Впервые читающая публика имела возможность познакомиться с творчеством Хлебникова в таком объеме. В книге были представлены его мелкие стихотворения, поэмы, рассказы, статьи, причем как самые ранние, так и написанные недавно. Кончалась книга небольшой таблицей: "Взор на 1917". Там был приведен ряд дат, когда погибли великие государства прошлого. Последняя строка гласила: "некто 1917". Это свое пророчество Хлебников повторил дважды, первый раз - в книге "Учитель и ученик", изданной летом 1912 года в Херсоне. Там он высказался еще яснее: "Не стоит ли ждать в 1917 году падения государства?" К сожалению, тогда его пророчества никто не заметил. Не заметили его и позже. В 1919 году Хлебников с горечью вспоминал об этих своих трудах: "Блестящим успехом было предсказание, сделанное на несколько лет раньше, о крушении государства в 1917 году. Конечно, этого мало, чтобы обратить на них внимание ученого мира".
И хотя позже Хлебников отказался от первой редакции "законов времени", в соответствии с которой он высчитывал периоды повторяемости событий, факт остается фактом: революцию 1917 года и падение самодержавия Хлебников предсказал еще в 1912 году. Конечно, на это можно возразить, что уже со времен войны с Японией и первой русской революции крушение самодержавия было предрешено и у многих поэтов были подобные предчувствия и предвестия. Так, например, Маяковский писал: "В терновом венце революций грядет шестнадцатый год". Маяковский поторопил события и ошибся. Хлебников, доверявший числам гораздо больше, чем словам, оказался в своих расчетах прав. Но критики не оценили ни его пророчеств, ни его поэзии и яростно обрушились на сборник. "Поэзия свихнувшихся мозгов", "шайка буйных помешанных", "вымученный бред претенциозно бездарных людей" - такими эпитетами наградили газетчики молодых поэтов. Впрочем, издатели могли быть довольны: книга разошлась очень быстро.
Не давая публике опомниться, в феврале 1913 года, через два месяца после выхода книги, футуристы выпустили листовку с таким же названием - "Пощечина общественному вкусу". Они писали: "В 1908 году вышел "Садок судей" (на самом деле он вышел в 1910 году. - C. С). В нем гений - великий поэт современности Велимир Хлебников впервые выступил в печати. Петербургские мэтры считали Хлебникова сумасшедшим. Они не напечатали, конечно, ни одной вещи того, кто нес с собой Возрождение Русской Литературы. Позор и стыд на их головы!"
На обороте листовки были для наглядности помещены произведения: против текста Пушкина - текст Хлебникова, против Лермонтова - Маяковского, против Надсона - Бурлюка, против Гоголя - Крученых. Эту листовку Хлебников особенно любил и, когда она была издана, расклеивал ее в вегетарианской столовой среди толстовских объявлений или, хитро улыбаясь, раскладывал на пустых столах, как меню.
В этой вегетарианской столовой Хлебников часто обедал с братом. Брат находил, что Виктор стал гораздо лучше выглядеть, и относил это целиком за счет правильного питания. Сам он собирался полностью перейти на вегетарианскую пищу.
В практических делах Хлебников часто оказывался совершенно беспомощным. Осенью и зимой 1912 года в Москве он жил "под присмотром" младшего брата. Тот часто был недоволен тем, как относились к Виктору Бурлюк и КО. Ему казалось, что брата часто попросту обкрадывают. В письме к родителям Шура жалуется на окружение Виктора и говорит, что без родительской помощи тот не проживет. "Его денежные планы совершенно фантастические. "Бубновый валет" отшатнулся от Виктора, так как чувствует, что Витя материально совершенно беспомощен. Я лично не смогу поддержать Виктора весь месяц. Если будете присылать, пришлите на мое имя и ему ничего об этом не пишите. Может быть, я хоть заставлю его правильно питаться. Насколько я понял, его избегают, боясь, что он нуждается в помощи, но все-таки ухитряются его понемногу обирать. Его книга имела успех, как куплю - пошлю. Хотят издавать еще раз. Ему ничего не дали. Вите ничего о письме не пишите". Едва ли Александр был объективен и едва ли Крученых или кто-то другой зарабатывал на "Игре в аду", изданной тиражом триста экземпляров.
Озорная игра с читателями продолжалась в следующих футуристических изданиях. Рассвирепевшим критикам подкидывалась все новая и новая пища. В манифесте "Слово как таковое" Хлебников и Крученых заявили: "У писателей до нас инструментовка была совсем иная, например: "По небу полуночи ангел летел, и тихую песню он пел…" Здесь окраску дает бескровное пе… пе… Как картины, писанные киселем и молоком, нас не удовлетворяют и стихи, построенные на
Па - па - па
Пи - пи - пи
Ти - ти - ти
и т. п.
