* * *
Дедушка терпеть не мог дядю Адо.
- Кто пилот - он? Да он работает журналистом в казарме Райловаца! - рассказал он мне однажды.
Дядюшка Адо, насколько я понял, не был обычным лгуном. Поскольку он носил синий костюм, то ответил так на мой вопрос, чтобы доставить мне удовольствие: он знал, что, как и все мальчишки, я обожаю самолеты. Адо прилагал все усилия, чтобы сделать счастливым моего кузена Эдо, заменив ему, насколько возможно, его отца Акифа. Когда на прилавках рынков Сараева появлялись первые бананы и апельсины, он покупал их, возвращаясь из казармы Райловаца, и выкладывал на стол в комнате, где жили Эдо, Дуня и их мать Биба. Его собственные дети всегда были на втором месте. Адо отправлялся на работу в безукоризненно чистом костюме, а возвращался обычно со следами штукатурки и земли на синей форме. Однажды он принял решение раз и навсегда покончить с алкоголем, что несказанно обрадовало мою тетю Изу.
- Я не выпью больше ни капли, а ты сядешь на диету, - объявил он.
Моя тетя, пришедшая было в восторг от того, что ее муж собирается бросить пить, моментально встревожилась при мысли, что отныне ей придется следить за своим питанием:
- Ты же знаешь, Адо, я ем как воробышек!
Дядюшка Ад о остался непреклонен:
- Значит, не будешь есть вообще, даже как воробышек, посмотри, какая ты толстая. Отнеси все деньги в банк, положи их на сберегательный счет на два года, пока кризис не минует.
Моя тетя сделала все так, как велел ее муж. Но уже на следующей неделе Аида и Сабина с воплем ворвались в комнату дедушки:
- Папа бьет маму и требует, чтобы она забрала деньги из банка!
Дедушка утихомирил эту ссору, как и множество других в доме номер два по улице Мустафы Голубича.
* * *
Когда дедушка возвращался с работы, мы всегда радостно бросались ему навстречу. Он приносил нам сливы, инжир, все эти маленькие гостинцы, которые мог себе позволить государственный адвокат. Я был не так близок с дедушкой, как Эдо, и испытывал по этому поводу ревность. Но их особые отношения объяснялись тем, что они жили под одной крышей. Я сблизился с дедом в тот период, когда он научил меня свистеть. Все считали, что его любимая песня - "Муйо подковывает коня под луной", тогда как в действительности он обожал песню "Битлз" "When the saints go marching in…". Но он быстро заметил, что я не на шутку разошелся и мог насвистывать до поздней ночи.
- Не свисти ночью в доме, разбудишь дьявола! - одернул он меня.
Чтобы хоть немного развеселить нашу больную Мать, он говорил ей:
- Старушка моя, я побрился, сегодня вечером колоться не буду.
Однажды мы с Эдо обнаружили его неподвижно лежащим на балконе и разглядывающим фотографии обнаженных женщин из журнала "Старт". Вся странность состояла в том, что выдранные из журнала страницы были развешаны на веревках посреди белья, сохнущего на солнце.
- Ты спишь, дедушка? - спросил я.
Он поспешно спрятал порнографический журнал под матрац и снял страницы с бельевой веревки.
- Смерть, мои дети, похожа на рубашку - всегда висит на спине! - заявил он.
Я не улавливал связи между обнаженными женщинами и смертью, похожей на рубашку, но добавил:
- А еще больше - на майку, которая прилипает к спине.
- Малыш, у тебя правильные мысли, и что еще важнее, ты делаешь правильные выводы.
Это была шутливая сторона моего дедушки.
* * *
Его серьезная сторона проявлялась каждый вечер ровно в десять часов. В это время Акиф, брат моей матери, возвращался домой. За полчаса до этого дедушка входил в комнату детей, снимал пластинку "Битлз" со старого граммофона, который остался у нас после отъезда господина Фишера, бывшего владельца.
- Так, всем на горшок и спать! - объявлял он.
Когда я хвастался, что уже сходил в туалет, он отвечал:
- Сходи еще разок, это бесплатно.
