшими за любовь к матушке-России. Среди моих приятелей тоже были такие. Поскольку я изучал русский язык, ученики, с которыми я ежедневно встречался на уроках, были в большинстве своем детьми политзаключенных из "Голи-Оток".
- Я хотел бы работать на почте, чтобы каждый день ставить штемпели на марки с изображением Тито, - однажды признался мне Дуско Радович, сидевший за партой впереди меня.
Радович мечтал о работе простого почтового служащего вовсе не потому, что был плохим учеником. Он был лучшим в школе по математике и разрешал нам списывать свои домашние задания. Проставляя штемпели на лицо Тито, мой товарищ хотел отомстить за своего отца, который получил восемь лет исправительных работ в лагере "Голи-Оток". Рассказывая мне по секрету свою мечту о почтовых марках, он незаметно для себя принялся стучать кулаком по столу, сначала тихо, затем все громче и громче. Он был похож на танцора из фольклорного коллектива косовских албанцев, которые впадают в транс, подчиняясь ритму. Я попытался его успокоить, опасаясь, что его выгонят с урока.
* * *
Для меня товарищ Тито был сравним с сигнальным дорожным столбиком на улице Горуса: он маячил везде, через каждые десять шагов. Один из друзей моего отца, инженер-электрик Сулейман Пипич, считал, что нужно принимать Тито как судьбу. Однажды после барбекю в доме Сулеймана снова зашел спор о Тито.
- Это всего лишь обычный австро-венгерский проходимец! - заявил мой отец.
- Тито - это наша неизбежность, - ответил Пипич.
- Ты смотришь на вещи с исламской точки зрения. У вас все - неизбежность. Может, Тито еще и святой? Или что-нибудь в этом роде? - спросил отец.
Являясь представителем нашей страны в Судане в сфере технологического развития, Сулейман в полной мере воспользовался политикой неприсоединения Тито. Он заработал много денег и построил себе дом над Баскарсией. Оставшиеся деньги он дал нам в долг на покупку нашего "Фольксвагена-1300".
- Говорю тебе, Пипич, этот официант еще всех нас поимеет, - бросил отец, в то время как испуганная мать дернула его за рукав.
- Мурат, у стен есть уши! - сказала она.
- Ну и пусть! Я свободный человек! А он - обыкновенный диктатор!
- Ты перегибаешь палку, Мурат, - тихо произнес инженер Пипич.
- В сорок восьмом году он сказал "да" Сталину, тогда как все были уверены, что он скажет ему "нет". В реальности же в ялтинских договоренностях его "нет" оказалось "да". Все решилось на месте, пока здесь он строил из себя героя. Оказалось, он просто рисовался! - возразил отец тоном, не терпящим возражений.
Я не знал, что означало "рисовался", но слово "диктатор" я понял, благодаря фильму Чарли Чаплина.
- Папа, он как Чарли Чаплин! - вмешался я в беседу, надеясь, что моя реплика понравится отцу. Я с волнением ждал его ответа.
- Намного забавнее, сынок, и гораздо хуже!
* * *
Мой отец не любил Тито, потому что большинство его друзей, бывших товарищей по партизанской войне, закончили свои дни в тюрьме "Голи-Оток", сосланные туда под предлогом чрезмерной симпатии к русским и Советскому Союзу.
- В этом он весь, - рассказывал отец. - Отправлял невиновных в "Голи-Оток", чтобы смыть с себя позор. Сначала он сам научил их любить Сталина и Россию, а потом сослал в концлагерь, чтобы отучить от этой любви. Он знал, что это наилучший метод перевоспитания, поскольку перенял его у самого Сталина.
Мой отец не стал прямой жертвой Коминформа, но его перевели из Белграда в Сараево. В действительности все выглядело так, словно его переместили по службе совсем по другой причине. Одних отстранили из-за Коминформа, других - из-за их чересчур активной жизненной позиции. Высылка из Белграда являлась обычным наказанием для государственных чиновников. Мне отец сказал, что причиной его перевода стала дружба с его сводным братом, которого тоже внесли в черный список, когда Тито перестал любить Сталина.
- Мой Мурат - добрая душа! И если он предается излишествам, то лишь для того, чтобы хоть немного отдохнуть от своей доброты, - обычно говорила моя мать.
