В первый день нашего совместного существования мы дружно ели вместе, и через три дня у нас было такое чувство, как будто мы стали одной большой семьей. Само собой разумеется, у Ван Даанов было еще много чего рассказать о той неделе, которую они после нас провели на земле обетованной. Кроме всего остального, нам было особенно интересно узнать, что сталось с нашей квартирой и с менеером Гольдшмидтом.
Менеер Ван Даан рассказал: "В понедельник в девять часов утра нам позвонил менеер Гольдшмидт и спросил, могу ли я ненадолго зайти. Я тотчас пошел и застал его в сильном возбуждении. Он показал мне записку, которую оставила семья Франк, и собирался, следуя предписанию в ней, отнести кошку соседям, с чем я вполне согласился. Он боялся обыска, и поэтому мы прошлись по всем комнатам, немного прибрались и убрали со стола. Вдруг я обнаружил на письменном столе мефрау Франк блокнот, в котором был записан адрес в Маастрихте. Хотя я знал, что мефрау оставила это умышленно, я сделал вид, что ужасно удивлен и испуган, и стал умолять менеера Гольдшмидта непременно сжечь этот несчастный листок. Я все время старательно показывал, что ничего не знаю о вашем исчезновении, но, после того как я увидел эту бумажку, мне в голову пришла хорошая идея. "Менеер Гольдшмидт, – сказал я, – теперь я вдруг сообразил, что может означать этот адрес. Я припоминаю, что примерно полгода назад к нам в контору приходил один высокопоставленный офицер, как оказалось, близкий друг детства менеера Франка, который обещал помочь ему в случае нужды и точно жил в Маастрихте. Я думаю, этот офицер сдержал слово и тем или другим способом переправит менеера Франка в Бельгию, а оттуда в Швейцарию. Рассказывайте это знакомым в том случае, если кто-то из них будет у вас спрашивать о Франках. Конечно, лучше не упоминать Маастрихт". С этим я ушел. Теперь большинство знакомых уже в курсе дела, потому что мне передавали эту версию много раз". Мы были в восторге от этой истории, но еще больше хохотали над силой воображения людей, когда менеер Ван Даан рассказывал о наших знакомых. Например, одна семья с Мерведеплейн видела нас всех четверых рано утром, проезжающих мимо на велосипедах, а другая дама утверждала, что сама видела, как нас глубокой ночью увозила военная машина.
Твоя Анна
ПЯТНИЦА, 21 АВГУСТА 1942 г.
Дорогая Китти!
Наше укрытие только теперь стало настоящим тайником. Менеер Кюглер решил, что будет лучше перед нашей входной дверью поместить шкаф (потому что сейчас много обысков – ищут велосипеды), но, конечно, подвижной шкаф, который открывался бы как дверь. Менеер Фоскёйл соорудил эту штуку. (Мы поведали менееру Фоскёйлу о семерых скрывающихся, и он готов помогать во всем.)
Теперь, когда спускаешься вниз, нужно сначала нагнуться, а потом прыгнуть, так как ступенька снята. Через три дня мы все набили страшные шишки на лбу, потому что все стукались головой о низкую притолоку. Потом Петер сделал ее как можно мягче, прибив к ней тряпку, набитую древесной ватой. Посмотрим, поможет ли!
Учусь я немного, до сентября я сама себя отпустила на каникулы. Потом папа собирается давать мне уроки, но для этого надо сначала купить новые учебники.
Жизнь тут однообразная. Сегодня Петер помыл голову, но в этом нет ничего особенного. Мы с менеером Ван Дааном постоянно ссоримся. Мама обращается со мной, как с маленькой, а я этого не выношу. В остальном стало как будто лучше. Петер мне все еще не нравится, он противный парень, весь день валяется на кровати, иногда что-то мастерит, а потом опять спит. Такой тюфяк!
Мама сегодня утром опять читала противную нотацию. Наши мнения прямо противоположны. Папа – милашка, хотя он может иногда минут пять на меня злиться.