Оберегать ночной сон своего сына Акифа, отца Дуни и Эдо, было для деда самым строгим правилом в доме. С опаской и почтением мы смотрели, как наш дедушка проверяет, все ли готово к приходу его сына. Акиф, работавший представителем фирмы "Philips" в Боснии и Герцеговине, был лично знаком с королевой Голландии. После войны он выпал из своего джипа и с тех пор страдал эпилепсией. Это была официальная версия. Мой отец не верил ни слову из этой истории с аварией. Он считал, что скрывать такие вещи от своих близких недостойно цивилизованного человека.
- Достоевский тоже страдал эпилепсией, и что с того? О подобных рисках следует знать заранее. Какие еще автомобильные аварии и прочая чушь?! Эпилепсия передается по наследству! - гневно говорил он, повторяя моей матери, что лишь чудом Эдо и Дуне не передалась эта тяжелая болезнь.
Кровать дедушки стояла рядом с дверью, соединяющей две комнаты: столовую, служащую спальней моим бабушке с дедушкой, и комнату их сына. Часто я тайком наблюдал за дядей Акифом, когда он направлялся в свою спальню. Однажды, спрятавшись за дверью комнаты, где жили Эдо, его сестра Дуня и их мать, я принялся подглядывать в замочную скважину. Я не заметил, что ручка двери опустилась и язычок уже не держит ее. Когда дверь открылась, я вывалился в коридор. Дядя, увидев меня распластанным на полу, приподнял свою шляпу, чтобы придать пикантности этой странной встрече, словно он приветствовал важную персону.
- Как дела, мой Эмир? - спросил он, погладив меня по волосам.
Я пожал плечами, он снова надел шляпу и вошел в свою комнату. Когда я спросил Эдо, почему его родители не разговаривают друг с другом, он ответил:
- Он считает, что она ему изменила, но она тоже знает, что он ей изменял. В итоге расплачиваемся мы с Дуней. Перед тобой, по крайней мере, он снял шляпу, меня он вообще в упор не видит, когда проходит мимо!
Теперь я понимал, что означала фраза дедушки: "Другие занимаются сексом, а я кисну в ванной!"
* * *
Граммофон господина Фишера находился в маленькой комнате, где Сабина и Аида проводили почти все свое время. Они слушали "Битлз" часами напролет и не пропускали ни одного концерта Джорджа Марьяновича. Однажды они взяли меня с собой на его выступление в Дом культуры полиции. Как они мне объяснили, Джордж доходил до экстаза к концу песни Адриано Челентано "Venti quarto mille baci!".
- Стриптиз! Стриптиз! - кричала толпа.
Джордж снимал свой пиджак, раскручивал его над головой и бросал в зал. Это и был "стриптиз".
* * *
Вернувшись домой после концерта, Аида и Сабина исполнили специальный номер. Они вертелись на месте и жевали свою жевательную резинку. Они танцевали твист, наклоняясь вперед, выпячивая ягодицы, и обменивались жевательной резинкой, растягивая ее.
- Эти "Битлз" просто супер, песня "Мишель" - настоящий Тито! - восторгалась Аида.
- Господи, Аида, как ты можешь говорить такие глупости! - упрекнула ее Дуня.
- Почему глупости? Я просто говорю, что песня мне нравится. Как Тито.
- Но как ты можешь оскорблять Тито?
- Я его не оскорбляю, я говорю что песня - классная, совсем как Тито!
- Тито - это табу, о нем нельзя спорить, - вмешался один из квартирантов, так называемый Котник, который тоже находился в "возрасте полового созревания".
Он был партийным секретарем второго лицея Сараева и явно питал нежные чувства к Дуне. Я видел это по его очкам, которые запотевали, когда он смотрел на нее. Эдо недолюбливал его. Когда я позже спросил об этом свою мать, она не задумываясь ответила:
- Братья не любят, когда их сестры интересуются другими мальчиками.
- Но ведь сестра все равно не может выйти замуж за своего брата, так не принято! - воскликнул я, и мать посмотрела на меня с удивлением.
* * *
Но Эдо, читавший книги, заткнул рот Котнику:
- При социализме не может быть табу. Табу - удел религий, а не продвинутого общества. Поэтому следует разрушать все табу!
Котник недовольно замолчал. А Эдо после этой короткой тирады удалился в свою комнату, чтобы рисовать портреты. Тогда Котник вновь осмелел и вернулся к своему первоначальному мнению о Тито и социализме.