Это, бесспорно, было самое лучшее мнение о моем отце.
Он работал в государственном аппарате и не был доволен своей жизнью. Вначале он занимал пост заведующего канцелярией Информационного бюро Социалистической Республики Босния и Герцеговина, затем был понижен до помощника секретаря. Он хорошо говорил по-английски, но предпочитал русские песни.
* * *
В тот вечер, после дискуссии о Тито, я уснул на руках у матери, а отец затянул песню "На Байкале". Тут же в моем сне появилась Снежана Видович. Русские песни вызывали ее образ и раньше, но в саду инженера Пипича она предстала в очень странном виде. На ней было свадебное платье, и она держала в руках маленькую ореховую ветку. Я узнал жезл Тито, который пионеры, молодежь, крестьяне и рабочие вручали ему на день его рождения.
- Это жезл Тито, - сказала Снежана, - нас с тобой выбрали, чтобы вручить его Тито на день рождения!
- Почему на тебе свадебное платье?
- Потому что мы с тобой станем мужем и женой!
- Я согласен пожениться, но ветку вручать не буду! - возразил я, - Во-первых, я не отличник, а во-вторых, я не знаком лично с товарищем Тито. Я видел его только на фотографии.
- Значит, ты не хочешь на мне жениться?! - спросила меня Снежана.
- Как это не хочу? Я готов все сделать для нас двоих!
- Тогда решай: если хочешь получить мою руку и сердце, бери жезл и иди со мной, иначе я пойду туда одна, а тебе придется искать себе другую жену!
Я взял в одну руку жезл, в другую - руку Снежаны, и мы бросились бежать по улице Логавина. Взволнованная толпа скандировала: "Тито! Тито!" Совсем как в жизни. Я был ошеломлен, как Шарло, потерявшийся в революции, и озирался, размахивая ореховой веткой. В конце концов я примкнул к народному празднеству, всеобщему ликованию, которое перенеслось из реальности в мой сон. Мы пошли по главному проспекту, ведущему к стадиону "Косево". Там мы не обнаружили ни малейших следов пребывания Тито.
Папа Снежаны, полковник Видович, с бровями, похожими на жестяные навесы, вышел из толпы и сказал:
- В целях безопасности мы были вынуждены изменить маршрут товарища Тито, чтобы не повторилась история Франца Фердинанда! - И добавил специально для меня: - Старик остановился в отеле "Загреб", в Марьином дворе. Он ждет вас там, дети мои, поторопитесь!
* * *
В конце концов мы обнаружили Тито в прокуренном номере отеля, где он играл в покер, пыхтя гаванской сигарой. Рядом с ним сидел маленький человечек с белой скатертью на голове. Там был еще один, весь в белом, в колпаке, как у нашего булочника Кесича, а также высокий араб. Мы остановились около стола Тито, возбужденные и запыхавшиеся.
- А вот и малыш Кустурица! Боже мой, как ты вырос! - сказал он мне.
- Славный малыш, славный малыш! - эхом откликнулись остальные: мужчина со скатертью на голове и араб.
Третий промолчал. Вместо того чтобы прочесть текст о любви, который я знал наизусть, я со всей силы ударил Тито по голове ореховым жезлом и закричал:
- Разве мы не договаривались, что ты будешь ждать нас на стадионе "Косево"? Отвечай, мерзкий диктатор!
Я ударил его во второй и в третий раз, продолжая вопить:
- На, получай: это за Сибу Краваца, а это за Зульфу Бостандьича, за всех товарищей папы, проклятый диктатор!
Снежана Видович внезапно сняла свое платье невесты и принялась мутузить Тито ногами, в то время как он пытался защититься от ударов.
- Почему ты не подождал нас, гадкий диктатор, а?! Говори! Отвечай, отвечай!
Я проснулся от собственного крика.
- Что случилось, сынок? - спросила меня мать.
- Ничего. Мне приснился Чарли Чаплин!
Я не осмелился рассказать свой сон никому, даже отцу.
Когда мы возвращались на машине домой, отец бросал на меня короткие взгляды в зеркало заднего вида. Внезапно он подмигнул мне.
- Ты и правда весь в меня! - сказал он.