Погода теплая, и вопреки всему мы извлекаем из этого как можно больше пользы, лежа на чердаке на раскладушке.
Твоя Анна
21 СЕНТЯБРЯ 1942 г. (ДОБАВЛЕНИЕ)
Менеер Ван Даан в последнее время подлизывается ко мне, а я никак не реагирую.
СРЕДА, 2 СЕНТЯБРЯ 1942 г.
Милая Китти!
Менеер и мефрау Ван Даан страшно поссорились. Такого я еще в жизни не видела, потому что папа с мамой ни за что на свете не стали бы так орать друг на друга. Повод настолько пустячный, что о нем и говорить не стоило. Впрочем, каждый на свой лад!
Конечно, это ужасно неприятно для Петера, он же находится сейчас между двух огней, но Петера уже никто не принимает всерьез, потому что он невероятный неженка и лентяй. Вчера он страшно заволновался оттого, что у него язык стал синего цвета вместо красного. Однако это редкое явление исчезло так же быстро, как и возникло. Сегодня он обмотал шею толстым шарфом, так как она одеревенела, а еще менеер жалуется на прострел в спине. Боли между легкими, сердцем и почками ему тоже не чужды. Типичный ипохондрик! (Кажется, это так называется?)
Мама и мефрау Ван Даан не очень ладят друг с другом. Поводов для недовольства достаточно. В качестве небольшого примера хочу рассказать тебе, что мефрау Ван Даан забрала из общего бельевого шкафа все свои простыни и оставила только три. Она, конечно, считает, что маминым бельем могут пользоваться все. Ей, наверно, очень не понравится, когда она увидит, что мама последовала ее хорошему примеру.
А еще мефрау ужасно бесит, что пользуются ее сервизом, а не нашим. Все время пытается узнать, где мы припрятали наши тарелки, и не подозревает, что сидит в двух шагах от них! Ведь мы спрятали их на чердаке, в картонных коробках, за кучей реклам "Опекты". Пока мы прячемся, они в неприступном месте. Тем лучше! Мне все время не везет. Вчера я вдребезги разбила суповую тарелку из сервиза мефрау.
Мефрау сердито закричала: "Ой, будь же осторожнее! Это единственное, что у меня осталось!"
Пожалуйста, имей в виду, Китти, что эти две дамы говорят у нас по-голландски безобразно (о господах я не смею ничего сказать, их бы это ужасно обидело). Если б ты только услышала эту тарабарщину, ты бы расхохоталась. Мы уже не обращаем внимания, поправлять все равно не имеет смысла. Я не буду, когда я пишу о маме и мефрау Ван Даан, передавать их оригинальный говор, а буду писать на нормальном голландском.
На прошлой неделе произошло небольшое нарушение нашей монотонной жизни, повод к тому – книга про женщин и Петер. Должна тебе сказать, что Марго и Петеру разрешают читать почти все книги, которые нам приносит менеер Клейман, но эту особую книгу о женском вопросе взрослые все же решили придержать в своих руках. Это сразу разожгло у Петера любопытство. О чем таком запрещенном написано в этой книге? Он тайком вытащил ее у матери, пока та болтала внизу, и скрылся с добычей на чердаке. Два дня все шло гладко. Мефрау Ван Даан давно знала, чем он занимается, однако не выдавала его, пока менеер Ван Даан не напал на след. Он рассердился, отнял у Петера книгу и решил, что на этом дело кончено. Но он не представлял себе, насколько разгорелось любопытство у его сына, который ничуть не растерялся после решительного поступка папаши. Он стал придумывать, как бы дочитать эту более чем интересную книгу.
Тем временем мефрау посоветовалась с мамой, какого та мнения. Мама сказала, что и для Марго эта книга не подходит, хотя во многих других книгах она не видит зла. "Между Марго и Петером большая разница, мефрау Ван Даан, – сказала ей мама. – Во-первых, Марго девочка, а девочки взрослеют раньше мальчиков, во-вторых, Марго прочитала больше серьезных книг и она не выискивает вещи, которые ей уже не запрещены, и, в-третьих, Марго гораздо развитее и умнее, и это естественно после четырех лет лицея".
