Готовая передача о Высоцком лежит уже шесть месяцев. Наконец руководство киноредакции посмотрело. Начались придирки, поправки и, следовательно, конфликты. Категорическое требование – не упоминать о Ю. Любимове, ни единого кадра с ним быть не должно. Это не подлежит обсуждению. Начало четвертой серии (разговор о судьбах поэтов в России) вырезать. И еще какие-то цензурные поправки. Я уперся. Через несколько дней показываем С. Н. Кононыхину мой юбилейный творческий вечер, снятый в Останкинской студии. Опять съемочную группу заставляют вырезать, делать купюры, выкидывать острые реплики. Нет сил. Я начинаю вести себя грубо. Господи! До чего же за шестьдесят лет надоели эти патриоты, защищающие от меня Отечество. Когда же мы наконец избавимся от них!
ДЕКАБРЬ. Пленум Союза кинематографистов СССР. Мне предложили стать секретарем Союза. Я попросил ночь на размышление. Я никогда прежде не занимался общественной работой в том смысле, как ее представляли у нас в стране. Мне казалось, что к общественной работе частенько прибегали люди неталантливые, и это помогало им делать карьеру в искусстве. В нашем странном, чтобы не сказать уродливом, обществе бездарный тип, вооруженный марксистской фразеологией, мог добиться всего и оттереть, а то и уничтожить действительно талантливого соперника. Можно, конечно, сослаться на классический пример Т. Д. Лысенко и Н. И. Вавилова. И в искусстве было то же, что и в науке. Ничтожества становились секретарями союзов художников ли, композиторов ли, писателей ли, начинали командовать, издавать себя, печатать, хватать выгодные заказы, представлять себя к наградам, организовывать заграничные поездки, получать хорошее жилье и так далее. Поэтому я никогда не торчал в президиумах, ни откликался ни на какие кампании, не подписывал клеймящих кого-либо писем, не лез на трибуну с единственным желанием продемонстрировать себя. Кое-что я делал, но, так сказать, в личном плане. Используя свою известность, я помогал достойным людям, например, в получении квартир и ходил с этой целью по райисполкомам столицы. Кое-кому мне удалось поставить телефон, кого-то пристроить в больницу на лечение, а кого-то похоронить на том кладбище, где хотели родные умершего. Опять-таки я это делал только для тех, кого считал порядочными и талантливыми, и в этой деятельности, естественно, ни перед кем не отчитывался.
Но в данном случае ситуация была совсем иная. После пятого съезда кинематографистов, где скинули прежнее, сонное, равнодушное руководство, пришли новые, энергичные, прогрессивные люди во главе с Элемом Климовым. Стране был дан последний шанс – выбраться из той ужасной ямы, в которую она была загнана после революции. И я подумал, что в такой момент уклоняться нельзя, надо помогать Отечеству везде, во всем, всеми силами. И поэтому, в первый раз изменив своим установкам, согласился...