Здоровый человек такой пищей лишь расстроит желудок". Этой "безголосой сливочной тянучке поэзии" противопоставлялись стихи "будетлян".
Хлебников в скандалах участия не принимал и жил эту зиму в Москве на Малой Никитской улице в деревянном домике. Комната, как всегда у него, была очень бедной, с одним окном, в которое никогда не заглядывало солнце.
Кровать все время норовила уронить спящего на пол. Оттуда Хлебников часто заходил в "Романовку", где жили Д. Бурлюк и его жена Маруся. Там Хлебников усаживался в уголок, в красное кресло около пианино и, шевеля губами, беззвучно читал свои стихи. Как вспоминает Маруся Бурлюк, "в минуты недовольства Хлебников левой рукой ерошил свои волосы, а после этой операции пальцы, забытые им, ползли по щеке и шее вниз на колени. Глаза Вити смотрели высоко в темное окно, где были видны припавшие к стеклу пухлые снежинки". Марусе запомнился "его большой открытый лоб с длинными морщинами, идущими лучами к носу". Сестра Маруси Лида и сестра Давида Бурлюка Надя любили Хлебникова брать с собой, куда бы они ни шли: за покупками или билетами в театр. Советовались с ним, покупая шляпку. Барышни хватали Витю под руки, и он, улыбаясь, отправлялся с ними. Осенью 1912 года Наталья Гончарова была нездорова. Лида и Надя сидели у постели попеременно. Хлебников принимал участие в этих дежурствах.
Хлебников умел ценить дружбу как никто другой. И в стихах, и в мыслях он часто обращается и к Д. Бурлюку, и к Маяковскому, несмотря на то что не всегда отношения с ними складывались идиллически. Но и у Хлебникова был достаточно трудный характер, который особенно испортился к концу жизни. В заметке "О природе дружбы", как мы видели, Хлебников математически пытается вывести "законы дружбы" и доказать, что его отношения с этими людьми и не могли быть иными. Хлебников продолжает разрабатывать эту тему. Посмотрев на даты рождения известных людей, он находит "закон поколений". Он говорит, что у поколений, рожденных через 28 лет, меняется понимание истины. Хлебников приводит массу примеров. Вот один из них, связанный с литературным творчеством. Возьмем ряд: Кольцов (р. 1809), К. Случевский (р. 1837), Мережковский (р. 1865). Народник Кольцов - это "первый шаг народничества". Наоборот, Случевский - это "уход от народа в гордое "я"". Это происходит потому, что писатель Случевский родился через 28 лет после Кольцова. Что касается Мережковского, то он, с одной стороны, углублен в свое "я", но с другой стороны, находит там и языческое "я" Случевского, и "они" народничества Кольцова, отсюда, как говорит Хлебников, две бездны Мережковского. Или другой пример. 28 лет отделяют года рождения Герцена и Ткачева. "Если вы знаете, - замечает Хлебников, - что Герцен бил в колокола, то готовьтесь к тому, что Ткачев (человек, живущий через 28 лет) будет бить в набат. Набат - это больше чем просто дергать веревку колокола. Это не шутка и не праздничная обязанность человека на колокольне".
А вот другой ряд. "Родившийся в 1817 г. Алексей Толстой (Алексей Константинович. - С. С.), не падая "на брюхи" перед народом и защищая восточную гордость и спесь, шел против течения. Кто, кроме косматых народников и надушенных западников, мог быть до и после него? И точно, за 28 лет <до него> родился известный западник Тургенев, парижанин, писавший на галльском наречии о русских делах". Через 28 лет после Толстого родился народник Златовратский.
Конечно, интересно было бы проследить такую "невещественную родословную", как говорит Хлебников, для него самого. В конце статьи, не называя себя, он дает некоторые указания. Он говорит, что родившиеся в 1885 году должны испытывать влияние следующего ряда: 1) о. Иоанн Кронштадтский (1829), 2) Остроградский, Даль, Панин (1801) и так далее вплоть до патриарха Никона (1605). Этот ряд, как говорит Хлебников, наиболее связан с государством и иногда очерчивает жизнь народа. И действительно, как мы дальше увидим, Велимир Хлебников оказывается государственником в своих статьях и утопиях.
Проблемы повторяемости событий во времени очень волновали Хлебникова, и не зря: пожалуй, он один с такой точностью предсказал события 1917 года. Хлебников страстно хотел, чтобы его услышали, но все было напрасно. Даже люди, ценившие его и искренне желавшие ему добра, не всегда могли понять его и уследить за полетом его мысли.