Мефрау Ван Даан согласилась, но все же считала, что в принципе не стоит давать молодежи книги, предназначенные для взрослых.
Между тем Петер улучил момент, когда никто не обращал внимания ни на него, ни на книгу. Вечером, в половине восьмого, когда все семейство слушало радио в кабинете директора, он снова забрался со своим сокровищем на чердак. В половине девятого он должен был опять сойти вниз, но книга была такой захватывающей, что он, забыв о времени, спустился с чердачной лестницы как раз в тот момент, когда его отец входил в комнату. Понятно, что тут последовало; стук, удар, рывок, и вот книжка на столе, а Петер снова на чердаке.
Так обстояли дела, когда супруги пришли ужинать. Петер остался наверху, никто о нем не вспоминал, его оставили без ужина. Мы продолжали есть, весело болтая, когда вдруг до нас донесся пронзительный свист. Все положили вилки и, побледнев, в ужасе уставились друг на друга.
Тут мы услышали голос Петера, кричащего через печную трубу: "Не воображайте, что я спущусь!"
Менеер Ван Даан вскочил, уронил на пол салфетку и, покраснев как рак, закричал: "Нет, это уж слишком!" Папа схватил его за руку, боясь, как бы он не наделал беды, и они вместе поднялись наверх. Петер долго сопротивлялся, отбиваясь руками и ногами, после чего его препроводили в его комнату, закрыли дверь и мы продолжали есть.
Мефрау Ван Даан хотела отложить для сыночка бутерброд, но менеер был неумолим. "Если он сейчас же не попросит прощения, пусть спит на чердаке".
Мы протестовали, считая, что остаться без ужина – достаточное наказание. Если Петер простудится, то нельзя даже позвать врача.
Петер не попросил прощения, он снова сидел на чердаке. Менеер Ван Даан больше не вмешивался, но на следующее утро увидел, что постель Петера смята. В семь часов он опять забрался на чердак и только после дружеских уговоров папы согласился сойти вниз. Три дня все ходили хмурые, упрямо молчали, а потом все пошло по-старому.
Твоя Анна
ПОНЕДЕЛЬНИК, 21 СЕНТЯБРЯ 1942 г.
Милая Китти!
Сегодня расскажу тебе про будничные новости в нашем Убежище. Над моим диваном повесили лампочку, так что в случае стрельбы я могу дергать за веревочку. Однако пока этого делать нельзя, так как наше окно днем и ночью приоткрыто.
Мужская половина Ван Даанов соорудила очень удобный продуктовый шкаф, его проморили и натянули настоящие сетки от мух. Эта шикарная вещь стояла сначала в комнате Петера, но была перемещена на чердак, так как там прохладнее. Вместо нее здесь теперь полка. Я ему посоветовала перенести туда стол, с симпатичной скатертью, а там, где теперь стол, повесить на стену шкафчик. Тогда может получиться вполне уютный уголок, хотя я там не очень-то хотела бы спать.
Мефрау Ван Даан невыносима. Я получаю от верхних постоянные выговоры за мою вечную болтовню. А я не обращаю внимания! У мадам новая причуда. Вдруг ей взбрело в голову не мыть кастрюли. Если осталась хоть какая-нибудь еда, то она не складывает ее на стеклянное блюдо, а оставляет портиться в кастрюле. А когда потом днем для Марго остается много кастрюль, то мадам говорит: "Ох, Марготь, Марготь, у тебя дел по горло!"
Менеер Клейман приносит мне каждую неделю какие-нибудь книги для девочек. Я в восторге от серии о Йоопе тер Хёйле. Мне очень по душе все, что пишет Сисси ван Марксвелдт. "Веселое лето" я прочла уже четыре раза и в смешных местах все равно хохочу.
Мы с папой составляем теперь родословную его семьи, и он мне рассказывает что-нибудь обо всех.