В декабре же состоялся показ по телевидению моего юбилейного вечера – "Встреча в Останкино". Это была поуродованная, оскопленная передача. Но кое-что в ней все-таки, видно, осталось. Этого кой-чего хватило на то, чтобы начались очередные неприятности. Правда, сначала раздался звонок очень уважаемого мной человека, как говорится, "из высших эшелонов власти". Я с ним прежде знаком не был. И когда услышал от помощника, что со мной будет говорить Александр Николаевич Яковлев, то первой мыслью было, что последует разнос за мой телевизионный вечер. Такого ранга человек (тогда он был вторым, после Горбачева) со мной никогда не беседовал. Оказалось, моему собеседнику понравилось то, о чем я поведал с телеэкрана. Он добавил, что его взгляды во многом совпадают с моими (вернее, наоборот, мои взгляды совпадают с его). Я осмелел и задал вопрос, а как А. Н. Яковлев отнесся бы к тому, что я сделаю экранизацию романа В. Войновича "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина". Собеседник не отринул эту возможность, но сказал, что пока – преждевременно. Тогда я спросил, могу ли я связаться с Войновичем на предмет переговоров. Последовал ответ, что да, но пока только частным образом, чтобы предложение не исходило от государственной организации. И в конце Александр Николаевич сказал, чтобы я не обращал внимания на всякие неприятности, спокойно работал, что ко мне относятся хорошо. Честно говоря, я был так взволнован звонком, ибо этот человек, несмотря на свой очень важный пост, пользовался моим уважением, что не обратил внимания на его последние фразы. А именно они и были-то главными в нашем телефонном разговоре. Ибо мой собеседник уже хорошо знал, что тучи сгустились над моей головой и что меня ждут всяческие передряги – и он хотел подготовить меня и тем самым уберечь. Вскоре из туч посыпался град, Причем, как потом выяснилось, неодобрение возникло тоже на чрезвычайно высоком уровне. Сначала маршал Д. Т. Язов на встрече с писателями пальнул в меня из самого тяжелого орудия, ибо он был министром обороны. И это показали по телевидению всей стране. А потом в газете "Правда" на меня в штыковую атаку пошел генерал-лейтенант, Герой Советского Союза Самойлович, в "Красной звезде" по мне произвел залп Герой Советского Союза майор Кравченко, а в газете "Советский патриот" в меня швырнул гранату тоже Герой Советского Союза, какой-то старшина. Фамилию не помню, так как эту газету не выписываю. Так что воинская субординация была соблюдена. А кроме этого еще были доносы в прокуратуру, проверки табелей, зачеток, ведомостей 1944-45 годов во ВГИКе, вызывали меня к военному прокурору города Москвы. Визит этот кончился раздачей автографов. Учитывая, что у армии ракеты, атомные бомбы, самолеты, подводные лодки, танки и многое другое, можно считать, что со мной вояки обошлись по-божески.
P.S. Некоторые из эскапад военных перешли на следующий год. Так что с окончанием моего юбилейного года неприятности не кончились. Многое было впереди.
О ВЛАДИМИРЕ ВЫСОЦКОМ
Высоцкий, конечно, является мифом, легендой XX века. Как случилось, что обычный паренек с московской окраины, вооруженный одной гитарой, смог завоевать любовь огромной страны. Причем завоевать без помощи средств массовой информации. Ни разу при жизни не был показан Высоцкий по Центральному телевидению. У него не было ни одного афишного концерта, скажем, в Москве или Ленинграде. Он смог напечатать только одно свое стихотворение в сборнике "День поэзии", и то в искаженном виде. Это все, что ему довелось увидеть напечатанным из тех восьмисот стихотворений, которые он написал за свою короткую, сорокадвухлетнюю жизнь. Причем умер он, можно сказать, с третьей попытки. А до этого было два случая, когда наступала клиническая смерть, но врачам удавалось вытащить его с того света. В одной мудрой книге сказано, что ангел смерти, который слетает к человеку, чтобы разлучить его душу с телом, весь состоит из глаз, из одних только глаз. И если случается, что он прилетает за душой человека слишком рано, когда тому еще не настал срок покинуть землю (а в случае с Высоцким это происходило дважды), то тогда ангел улетает обратно, отметив, однако, этого человека неким особым знаком. Он оставляет ему впридачу к его природным, человеческим глазам еще два своих глаза. И становится тогда этот человек не похожим на прочих. Он видит и своими природными, так сказать, родными очами, то есть видит все то, что замечают и прочие люди, но и сверх того своим вторым зрением он различает нечто иное, глубинное, подспудное, что недоступно простым смертным. О Высоцком написано много. В том числе и я сделал четырехсерийную телевизионную передачу о нем и выпустил книгу по мотивам этой передачи. Так что не стану рассказывать его биографию и то, что общеизвестно. Скажу только то, что лично меня связывает с Владимиром Семеновичем. Мы не были друзьями, не были близки, и я не стараюсь найти себе место в окружении этого замечательного человека, в его орбите. Когда я делал телевизионную программу о нем, меня глубоко огорчил раздор, расстроили распри, раздирающие людей, которых Володя любил. Как бы сам Высоцкий посмотрел на эту возню вокруг его имени, что бы он подумал, как бы отнесся к тому, что близкие ему люди порочат друг друга, зачастую не выбирая выражений. И как они не могут понять, что подобные склоки только дают пищу обывателям, недругам Высоцкого, оскверняя тем самым память поэта...