Для меня это был очень важный момент.
* * *
Я не знал, что означает "половое созревание", и сожалел, что еще не вступил в этот загадочный возраст, как мои кузены: Эдо, Дуня, Сабина и Аида. Все они жили в большом доме моего деда под номером два на улице Мустафы Голубича. Он купил это жилье на собственные сбережения, добавив приданое моей бабушки, которое они в конце концов получили, через много лет после своей тайной свадьбы. Но я никак не мог понять, на какие средства дед содержит это величественное здание, построенное для какого-то барона, о чем свидетельствовали фонтан, ныне заросший сорняками, и широкая мраморная терраса.
- Это благодаря квартирантам, сынок, - объяснила мне мать.
Я по-прежнему ничего не понимал, но заметил, что в доме живут две семьи с другими фамилиями. Первая, по фамилии Котник, проживала на верхнем этаже при входе в большой коридор, а вторая, Бегич, занимала первый этаж. Это и были квартиранты. Несмотря на свой обветшалый вид, этот дом остался в моей памяти как самый красивый дом моего детства.
* * *
Мой отец не был против, чтобы я проводил уик-энд в этом доме, но тем не менее любил повторять моей матери:
- Повсюду в мире люди женятся и уходят от родителей, чтобы вести свою собственную жизнь. Тогда как твоя семья, Сенка, живет, как в Средневековье. Ничто не заставит их оторваться от юбки своей матери!
Это был один из тех редких случаев, когда отец и мать были согласны друг с другом.
- Что за жизнь в коммуналке, - повторяла она, гордясь нашей полуторакомнатной квартирой.
* * *
Поскольку у меня не было ни брата, ни сестры, я как раз хотел бы жить в такой "коммуналке". Когда я ночевал у Эдо, Дуни, Сабины и Аиды, мне казалось, что они и вправду становились моими родными братьями и сестрами.
Несмотря на свою болезнь, мать Сенки готовила кромпирусу, слоеный картофельный пирог из гречишной муки. Ни один слоеный пирог в мире не мог сравниться с пирогом нашей Матери. Сенка утверждала, что все это благодаря железной печи, в которой он выпекался и которую топили деревом или углем.
Пока я ел, Мать гладила меня по волосам, а я просил ее рассказать, что она хранит под кроватью в чемодане, который мы прозвали волшебным сундуком. Я теребил ключ, висевший у нее на шее, словно медальон, и слушал ее.
- Ничего, кроме бриллиантов и сапфиров! - отвечала она, тихонько посмеиваясь, насколько ей позволяла болезнь. - Когда я уйду в мир иной, то оставлю все это своим детям.
Мы, дети, не хотели, чтобы она умирала, но Эдо, Дуня, Аида, Сабина и я частенько ложились на пол и пытались угадать, что было спрятано в волшебном сундуке нашей Матери. Мы играли в эту игру, придумывая, что сделаем с сокровищами, когда они достанутся нам по наследству. Эдо говорил, что обменяет бриллианты на деньги и отправится в Лувр смотреть картины величайших художников мира. Как-то он сказал мне, что одна только улыбка Моны Лизы стоит того, чтобы съездить в Париж. Что касается меня, я хотел купить "улицу грёз" - так мы называли улицу Стросмайер, которая каждый Новый год превращалась в рай для детей. Дуня собиралась оставить сбережения на потом, когда она вырастет и создаст свою семью. Аида мечтала стать Элизабет Тейлор, поскольку у той были фиалковые глаза, а ее сестра Сабина просто хотела, чтобы ее отец перестал пить!
Дядя Адо, отец Аиды и Сабины, был офицером авиации и имел обыкновение начинать свои фразы со слов; "Несмотря на весь мой ум". И только потом следовало продолжение.
- Кем ты работаешь, дядя Адо? - как-то спросил его я.
- Несмотря на весь мой ум… я - пилот, мой мальчик.
- Чтобы стать пилотом, много ума не надо…
- О! Для этого, конечно. Но если бы мне повезло, я мог бы управлять космическим кораблем.
- Как Гагарин?
- К сожалению, мы живем в маленькой стране, и у нас недостаточно возможностей для космических разработок, здесь нужны крупные инвестиции.