Одновременно с "Пощечиной" в Петербурге готовился к выходу еще один сборник футуристов, второй "Садок судей". Его издавал Михаил Матюшин. Велись долгие переговоры, издание задерживалось. Матюшин, человек основательный и серьезный, хотел, чтобы там было поменьше балагана и побольше хороших, талантливых произведений. Конечно, он, как и Давид Бурлюк, прежде всего делал ставку на Хлебникова. И вот, когда сборник был практически уже собран, Хлебников, живший тогда в Москве, пишет Матюшину письмо с настоятельной просьбой включить в сборник несколько стихотворений тринадцатилетней девочки. "Умоляю! Заклинаю всем хорошим поместить эти два стихотворения", - пишет он. В следующем письме он присылает новое стихотворение девочки, говорит, что место всегда можно найти, исключив одно или два из его собственных стихотворений. Стихи были откровенно слабые, и рассудительный Матюшин пытался урезонить Хлебникова. Он писал в ответ: "Посмотрим, - уверяю Вас, что я не жесток, - но, право же, когда Вам отвечал, я не думал, что, кроме меня, есть еще участвующие с большим количеством весен, и не пожелают слишком молодого и неумного сотрудника, да еще с такой восторженно… ну, скажем, запоздалой, что ли, тенденцией к царизму".
Три стихотворения "малороссиянки Милицы" все же были напечатаны. Матюшин не обратил внимания на причины, по которым Хлебников хотел поместить эти стихотворения, хотя в письме Хлебников попытался это объяснить: "Первое стихотворение замечательно путями, которыми образ смерти входит в детский ум. Второе раскрывает, как над маленьким сердцем нашего времени тяготеет образ Орлеанской девы. Через четыре года это поколение войдет в жизнь. Какое слово принесет оно? Может быть, эти вещи детского сердца позволяют разгадать молодость 1917-19 лет <sic!>. Оно описывает трогательную решимость лечь костьми за права речи и государственности и полны тревожным трепетом предчувствия схватки за эти права. Важно установить, что эти предчувствия были. Оправдаются они или нет - покажет будущее". Как видим, предчувствия - прежде всего самого Хлебникова - оправдались в полной мере…
Может быть, если бы окружающие больше прислушивались к его словам, некоторых трагических ошибок русскому обществу удалось бы избежать. К сожалению, слишком часто смелые идеи поэта казались каким-то бессмысленным чудачеством.
В "Садке" все же осталось место и для хлебниковских вещей. Там была напечатана поэма "Шаман и Венера". Богиня приходит в пещеру к старому шаману (Хлебников его называет то Могол, то Монгол) и просит у него убежища.
Шамана встреча и Венеры
Была так кратка и ясна:
Она вошла во вход пещеры,
Порывам радости весна.
В ее глазах светла отвага
И страсти гордый, гневный зной:
Она пред ним стояла нага,
Блестя роскошной пеленой.
Венера объясняет, почему она пришла к шаману:
"Когда-то храмы для меня
Прилежно воздвигала Греция.
Могол, твой мир обременя,
Могу ли у тебя согреться я?
Меня забыл ваять художник,
Мной не клянется больше витязь.
Народ безумец, народ безбожник,
Куда идете? Оглянитесь!" -
Но вскоре за Венерой прилетает белый лебедь и умоляет ее вернуться к людям.
И с благословляющей улыбкой
Она исчезает ласковой ошибкой.
Эта слегка ироничная поэма была совершенно не похожа на футуристические манифесты и словотворческие вещи самого Хлебникова. Все же после выхода "Пощечины" и "Садка" стало ясно, что футуризм - это достаточно серьезное явление и отмахнуться от него газетной бранью нельзя. Появились довольно доброжелательные статьи и рецензии Брюсова, Городецкого, Гумилёва. Кроме того, все критики начинают понимать, что центральная фигура футуристического движения - это Хлебников. Это вынуждена признать даже семья. Не такого успеха хотел отец для своего сына, но теперь и он понимает, что литература - не блажь, не мимолетное увлечение, а дело всей жизни Виктора Хлебникова.
По-прежнему связующим звеном между родителями и Виктором остается младший брат. Шура подробно информирует их о том, какие статьи появились, что говорят критики о футуризме, что делает Виктор. Не всегда Шуре были ясны настроения брата, но он искренне пытался его понять и всегда искренне хотел помочь. После выхода "Пощечины" и "Садка" ему стало казаться, что теперь, когда имя Виктора Хлебникова стало известно публике, самому Виктору больше нечего сказать. Последние произведения Виктора Шуре не понравились.