Мы начали заниматься. Я усердно занимаюсь французским и каждый день вызубриваю пять неправильных глаголов. Но я ужасно много забыла из того, что учила в школе.
Петер пыхтит над своими английскими уроками. Мы только что получили некоторые учебники; запас тетрадей, карандашей, наклеек и резинок я принесла с собой из дому в большом количестве. Пим (это папино ласкательное прозвище) хочет брать уроки голландского. Я, конечно, согласилась на это, как вознаграждение за его помощь по французскому и по другим предметам. Но ляпсусы, которые он делает, просто невероятны!
Иногда слушаю передачи "Оранье", только что выступал принц Бернард. В январе у них родится ребенок, сказал он. Я очень рада, а у нас здесь все удивляются, почему я такая поклонница "Оранье".
Несколько дней назад мы вечером говорили о том, что я все-таки еще очень глупая, и в результате я засела за зубрежку, мне абсолютно не хочется в четырнадцать или в пятнадцать лет быть первоклассницей. Потом зашел разговор о том, что мне почти ничего не разрешают читать. Мама читает сейчас "Господа, дамы, слуги", мне это, конечно, запрещено (а Марго можно!), сначала надо стать чуть более образованной, как моя талантливая сестрица. Потом мы говорили и о моем невежестве в области философии, психологии и физиологии (я сразу же посмотрела в словарь, как писать эти трудные слова!), тут я и в самом деле ничего не знаю. Может быть, к будущему году стану поумнее!
С ужасом я обнаружила, что у меня на зиму только одно платье с длинными рукавами и три шерстяные кофточки. Папа позволил мне связать себе пуловер из белой овечьей шерсти. Шерсть, правда, не очень красивая, но зато очень теплая. Мы спрятали еще кое-какую одежду у других людей, но достать ее можно будет, к сожалению, только после войны, если что-нибудь уцелеет.
Как раз когда я тебе что-то писала про мефрау Ван Даан, она вошла в комнату, я тут же захлопнула тетрадь.
– Эй, Анна, можно мне взглянуть?
– Нет, мефрау.
– Ну, только последнюю страничку.
– Нет, и последнюю нельзя.
Я перепугалась, конечно, до смерти, ведь именно на этой странице я писала про нее не особенно лестные слова.
Каждый день что-нибудь случается, но я слишком ленива и устала, чтобы все описывать.
Твоя Анна
ПЯТНИЦА, 25 СЕНТЯБРЯ 1942 г.
Милая Китти!
У папы есть старый знакомый, менеер Дреер, мужчина лет семидесяти пяти, ужасно тугой на ухо, больной и бедный, и тянет на себе, в качестве тягостного приложения, женщину на двадцать семь лет его моложе, тоже бедную, ее руки и ноги обвешаны настоящими и поддельными браслетами и кольцами, которые остались еще со старых золотых времен. Этот менеер Дреер уже доставил папе много хлопот, и я всегда восхищалась ангельским терпением, с каким папа выслушивал по телефону этого жалкого человечка. Мама всегда советовала папе, пока мы еще были дома, поставить около телефона граммофон, такой, который через каждые три минуты говорил бы "да, менеер Дреер" и "нет, менеер Дреер", так как старик все равно не мог расслышать папины обстоятельные ответы.
Сегодня менеер Дреер позвонил в контору и спросил менеера Кюглера, не может ли тот зайти на минутку. Менеер Кюглер идти не хотел и решил послать Мип. Мип позвонила и сказала, что не сможет. Мефрау Дреер звонила потом три раза, но так как Мип целый день якобы отсутствовала, то ей приходилось подделывать по телефону голос Беп. Внизу (в конторе), а также наверху стоял жуткий хохот, и теперь каждый раз, как звонит телефон, Беп говорит: "Это мефрау Дреер!" Из-за чего Мип уже заранее начинает смеяться и разговаривает по телефону с людьми, очень невежливо хихикая. Да-да, это что-то особенное, такой потрясающей фирмы, как наша, где так веселятся директора вместе с секретаршами, не сыщешь во всем белом свете!