Судьба Высоцкого в кинематографе кажется более благополучной, нежели литературная. И действительно, он снялся в тридцати фильмах, ко многим кинолентам написал стихи и песни. Конечно, фильмы помогли огромному количеству зрителей увидеть воочию человека, который сочинял полюбившиеся песни, помогли оценить его актерское дарование, конечно, они способствовали его популярности. Однако жизнь Высоцкого в киноискусстве была отнюдь не гладкой, не ровной, не успешной. Было множество обид, оскорбительных неутверждений на роли, к которым он, безусловно, подходил, а актеры, которые играли вместо Высоцкого в тех фильмах, где его не утверждали, были, как правило, люди талантливые, и они, вероятно, справлялись со своими ролями. И тем не менее очень часто его не утверждали несправедливо. Над ним всегда висело какое-то подозрение, репутация "не нашего" человека. Все это наносило глубокие травмы Владимиру Высоцкому.
К сожалению, один из рубцов оставил в его душе и я. Хотя я в этой истории выгляжу не очень-то красиво, тем не менее я ее расскажу. Читатель уже знает, что в 1969 году я намеревался снять фильм по знаменитой пьесе Э. Ростана "Сирано де Бержерак". И прицелился снимать в главной роли Евгения Евтушенко. И вот в это самое время был я на премьере в театре, сейчас уж не припомню в каком. Мы были с женой, и вдруг я увидел, что впереди сидят Владимир Высоцкий и Марина Влади. Володя перегнулся, поздоровался. Вообще у нас как-то принято (ну, я был, правда, и постарше), что режиссерам артисты говорят "вы", а те говорят актерам "ты". Володя обратился ко мне: "Эльдар Александрович, это правда, что вы собираетесь ставить "Сирано де Бержерака?" Я отвечаю: "Правда". "Вы знаете, мне очень бы хотелось попробоваться", – сказал Володя. Думаю, ему было сказать это не просто. У нас не принято, чтобы артисты просились на роли, и он, обращаясь ко мне, конечно, наступил на собственное чувство гордости. И тут я совершил невероятную бестактность. Я сказал: "Понимаете, Володя, я не хочу снимать в этой роли актера, мне хотелось бы снять поэта..." Я знал, конечно, что Володя сочиняет песни. Правда, он мне был известен, да тогда не только мне, по песням блатным, жаргонным, "лагерным", уличным, в общем, по своим ранним произведениям. Кроме того, ничего не было напечатано, поэтому я ничего не читал. И главное, он еще только подбирался, только приступал к тем произведениям, которые создали ему имя, принесли ему славу, настоящую, крупную, великую. Этим песням еще предстояло родиться в будущем. "Но я же пишу. Стихи", – сказал Володя, застенчиво улыбнувшись. Я про себя подумал: "Да, конечно. И очень славные песни. Но все-таки это не очень большая поэзия".
Относился я к Высоцкому с огромным уважением как к артисту, и вообще он мне был крайне симпатичен. Мы договорились, что сделаем пробу. Мы репетировали, он отдавался этому делу очень страстно, очень темпераментно. Сняли кинопробу. К сожалению, проба не сохранилась. Через два-три года кинопробы отправляют на смыв, так как помещение, где они хранятся, "не резиновое". Однако фотографии Высоцкого в гриме Сирано сохранились в архиве поэта.