Я сгорал от желания принять участие в дискуссии о Тито и рок-н-ролле, но не знал как. И тогда мне пришла в голову мысль рассказать свой сон о жезле Тито. С первых же слов Котник уставился на меня такими круглыми глазами, что я поспешил изменить главное действующее лицо своей истории. Я принялся рассказывать свой сон от имени одного из моих школьных товарищей. В конце моего рассказа, когда я дошел до эпизода, где мой воображаемый герой бьет Тито жезлом, он со вздохом покачал головой.
- Это ерунда, - заявил он. - Вот я слышал, что в нашем колледже есть один черногорец, отец которого хотел бы работать на почте. Чтобы ставить штемпели на лицо Тито всякий раз, когда нужно погашать марки! Вот таких следует расстреливать. К стенке - и пулю в голову!
Я похолодел.
И тогда я осознал, что мои сны были опасны. Все согласились с Котником, лишь Златко Бежич, жилец с первого этажа, сидел молча. Его отец был религиозным мужчиной, практикующим мусульманином, и сын не высказывал своего мнения ни о Тито, ни о "Битлз". После этой сцены я решил называть Снежану Видович "Тито", чтобы избежать неприятных последствий своего сна и ничем не выделяться среди других. В этом решении не было ничего необычного. На нашей улице, когда какой-нибудь парень восхищался красотой девочки, он говорил: "Дружище, она красива, как Тито!"
А когда кто-нибудь забивал удачный гол на футбольном матче, раздавались возгласы: "Какой гол! Настоящий Тито!"
Так же как я иногда любил сбегать из дому, Эдо каждые две недели приходил ночевать к нам. Он появился на свет в 1948 году. Перед моим рождением он поспорил с моим отцом, что родится мальчик. Отец был уверен, что будет девочка. Когда 24 ноября 1954 года я с криком вошел в этот мир, Эдо выиграл пари, к великой радости моего отца, который совершенно не жалел о проигранных ста динарах. Хотя его зарплата составляла всего восемь тысяч динар, притом что маленький "фиат" стоил целых шестьдесят тысяч. Когда Эдо было всего три года, моя мать отвела его купаться в Дариву, на речку Миляцка. И Эдо там чуть не утонул. Каким-то чудом он ухватился за мою мать, и она его спасла. Она вошла в воду, не подозревая, что маленький Эдо последует за ней и тут же начнет тонуть. Пока он шел ко дну в мутной воде Миляцки, словно слепой в темноте, одному Богу известно, как он уцепился за ногу моей матери. И это спасло ему жизнь.
* * *
Эдо Нуманкадич мечтал стать художником, но все члены его семьи хотели, чтобы его будущее было связано с электроникой. С моим отцом Эдо много разговаривал, обо всем и ни о чем. Чаще всего о политике, но и об искусстве тоже. Вмешательство Мурата стало решающим в будущем образовании моего кузена.
- Друзья мои, вы сошли с ума? Зачем вы мучаете этого мальчика? Вы когда-нибудь видели, чтобы художник изучал электронику?!
Позже Эдо увлекся литературой и начал писать абстрактные картины. Он был благодарен моему отцу, поскольку тот выражал свои мысли со всей прямотой, как принято у герцеговинцев. К тому же Эдо переживал, что не может нормально общаться со своим отцом.
* * *
Эдо и Мурат постоянно спорили по поводу живописи. Папа считал, что современные картины похожи на кухонный линолеум.
- Нет, они выражают спонтанность, особое выражение свободы. Так же, как рок-н-ролл стал передовым движением современной молодежи. Один из способов бросить вызов старшему поколению!
Отец был с ним не согласен. И когда позже рок-н-ролл проник в партию Тито, он спросил моего кузена:
- Ну, что скажешь теперь? На Западе длинноволосые юнцы презирают Джонсона, а наши играют для Тито на Новый год.
- Дядя, это оригинальность нашего экспериментального поиска, - объяснял Эдо.
Но отец не сдавал позиций:
- Да плевать я хотел на твою экспериментальную оригинальность! Если выбирать между "Королем Лиром" и твоей "Лысой певицей", я всегда выберу "Короля Лира".
Папа читал Шекспира в оригинале, и мы этим очень гордились. Особенно моя мать, когда соседки говорили ей:
- Как тебе повезло с Муратом - он говорит по-английски почти без акцента, а мой едва мямлит на сербохорватском.