Вечерами я иногда хожу к Ван Даанам, немного поболтать. Тогда мы едим "нафталиновые" печенья с патокой (коробка с печеньем стояла в платяном шкафу, который пересыпан нафталином от моли) и веселимся. Недавно разговор зашел о Петере. Я рассказала, что Петер часто гладит меня по щеке и что я этого не люблю. Они спросили меня, типично по-родительски, не могу ли я полюбить Петера, потому что он наверняка меня очень любит. Я подумала: "Ой-ой-ой!" – и сказала: "О нет!" Представляешь? Потом я сказала, что Петер ведет себя немного неловко и что я думала, он стесняется. Так бывает со всеми мальчиками, которые пока нечасто встречались с девочками.
Я должна сказать, что "подпольный комитет" Заднего Дома (отделение господ) оказался весьма изобретательным. Послушай, что они теперь придумали, чтобы менеер Брокс, торговый агент фирмы "Опекта", наш знакомый и тайный хранитель нашего имущества, получил от нас весточку! Они напечатают письмо лавочнику, косвенному клиенту "Опекты" в Зеус-Вландерен, с тем чтобы он заполнил вложенную записку в качестве ответа и, вложив ее в прилагаемый конверт, выслал обратно. На этом конверте папа напишет адрес. Когда этот конверт из Зеус-Вландерен вернется, вложенная записка будет вынута и папа напишет другую собственной рукой, давая тем о себе знать, и вложит в конверт. Таким образом Брокс сможет прочитать это, не подозревая, где мы. Они выбрали именно Зеус-Вландерен, потому что эта область находится близко от Бельгии и, значит, письмо могло быть нелегально переправлено через границу и потому что туда никого не пускают без специального разрешения. Простой торговый агент вроде Брокса такое разрешение вряд ли получит.
Папа вчера опять разыграл комедию. Его мутило от усталости, и он свалился в кровать. Так как у него мерзли ноги, то я надела ему мои спальные тапочки. Через пять минут они уже валялись около его кровати. Потом ему стал мешать свет, и он забрался с головой под одеяла. Когда свет был выключен, он очень осторожно вылез из-под одеял. Это было ужасно комично. Потом разговор зашел о том, что Петер называет Марго "тетей". Вдруг из глубины раздался папин голос: "Здравствуйте, я ваша тетя".
Кошка Муши становится все более милой и ласковой со мной, но я все еще побаиваюсь ее.
Твоя Анна
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 27 СЕНТЯБРЯ 1942 г.
Милая Китти!
Сегодня у нас с мамой была так называемая "дискуссия", но самое неприятное то, что я сразу пускаюсь в слезы, я ничего не могу с собой поделать. Папа всегда мил со мной, и он понимает меня намного лучше. Ах, в такие минуты я маму снова терпеть не могу, и я ей тоже чужая, это очевидно, она даже не имеет понятия, что я думаю о самых простых вещах.
Речь зашла о прислуге, о том, что надо бы называть ее "помощницей по хозяйству" и что это именно так и будет называться после войны. Я была не совсем согласна, и тогда она сказала, что я, мол, слишком часто говорю о том, что будет после, и что я при этом представляю себя взрослой дамой. Но это вовсе не так, почему же мне нельзя иногда строить воздушные замки, ведь ничего в этом страшного нет, зачем же это так серьезно воспринимать! По крайней мере, хоть папочка меня защищает, без него я бы здесь почти наверняка не выдержала.
С Марго у меня тоже отношения не ахти. Хотя в нашей семье никогда не бывает таких скандалов, как наверху, все-таки мне обстановка далеко не всегда приятна. У меня совершенно другой характер, чем у мамы и Марго. Я понимаю своих подруг лучше, чем собственную мать. Как жаль!
Мефрау Ван Даан уже в который раз не в духе, она ужасно капризна и прячет все больше личных вещей. Жаль, что мама не отвечает на каждую "ван-даановскую" пропажу "франковской" пропажей.