Все же травма, которую я нанес Володе, была в какой-то мере относительной, ибо картина вообще не состоялась. Знал ли Высоцкий о причине закрытия постановки или нет, мне неизвестно.
Но был один нюанс, из-за которого Высоцкий все равно не мог бы играть роль Сирано. Один из центральных эпизодов пьесы строился Ростаном на том, что влюбленный Кристиан де Невильет, друг и соперник Бержерака, стоя под балконом предмета их общей страсти, не был в состоянии сочинить ни одного стихотворного экспромта. И тогда, невидимый для Роксаны, скрытый под балконом Сирано начинает сочинять рифмованные признания в любви от имени Кристиана. И Роксана думает, что ее избранник де Невильет, не сходя с места, сочиняет такие дивные стихи. Если учесть уникальный, неповторимый голос Высоцкого, то Роксану пришлось бы делать либо глухой, либо идиоткой. Или пришлось бы переозвучивать всю роль Высоцкого ординарным голосом, что было бы кретинизмом. Но проблема была решена иначе – фильм попросту не разрешили снимать.
А через несколько лет мой друг сценарист, драматург и поэт Михаил Львовский, который являлся давним поклонником и собирателем Высоцкого, сделал мне царский подарок: подарил мне магнитофонные кассеты (специально переписал!), где было восемь часов звучания песен в исполнении Володи. Это случилось, пожалуй, году в 76-м. Якак раз поехал в отпуск в дом отдыха. И каждый день в "мертвый час" я ставил портативный магнитофон с песнями Высоцкого и открывал для себя прекрасного, умного, ироничного, тонкого, лиричного, многогранного поэта. Сначала я слушал один в номере. Потом я вынес магнитофон на лестничную клетку, в холл, и каждый день в "мертвый час" в доме никто не спал, собиралось все больше и больше людей. Через несколько дней около магнитофона был весь личный состав отдыхающих. Двадцать четыре дня прошли у меня и у многих под знаком песен Высоцкого. Они вызывали всеобщий восторг. В холле царила тишина, в которой гремел, хрипел, страдал, смеялся прекрасный голос Володи...
Я приехал в Москву потрясенный. И с тех пор стал его поклонником – окончательным, безоговорочным, пожизненным, навсегда. По приезде я позвонил ему по телефону и сказал:
"Володя, ты себе не представляешь, какое счастье ты мне даровал. Я был на Пицунде и провел двадцать четыре дня рядом с тобой. Я слушал твои песни каждый день. Ты замечательный поэт, ты прекрасен, я тебя обожаю". Я наговорил ему огромное количество нежных, восторженных слов, и все они были искренни. Он засмеялся, довольный, и спросил: "А сейчас вы бы взяли меня на роль Сирано?" Я сказал: "Сейчас бы взял!" Мы оба рассмеялись и повесили трубки.
В Высоцком совершенно удивительно и уникально воплотились два дарования – актерское и поэтическое. Как актер он умел перевоплощаться. Но обычно артист перевоплощается в те роли, которые сочинил драматург, будь это в театре или в кино. А Володя перевоплощался в своих песнях. Писатели, в особенности драматурги, в процессе создания произведения обязаны как бы прожить жизнь своих героев. Но в поэзии это случается крайне редко. А вот с Высоцким произошел именно такой феноменальный случай, потому что два творческих качества – актерское и поэтическое – слились. Причем по таланту каждая грань не уступала другой. И в кого и во что только не перевоплощался Высоцкий...
В дни, когда я снимал передачу о Владимире Семеновиче, я перечитывал И. А. Бунина "Освобождение Толстого". И вдруг остановился на строчках, которые относятся к Льву Николаевичу. И мне захотелось привести их применительно к Высоцкому. Конечно, мне многие могут сказать: "Ну, нельзя же так. Это несоразмерные величины!.." Вероятно. И тем не менее в высказывании Бунина есть строки, которые поразительно совпадают с внутренней сутью Высоцкого.