На самом деле в это время Хлебников активно работает над сверхповестью "Дети Выдры" - произведением, которое подводит итог первому периоду его творчества. Автор так объясняет, что это за жанр - "сверхповесть": "Повесть строится из слов как строительной единицы здания. Единицей служит малый камень равновеликих слов. Сверхповесть, или заповесть, складывается из самостоятельных отрывков, каждый с своим особым богом, особой верой и особым уставом. На московский вопрос: "Како веруеши?" - каждый отвечает независимо от соседа. Им предоставлена свобода вероисповеданий. Строевая единица, камень сверхповести, - повесть первого порядка". И все-таки сквозной сюжет в "Детях Выдры" присутствует. Как говорит сам Хлебников, "в "Детях Выдры" я взял струны Азии, ее смуглое чугунное крыло и, давая разные судьбы двоих на протяжении веков, я, опираясь на древнейшие в мире предания орочей об огненном состоянии земли, заставил Сына Выдры с копьем броситься на солнце и уничтожить два из трех солнц - красное и черное.
Итак, Восток дает чугунность крыл Сына Выдры, а Запад - золотую липовость". У амурского племени орочей, чьей мифологией так увлекался Хлебников, Выдра является тотемным зверем, праматерью мира. Соответственно все люди - дети Выдры. Но в сверхповести настоящими детьми Выдры оказываются герои, исторические личности, такие как Александр Македонский, Ганнибал, Сципион, Коперник, Ян Гус, Степан Разин, Ломоносов и сам Хлебников. В последней части сверхповести души всех детей Выдры собираются на острове, и остров говорит:
На острове вы. Зовется он Хлебников.
Среди разъяренных учебников
Стоит, как остров, храбрый Хлебников -
Остров высокого звездного духа.
Только на поприще острова сухо -
Он омывается морем ничтожества.
……………………………………..
Как на остров, как на сушу,
Погибая, моряки,
Так толпой взошли вы в душу
Высшим манием руки.
Беседой взаимной
Умы умы покоят,
Брега гостеприимно
Вам остров мой откроет.
О духи великие, я вас приветствую.
Мне помогите вы: видите, бедствую?
А вам я, кажется, сродни,
И мы на свете ведь одни.
Хлебников нередко испытывал творческие кризисы, так было и по окончании работы над "Детьми Выдры". Несколькими месяцами позже он жалуется Крученых: "Я ничего не могу писать: "Дети Выдры" было вырванным с корнями дубом творчества. Пусто. У меня все в прошлом".
Это может показаться странным, так как внешними событиями его жизнь насыщена как никогда. В начале 1913 года Хлебников переезжает из Москвы в Петербург. Там штаб-квартирой "будетлян" становится дом Михаила Матюшина и Елены Гуро на Песочной, 10. Это был маленький деревянный домик на Петроградской стороне, тихой отдаленной окраине города. Квартира Матюшиных находилась на втором этаже, и у многих, поднимавшихся по шаткой лесенке, возникало ощущение, как пишет Б. Лившиц, что земное притяжение там ослаблено и находишься не то на Луне, не то где-то еще в космическом пространстве, но никак не на Земле. Во многом это ощущение возникало из-за хозяйки дома. Елене Гуро оставалось жить всего несколько месяцев. Она была больна лейкемией и знала это. И Хлебников, и Каменский, и Крученых относились к ней с большой нежностью. После выхода книги Гуро "Осенний сон", открывавшейся посвящением: "Отдаю эту книгу тем, кто понимает и кто не гонит", Хлебников писал ей: "В "Осеннем сне" слышится что-то очень знакомое, многочисленные верблюжата, долговязые чудаки… рисунок юноши-призрака, тонкого, как хлыст, украшает книгу. Я принадлежу к числу понимающих ее и кто не гонит? Она дорога тем людям, кто увидит в ней водополье жизни, залившей словесность, и прочтет знаки дорогого".
В свою очередь и Елена Гуро с большой симпатией относилась к Хлебникову. В ее произведениях часто возникает образ бедного рыцаря, поэта, и там мы без труда узнаем образ Велимира Хлебникова:
"Наконец-то поэта, создателя миров, приютили. Конечно, понимавшие его, не презиравшие дыбом волос и диких свирепых голубых глазищ. С утра художники ушли, а вечером застали его бледным. Весь дрожал и супился. Забыл поесть и не нашел целый день, со свирепыми глазами и прической лешего. Случайно узнали и хохотали:
- Да, не ел! Забыл поесть, - ну, малый! Дрожит, как курица, согнувшись и живот в себя вобравши.
Меж палитрами консервы оказались. Колбасы купили с заднего крыльца лавочки.
Был час ночи. Купили и вернулись. После дрыхли наповал.
Рассвет шалил. Вода замерзла в чашке. Все выспались. Один поэт озябнул. Потому что одеяла ком на плечах и ком на пятках оказался, а спина довольствовалась воздухом. И Нормы провещали ему: