Когда её подруга Лидия еблась с кем-то и стонала в соседней комнате, тогда как Челси спала в одиночестве, то Челси возмутилась:
Я не могла поверить, что Лидия станет заниматься сексом в метре от меня в той же квартире. Мы ведь уже не школьницы. Слышать, как твоя подруга стонет в страсти, выкрикивая чьё-то имя, это всё равно, что увидеть своих родителей, занимающихся сексом.
(Опять вылезла её зацикленность на ебле с отцом.)
Челси не лишена и ханжества, которое она пытается затуманить шуткой, но которое, как всегда, объясняется половой завистью:
Больше всего я не люблю, когда парочка жмётся и целуется на людях. Я даже нахожу это отвратительным и оскорбительным. За исключением, когда жмут и целуют меня. Тогда у меня с этим нет проблем.
Другим ярким пятном в сексуальной жизни Челси является её побег в темноту, когда она занимается своими, как она называет их, "греховными делами". Она сообщает:
Я предпочитаю делать свои греховные дела вечерами, а не когда так светло.
Это характерно для всех женщин, которые стыдятся своего тела, считая его недостаточно красивым (о чём не раз упоминает Челси, совершая периодические попытки сбросить вес).
Неудовлетворённость своей внешностью такие женщины скрывают под ханжеской моралью – мол, грешить можно только в темноте. Чтобы её несовершенное тело было не видно любовнику.
Готовясь к свиданию с мужчиной, которого Челси хочет заполучить в постоянные любовники, она с остервенением выбривает себе волосы между ног. Ненависть к своему естеству скрывается под благовидными эстетическими предлогами.
Тем временем Челси описывает своё душевно-половое состояние:
Люблю свои ощущения на следующий день после рвоты – чувствую себя легко, как пёрышко.
Таким рвотным способом уважающая себя и любящая секс женщина борется со своим сфантазировано лишним весом.
Анальный секс не входит в область сексуальных интересов Челси. Она о нём просто не упоминает, но зато радостно рассказывает о своём пердеже в обществе и о следах дерьма на её трусиках после поноса.
Такая многосторонняя и многочисленная сексуальная зацикленность Челси украшается ещё и предрассудками по поводу возраста любовника. Когда, по её собственному признанию, её сказочно выеб молодой мексиканец, и она узнала, что ему всего 19 лет, она перепугалась, застыдилась, ибо никогда не ебла никого младше себя, – как Вам нравится этот возрастной ценз с полным пренебрежением сексуальных достоинств любовника и наслаждения, которое он доставил? Юность любовника оказалось для Чесли достаточным основанием, чтобы больше не подпускать к себе этого самца. Какова любовница!
В одном Челси достигла совершенства – это в мастурбации, в результате которой она получила воспаление локтя, что типично при интенсивной игре в теннис. Это тоже может быть шуткой и преувеличением, но неустанная мастурбация, заменяющая контакты с партнёрами обоих полов, гармонично дополняет выписанный образ американской женщины.
Разумеется, что героиня всё-таки время от времени наслаждалась хуями и еблей, но тоном своим, пренебрежительным и избегающим, она лишь выдаёт свою попытку нейтрализовать чувство вечной вины и стыда за испытанное наслаждение.
На последнем описанном в книге неудачном рандеву, ставшим последней каплей при отсутствии капель спермы, Челси решает, что пора менять свою жизнь, перестать спать с кем попало, пытаться выйти замуж и если ебаться, то только с тем, кто достоин стать её мужем. Таким образом, книга заканчивается типичным добропорядочным хэппи ендом: осознанием героиней своего недостойного сексуального поведения и женского предназначения быть матерью и женой, а не разовой любовницей.
Можно предположить, что респектабельное издательство в желании апеллировать к массовому читателю, одурманенному практическими соображениями жизни, могло настоять на таком морализаторском конце.
К счастью, жизнь Челси не соответствует этим американо-издательским правилам, и она по-прежнему ведёт своё шоу, которое много смешнее её книги, она ещё не замужем, без детей и по её заверениям, пьёт водку как любимый источник счастья. И меняет любовников.
Однако литературно эта книга весьма посредственна. Шутки и наблюдения, которые вполне милы, явно хорошо звучали со сцен, где Челси регулярно выступала в качестве сатирика-юмориста. Однако в книге они остаются литературно маломощными.
Во всех рассказах используется один и тот же приём: нагнетание ожидания ебли и неизбежная сексуальная неудача, постигающая героиню. После первых нескольких рассказов этот приём надоедает, ибо становится раздражающе предсказуем.
Я тоже использовал этот приём любовных неудач, но лишь в пределах одного рассказа "Трудовой день любовника" – там герой, встречаясь с четырьмя любовницами в течение дня, в силу разных причин ни с одной не может переспать и засыпает один, в мечтах о пятой. Но, во-первых, дело происходит на протяжении одного рассказа, что вполне терпимо, и, во-вторых, мой рассказ кончается не разочарованием в многопартнёрной ебле, как у Челси, а наоборот – счастливым предвкушением её.
Завоевание женщины мужчиной и мужчиной – женщины состоит из двух этапов: переспать первый и, быть может, последний раз и затем – обеспечить готовность партнёра для пересыпа в любое время, когда тебе вздумается. Если для первого этапа усилия могут оказаться минимальные и самые приятные, то для второго этапа обыкновенно используется моногамия как орудие принуждения и всё оборачивается изничтожением секса. Но именно второй этап завоевания пропагандирует общество, мораль и книга Челси.
Итого, вырисовывается весьма несимпатичный портрет женщины, созревшей для выполнения общественных задач полового воспитания:
У неё вызывает отвращение вид хуя, сосание хуя, анальный, бисексуальный и групповой секс, а также секс на трезвую голову, и к тому же вид совокупляющихся родителей.
Она не позволяет лизать себе пизду.
Она не любит ебаться на свету.
Она стыдится собственного тела: волос на пизде, лишнего жирка.
Она ебётся только с презервативами.
С такой женщиной и впрямь не захочется ебаться больше одного раза.
Получился портрет не только Челси, но и большинства американок, которые во многом определяют сексуальный климат в американском обществе.
Несмотря на свою ебливость и вопреки ей, Челси представляет из себя весьма консервативную модель женщины, которая и нужна нынешней морали. Эта мораль теперь вынуждена допустить более свободную еблю, но зато отыгрывается на том, что делает эту еблю постыдной, вызывающей брезгливость и не допускающей радости от её вариантов, кроме миссионерской позиции.
Таким образом, Челси, желая того или нет, уложилась в подлую моральную схему современной передовой молодой незамужней женщины.
Это тот случай, когда мне бы хотелось, чтобы литература не имела никакого отношения к реальности. Но, увы, такое бывает только в литературе.
Глупый пи́нгвин…
Глупый пи́нгвин…
Горький. "Песня о Буревестнике"
Посмотрел-таки этот знаменитый фильм о пингвинах (March of the Penguins). Они напоминают определённую категорию людей, самых пассивных и молча терпящих тяжёлую жизнь, не представляя, что может быть другая, и даже, быть может, любящих свою ужасную жизнь. Эти пингвины (люди) мучаются в жутком холоде и голоде для того, чтобы чуть поебаться, а потом жизнь положить на вынашивание (выстаивание) яйца и выращивание пингвинёнка. В идеале каждый год по яйцу и по пингвинёнку, а в реальности то яйцо замёрзнет, то пингвинёнок.
Однако, в отличие от людей, пингвин каждый год с новой самкой. (Наверно, из-за этого они согласны терпеть все невзгоды.) А ведь как они могли бы свою жизнь упростить, утеплить, ублажить, если бы догадались поплыть в места потеплее. Но нет – надо обязательно тащиться десятки миль по убийственному морозу, чтобы именно в одном самом холодном, самом дурацком месте зачать, высиживать, выхаживать и подыхать.
Можно подумать, что пингвины (люди) созданы для мучительной и опасной жизни с одномесячным летним просветом счастья (отпуском), когда лёд растапливается и доступ к воде (пляжи) приближается к их месту скопища, так что им уже не надо топать километры до полыньи.
Но намедни якобы потепление образовалось, льдины тают и это идёт пингвинам на пользу – не надо будет ждать лета, и чуть ли не постоянно доступ к воде будет близок. Так как пингвины сами не способны изменить свою жизнь к лучшему, природа взяла дело в свои руки и сжалилась над несчастными, утеплив им жизнь.
В фильме показано, как на глазах у отца, матери и всей стаи хищная птица, размером меньше пингвина, хватает пингвинёнка, то одного, то другого, и пожирает на виду у безучастных родителей и всего пингвиньего стада.
А ведь даже маленькие птицы бросаются хором на ястреба и отгоняют его от своих гнёзд, а пингвины ни на что не способны, кроме как кучковаться.
Когда смотришь на совокупляющуюся парочку пингвинов среди других, делающих то же самое, то приходишь к выводу, что половой стыд у птиц и животных заменяют сложности, которыми обставлено совокупление: дотопать до места совокупления не замёрзнув, не умерев, не будучи съеденным, выбрать самку, заслужить её расположение, опять-таки не померев от мороза. Если сюда ещё добавить стыд да мораль, то вообще никакого совокупления не состоялось бы и пингвины умерли бы, переминаясь с ноги на ногу.
Мораль: Пусть сильнее грянет буря потепления!..
Кино про литературу
Starting Out in the Evening (2007).
Говорить о том, что в фильме участвуют прекрасные актёры, что он сделан с великим чувством такта и меры – ни к чему, иначе бы и упоминать о нём не стал.
Но захотелось поговорить о фабуле, мне небезразличной. А она такова. Старый больной забытый публикой писатель уже десять лет пытается дописать свой последний роман. Писательская и человеческая ситуация у него не из худших: когда-то он был знаменит, у него есть заботливая и любящая дочь, живёт он в прекрасной квартире в Нью-Йорке, в доме, у входа в который стоит швейцар. Ходит на литературные вечера и пр.
И вот объявляется очаровательная, интеллектуальная и сексуально свободная девушка, которая решила написать диссертацию о творчестве этого писателя с попутной целью добиться переиздания его романов.
Писатель сначала её шугает, мол, я дописываю роман и мне не до пустых разговоров, но потом размякает и допускает настырную сексапильную умницу не только до своих книг, но и до своего немощного тела. Девушка же признаётся, что сверстники её не влекут: они как жевательная резинка, говорит она, первые несколько мгновений вкусно, а потом начинается жевание уже безвкусной резины. Посему её геронтофилия в сочетании с любовью к литературе являются взаимодополняющими.
Сексуальная часть в фильме показана исключительно осторожно – без ханжества, но и без нарочитой открытости. Хотя мне было бы чрезвычайно любопытно, какими способами они добирались до оргазмов, если добирались вообще, и особливо девица. Так что непонятно, заебла она его или недоебла, но у писателя происходит инсульт, он попадает в больницу и выходит из неё уже совсем хилым и с умом повреждённым. Его поклонница является к нему домой с визитом, и писатель посреди невнятного разговора за столом своей слабой рукой, прервав ласковое движение по её лицу, даёт девушке пощёчину. Девушка закономерно рыдает и справедливо замечает, что она такого не заслужила. Старик-писатель никак не объясняет своего поступка, а тихо засыпает, устав от переживаний и от резкого движения рукой. Девушка уходит навсегда. А в последнем кадре, как и в первом, писатель сидит над своей пишущей машинкой, еле выбивая из клавиш вначале – слова, а в конце – буквы.
Я оставляю в стороне сюжетную линию дочери, а также литературные разговоры о связи личной жизни писателя и его литературных произведений. Всё это увлекательно мило, с умеренной глубиной и подчас условно справедливо.
Главное для меня здесь – в одной прощальной фразе писателя, обращённой к девушке:
– Ты и впрямь внесла трепет в мою старость.
Вспомним Тютчева, Гёте, де Сада и массу других стариков-писателей, которых на прощанье пригрело молодое женское тело.
И, быть может, именно из-за этого писатель дал девушке пощёчину, ибо захотел торжественно идти к смерти, отторженным, отвергнутым, гордым и бескомпромиссным. А тут его выебла и вытащила на свет из мрачной гордости молодая красотка. Ведь ей ещё пришлось долго и не раз уговаривать его на близость, лёжа с ним одетым на кровати – писатель отчаянно сопротивлялся божьему дару, за что его бог и покарал.
Писатель скрывал, а девица-исследовательница раскопала, что жена писателя не только рано умерла, но за год до своей смерти ушла от него к другому мужчине. После такого двойного ухода жены писатель впал в затворничество и чуть себе хуй не отрезал. Короче, с еблей завязал и заполз в литературу с головой. В связи с этим писатель в разговоре с почитательницей бросает фразу, что, не будь он таким несчастным, он бы не написал своих романов. Таким образом он, как и многие писатели, лелеял своё несчастье или горести, чтобы поддерживать в себе творческий стимул. То есть принуждал себя быть несчастным, чтобы быть писателем. Я до конца осознал эти трюки к пятидесяти годам, забросил тоску-кручину, перестал горевать о неизбежности смерти и, как отрадное следствие, бросил писать стихи, став счастливым, живущим сегодняшним днём, в котором ебля и прочие радости.
Самое важное в жизни писателя – это научиться литературу преодолевать.
Боб Гуччионе – в гроб заключённый
Есть люди, у которых при старении черты лица остаются приятно узнаваемы – скажем, у Шона О’Коннери. Гуччионе же, судя по последним фотографиям, стал ужасающе неузнаваем. Впрочем, рак обезображивает не только лица… Он и прочие невзгоды сделали из богача Гуччионе – бедняка, одолеваемого кредиторами.