Может быть, это высказывание можно соотнести с любой незаурядной творческой личностью. Эти строки были написаны после путешествия Бунина по Индии: "Некоторый род людей обладает способностью особенно чувствовать не только свое время, но и чужое, прошлое, не только свою страну, свое племя, но и другие, чужие, не только самого себя, но и ближнего своего, то есть, как принято говорить, "способностью перевоплощаться", и особенно живой, особенно образной (чувственной) "памятью". Для того же чтобы быть в числе таких людей, надо быть особью, прошедшей в цепи своих предков долгий путь многих, многих существований и вдруг явившей в себе особенно полный образ своего дикого пращура со всей свежестью его ощущений, со всей образностью его мышления и с его огромной подсознательностью, а вместе с тем особью, безмерно обогащенной за свой долгий путь и уже с огромной сознательностью.
Великий мученик или великий счастливец такой человек? И то, и другое..."
Можно, если очень постараться, заработать звание, премию, любые правительственные награды, но невозможно без оснований заработать доброе имя, невозможно подкупить народ. Народ сам выбирает своих любимцев, своих кумиров. Почему же он выбрал Высоцкого?
Володя никогда не фальшивил в своих песнях, никогда не приспосабливался. Он всегда пел правду. Он не калечил своих произведений (разве за малым исключением!) ради того, чтобы их напечатали. Он всегда оставался верен самому себе, а это в нашем исковерканном обществе было очень трудно. Особенно людям негладким, с острым зрением, даром ехидной насмешки и чувством собственного достоинства. В те времена подлинное чувство любви к Родине выявлялось в критике, в горечи и боли, а это было неугодно властям. И расцветало показушничество! На поверхность выходили показная демонстрация преданности Отечеству, квасной патриотизм, ложная, хвастливая оценка всех дел в стране. А Высоцкий своими песнями снижал этот фанфаронский пафос, он пел о пороках, язвах, некрасивостях, бездуховности. Пел в открытую, не прибегая к эзопову языку, откровенно и честно. "Ни единою буквой не лгу". В нем всегда было неистребимо желание принести людям добро, постараться их сблизить, открыть им глаза на тот ужасный мир, который их окружает. И это происходило тогда, когда образовался огромный дефицит правды, когда парадные, лакированные речи звучали со всех трибун и экранов, когда гнойники не лечились, а закрашивались гримом.
Народ не мог не заметить, не мог не оценить бесстрашия и мужества Высоцкого. И поэтому народ его выбрал.
Кроме того, нельзя было не поддаться Володиной искренности. Можно быть правдивым рационально, от ума, но он был очень чувственным поэтом. А также неистовым. Свои ощущения, мысли он претворял в образы, в поэтическую форму. Поэзия одевалась мелодией, а потом следовало артистичное, темпераментное, на "полную катушку" исполнение. И близкое каждому. Ведь Высоцкий одинаково нравится и академику, и колхознику, и слесарю, и кинорежиссеру.
Есть еще одно обстоятельство, которое способствовало его посмертной славе. Это ранняя и несправедливая смерть. В нашем народе сочувствие к безвременной утрате развито необычайно. Думаю, это в каждом народе присутствует, но у нас, как мне кажется, особенно. Мы не можем примириться с ранней смертью Пушкина, с преждевременной гибелью Лермонтова. Нам трудно пережить кончину Жерара Филиппа, хотя он не наш соплеменник, а француз. Но то, что он умер в тридцать семь лет, чудовищно. А Джо Дассен, который ушел из жизни почти в то же самое время, что и Высоцкий, тоже в возрасте сорока двух лет. И конечно, то, что бесстрашный и честный талант был несправедливо обижен при жизни, усиливает желание огромных масс воздать ему должное хотя бы после его кончины...