Когда мой отец слышал это, он не мог удержаться, чтобы снова не вспомнить о Тито:
- Это нормально, что он еле мямлит, поскольку сам президент разговаривает на своем родном языке с иностранным акцентом.
* * *
Часто я слышал, как простые люди говорили в трамвае:
- Тито еще не всех наказал. Дай мне власть на пять минут, и я превращу всю страну в "Голи-Оток"!
Какой все-таки замечательный у нас народ, думал я. Они все хотят, чтобы в нашей стране был порядок, и при этом так любят слова песни: "Кто скажет иное, тот лжет и клевещет, и будет наказан, и будет повешен!"
Однажды, когда я пел эту песню в хоре, я спросил у своей учительницы:
- Если мой папа считает, что Тито плохой, значит, он лжет и клевещет?
- Именно так, - ответила она, - но поскольку твой папа так не считает, все в порядке. А что касается тебя, ты здесь для того, чтобы петь, а не задавать глупые вопросы.
Все засмеялись надо мной. Лишь Снежана Видович осталась серьезной.
* * *
Среди "врагов государства", приходивших в нашу квартиру, самым известным был Хайрудин Сиба Крвавац, автор фильмов о нашем народно-освободительном движении. Сиба впал в немилость за то, что назвал некого Йову хорошим человеком, когда тот уже находился в "Голи-Оток". Поскольку дядя Сиба был мужчиной, он не мог отказаться от своих слов. Тогда он даже не догадывался, что его мнение о человеческих качествах товарища Йовы отправит его на исправительные работы.
- Хуже этих исправительных работ в новейшей истории ничего не было, - заявил мой отец.
Однажды на пляже Заострога нам с Сенкой с трудом удалось отговорить его от драки с неким Брацо, так называемым "горцем". Этот Брацо ненавидел русских и бросил моему отцу:
- Всех вас, кто так любит русских, я бы отправил в лагерь, а оттуда - прямиком в Россию! Свора подонков!
Однажды вечером, когда отец разговаривал с Сибой в столовой, я снова притворился, что сплю. Этот диван быстро стал местом, откуда я с закрытыми глазами слушал великие уроки жизни и истории. Моя мать отправилась спать. Она не скрывала своей радости видеть отца дома, это слышалось в интонациях ее голоса.
- Хорошенько запри дверь, проверь плиту… и поменьше шумите!
Отец откупорил бутылку рислинга, и я понял, что ночь будет долгой.
- Все это однажды рухнет, - произнес он. - Во всем мире врачи и адвокаты живут на собственных виллах, у нас же все наоборот. Адвокаты и врачи плесневеют в многоэтажках, а неучи строят себе виллы. Не крестьяне, не рабочие. Так долго продолжаться не может!
- Да здравствует Бельведер! - сказал Сиба моему отцу.
Они пили, говорил в основном мой отец. Дядя Сиба отмалчивался и пытался перевести тему с политики на кино, но безуспешно. Отец говорил без остановки, даже когда отправился в туалет. Он кричал оттуда, и его голос из-за акустики звучал более торжественно:
- Какая демократия? Что за чушь? Здесь нет никакой демократии и быть не может!
- Ну конечно же есть, Мурат!
- В нищей стране не может быть демократии, дорогой мой Бельведер!
Я смотрел на дядю Сибу, который вскочил со стула, показал на люстру, приложил палец к губам, всей своей мимикой пытаясь помешать моему отцу вынести приговор товарищу Тито. Отец вернулся в комнату, застегивая ширинку, в то время как Сиба своей пантомимой старался донести до него, что их могут слышать.
- Одни проходимцы и преступники, а Тито - самый главный из них! - подвел итог отец.
* * *
Папа никогда не запрещал мне носить длинные волосы. Мать, напротив, говорила, что волосы следует стричь в целях гигиены. Я слушал "Битлз" и "Роллинг Стоунз" по люксембургскому радио и, тряся головой, представлял, что у меня волосы до плеч. Позже отец купил нам в кредит проигрыватель и водные лыжи. Лыжи долгое время лежали без дела, зато проигрыватель жил недолго. Поскольку игла была не алмазной, она быстро сломалась. Я слушал в основном "Стоунз". Их жесткое звучание нравилось мне больше, чем песня "Мишель", "которая была как Тито".