Знаком лично я с Гуччионе не был, но был неплохо знаком с редакторами его журналов: отрывки из "Тайных записок" Пушкина издавались не только в американском издании (единственном на то время осмелившемся), но и во французском и немецком Пентхаусах. Российские же самозванцы и жулики-"пентхаусники", печатавшие не раз материалы о "Тайных записках", у меня прописаны в General Erotic. 2010. № 207.
В перестроечные времена Гуччионе приезжал в Россию, хотел построить там свой Пентхаус. Но он быстро понял, что в России предпочитают разрушать, а не строить.
Я знаю московского издателя, весьма респектабельного, который несколько лет назад хотел серьёзно и честно заниматься изданием Пента в России, но те затребовали слишком много денег за это право, и издатель просто не мог заплатить такую сумму. Дело умерло, не родившись.
О Бобе Гуччионе я давно хочу написать, написал же я о Хью Хефнере, Лари Флинте и Але Гольдштейне. Но о Гуччионе книг я не нашёл, сам он мемуаров не написал, во всяком случае, они не изданы, а устраивать погоню за обрывочными фактами – это не для меня.
Короче говоря, я весьма благодарен и многим обязан Гуччионе за то, что он создал такую атмосферу в своих редакциях, что редакторы не испугались пиздяного запаха, исходящего из "Тайных записок".
В память о Гуччионе я пересмотрел его провальный фильм Калигула. Глядя на титры и актёрские лица, я только диву давался, что блестящие актёры, режиссёр, художник и оператор – все они, объединившись, остались сами по себе и не смогли родить живой организм, всё оставив разрозненным и мёртвым. Даже музыка Хачатуряна и Прокофьева не оживила беспросветную тоску при просмотре фильма.
Произошло это потому, что Гуччионе хотел всё сделать "красиво". Тогда как пизда и так всегда красива, под каким бы углом и освещением её ни снимали, а пизду с хуем внутри, не говоря уже о заде снимать духа не хватило, ибо общество взбунтовалось бы и фильм не пустили бы в массовый прокат.
Потому-то и был сделан классический компромисс – не показывать чистой (грязной) ебли, чтобы фильм был приемлем для государства. Гуччионе пожертвовал для этого всеобщей людской жаждой ебли и её изображений. А ведь фильмы смотрит не государство, а люди – вот люди и плевались от фальши и трусости компромиссного фильма. Хотя в большинстве случаев не осознавали причин своей отторгающей реакции.
Каждый раз, когда еблю стремятся одеть в социальные или исторические одежды или в одежды искусства, происходит неизбежный провал, ибо ебля по сути своей антисоциальна, внеисторична (неизменна испокон веков), ибо ебля сама есть искусство, а то, что называют искусством "в приличном обществе" есть лишь подсознательное подражание ебле или её реминисценция.
Все "художественные" дополнения к ебле или попытка её "эстетично" завуалировать есть лишь попытка оправдаться перед обществом и солгать, что, мол, тебя ебля почти или вовсе не интересует, а, мол, влекут тебя другие темы, якобы с еблей не связанные или только мало связанные, тогда как все эти другие темы без ебли просто не могут существовать.
Ебля есть воплощение идеальной красоты, но её вытеснили из Калигулы суррогаты эстетическо-исторических прибамбасов. А посягая на еблю, посягаешь на жизнь, вот фильм Калигула и поплатился за это посягательство и оказался мертворождённым – фильм о ебле без ебли вызвал разочарование, отвращение и насмешку. Которые, кстати, тоже прикрывались эстетическо-исторической аргументацией.
Бедный Гуччионе – царство ему телесное!
One Flew Over the Cuckoo's Nest – В жёлтом Большом доме
Решил я пересмотреть ещё разок One Flew Over the Cuckoo's Nest (1975), сделанный Милошом Форманом, который захотел было фильм сделать по "Тайным запискам" Пушкина да скуксился, осознав, что в Штатах сделать такой фильм можно, только пустив его по XXX порно руслу, а значит резко ограничить его прокат, что делает всё предприятие бессмысленным. Но я уважаю Формана не только за это. А прежде всего, за Cuckoo s Nest, буквально переведённый российскими недоумками бессмысленной фразой "Полёт над гнездом кукушки". Даже правильно дословно перевести не смогли (ибо должно-то быть: "Некто летел над гнездом кукушки"), не говоря уже о том, чтобы попытаться донести смысл названия. Факт, что название никак не отражает содержания фильма, воспринялся в России как само собой разумеющееся, ибо раз фильм американский, то и название надо принимать какое есть, а не раздумывать да придираться. Низкопоклонство и рабство вылезло и здесь.
Самое интересное, что сделав ошибку (у всех бывает), её решили не исправлять – в России не любят ни признавать своих ошибок, ни тем более – исправлять. Так что фильм долгие годы идёт под этим идиотским названием.